Замучен Гаагской неволей...

Замучен Гаагской неволей...

В ночь на одиннадцатое марта Слободан почувствовал себя – без всяких видимых причин – лучше. Тупая пульсирующая боль в сердце сгладилась, проявляясь лишь … он не мог точно определить словами этого состояния: и неприятное, и расслабляющее. «Сладкая тянущая боль», – решил он, ибо обычная пунктуальность и самодовлеющая логика ума не позволяли оставлять любое явление в себе или вовне себя без точного определения. Некстати вспомнил последнюю, правда, шесть лет назад, встречу и беседу с Ладиславом Гундуличем, некогда соседом по школьной парте, а теперь известном враче и профессоре университета в Нише.

Далматинец по крови Ладислав, видно в соответствии с национальным характером, мог серьезные вещи говорить с улыбкой, а анекдоты рассказывать с похоронным выражением лица. Слободан не помнил – в каком контексте Ладислав завел разговор об ощущениях удушаемых людей, но поразился услышанному: человек может повеситься, не имея крюка на потолке, и на батарее отопления, поджав ноги. Казалось бы, что для этого нужно иметь гигантскую силу воли, но Ладислав объяснил, что здесь не помогла бы никакая воля, но все дело в том, что при удушении, как и при замерзании, в организме происходят процессы, активизирующие мозговой центр удовольствия. Поэтому залезшему в петлю вовсе уже и не хочется от нее освободиться… Чудно устроен человек!

Сам неплохо разбиравшийся в медицине, Слободан был удивлен. Но теперь, когда болезнь подступила вплотную, он четко знал: всем в теле человека управляет мозг. Простейший пример – каждый по себе знает: если болит сердце – мозг продолжает исправно работать, а если заломило в голове, то и сердце выскакивает из груди…

Отогнав малоприятные воспоминания, Слободан, мысленно поблагодарив сердце за временный покой, удобно устроился на правом боку, взял в руки томик Якшича1, в бессчетный раз прочел наизусть знаемую строфу:

 

Тиран казнит нас, позорит женщин,

Посевов наших плоды берет.

Сама суди же, будь справедлива,

Да разве может так жить народ!

Мы погибаем!.. – И погибайте! –

Что ей, Европе! Все нипочем!

 

Только ли Европе, извечно ненавидящей православных и вообще славян, всему миру сейчас нипочем, нет дела до Сербии, обкусанной со всех сторон, как оставленный на ночь пасхальный пирог, обгрызенный церковными крысами. Якшич в своих печальных и гневных стихах писал о последних годах четырехсотлетнего османского ига, но тогда была и сбылась надежда: Великая Россия, начиная с осады Азова воеводой Шеиным и юным Петром Первым, за два без малого века в бесчисленных войнах сломала хребет Османской империи и освободила Балканы.

Где та сильная Российская империя? Где великий и могучий Советский Союз, властитель полумира? Правда, зря Иосип Тито с тезкой–генералиссимусом сгоряча горшки побил; СССР это не повредило – укус комара для медведя, а для Югославии это заложило мину замедленного действия. Увы, нет той царской, той советской империи, и некому сейчас защитить Сербию.

Джордж Оруэлл в романе «1984» всего лишь полутором десятков лет ошибся в своем прогнозе: наступлении эры господства избранных над всем миром… Сладкая тянущая боль на несколько секунд снова превратилась в режущие спазмы, но, слава Богу, отпустила. Кто сейчас с Россией считается? Даже не позволили ему съездить в Москву, в институт Бакулева подлечиться. И брат все пороги в русской столице оттопал с просьбами. Не пустили. Это не ему, Слободану, не доверяют. Это в Россию с европейско–американской надменностью нарочито плюют.

А как бы пригодились русские зенитные установки С–300 во время американских бомбежек Белграда? Не та страна, не те люди, нет Черняева с его полком добровольцев. А сербы разве те? – Его же, последнего защитника страны, продали Гаагскому трибуналу, то есть тем же американцам, за миллиард долларов. Ха–ха! Наивные все же славяне. Так им Америка и дала этот миллиард. Сам Слободан некогда стажировался в Штатах по финансовому барышничеству, как он сейчас этот эпизод жизни называл, хорошо заокеанские нравы изучил. Миллиард! Да за пятидолларовую купюру удавятся… Так и получилось: вместо продажной стоимости Слободана даже не дали, а пообещали в десять раз меньше, а остальное перезачли за что–то. За что? – Белградцы, еще не потерявшие голову, злорадствуют: вычли за «томагавки» и бомбы, что потратили на Югославию. Так оно, наверное, и есть. Не те сербы, не те. Весь мир не тот.

И снова Слободан в мыслях вернулся к запрету трибунала на лечение в Москве. Ведь не идиоты же они полные вкупе со Злой Карлой, должны понимать: не сбежать он собирается, а ткнуть кичливую Европу в ее же с Америкой дерьмо, как это сделал Георгий Димитров в процессе о поджоге рейхстага. Хотя сейчас это жест Дон Кихота. Тогда даже фашисты устыдились своей провокации и отпустили главу Коминтерна, но кто такие гитлеровцы по сравнению с сегодняшними силами мирового зла? – Взбунтовавшиеся дети–хулиганы, нацепившие повязки со свастикой на коричневые рубашонки и с жестокостью нервических подростков заваливших свою и чужие страны горами трупов. Все видится и оценивается на расстоянии времени.

Главное, все у них просчитано на мегакомпьютерах по направлениям и последовательностям. По европейскому же направлению последовательность устранения самых активных противников началась с Николае Чаушеску, ритуально расстрелянного без суда и следствия. Ибо Николае совершил самое страшное преступление перед силами мирового зла: посадил страну на пустую мамалыгу, но полностью расплатился с долгами Америке и Европе. Всякий, кто это сделает, получает смертный приговор.

Теперь вот до него добрались. Отсюда он не выйдет иначе как на тот свет. И уже оповещено на весь этот свет: следующим «последним диктатором в Европе» будет белорусский вождь Лукашенко. Жаль, что жить отпущено по крохам, а любопытство профессионального политика снедает: какой сценарий готовится под Лукашенко? – Учитывая интересы России. К сожалению, и здесь выход будет найден.

Слободан полуоткинулся на спину, высвобождая затекшую правую руку и судорожно вдохнул воздух; он понял: остановилось сердце. Эти три–четыре секунды показались вечностью, от пяток выше по ногам пополз ледяной холод. Все. Конец. И тут он почувствовал, как громко, ударом молота по наковальне - сердце воскресло и, постепенно разгоняясь, вошло в норму, вернее, в привычный для больного человека ритм. Пронесло.

Сердце побаливало уже за десяток лет, да давление скакало по погоде. Но до «скорой» не доходило: таблетку энаприла, а через час по таблетке же аспаркама и рибоксина. Причем энаприл использовал только свой, словенской фармфабрики, правда, за эти десять лет пришлось увеличить дозировку от пяти до двадцати миллиграмм. А что здесь ему дают? – Бог знает. Да еще издевательски медсестра, чем–то похожая на Злую Карлу, и надзиратель требуют проглатывать снадобье в их присутствии, чтобы не спустил в унитаз. Как будто он стремится ускорить конец своей земной жизни… Может и правда эти западники искренне полагают его преступником, для которого самоубийство – единственный выход?

Слободан усмехнулся; вот тебе прямо по Гегелю–Марксу: единство и борьба противоположностей! Действительно, только двум человекам не нужна его скорая смерть: ему самому, чтобы уткнуть западников понятно куда, и Карле – для ее прокурорской реабилитации. Ибо на ней уже висят два «русских» проигранных дела: союзного секретаря России и Белоруссии Павла Бородина и главаря солнцевской бандитской группировки Михайлова–Михася. Если рухнет из–за смерти Слободана и трибунал по бывшей Югославии, издевательски нареченный международным, то это конец карьеры Карлы. Придется ей остаток трудоспособных лет проскучать окружной прокуроршей в глухом швейцарском кантоне…

Югославия. Из предыдущей его мысли четко выкристаллизовывалось только имя его бывшей страны. Ведь несмотря на трагизм Второй мировой и некоторую двусмысленность положения в соцлагере, это была страна европейского уровня, даже одна из восьми в мире государств строила свои подводные лодки! Даже не в том дело, что Иосип Тито был хорватом и многое делал в ущерб сербам… Нет, не в этом дело, Тито являлся выдающимся коммунистом и руководителем страны, но вот какое–то его навязчивое желание самостоятельности Югославии? Даже получая в Кремле от Брежнева ордена Ленина и Октябрьской революции, неизменно заявлял: «Будучи независимым и самостоятельным фактором вне блоков, политика неприсоединения, которой мы глубоко и прочно привержены…» И так далее. Это Слободан хорошо помнил, хотя слышал эти речи по белградскому радио тридцать лет назад.

А что это изменило и в мировой истории, и в судьбе родной страны, если бы два Иосифа не поругались, а Тито ездил каждое лето с отчетом в Сочи или Крым к Самому, потом к Никите и Ильичу Второму? Да ровным счетом ничего, пожалуй. Ход этой самой истории неумолим. Но почему–то все пробные свои ходы она начально опробывает на славянах, особенно не везет здесь русским и сербам, двум православным народам. Боже, что и твои, и наши враги–антихристы сотворили с сербами?! – Четыреста лет османского ига, настоящего, не русско–татарско–монгольского союза, хотя тоже на крови немалой. Происки Европы… И как результат – растащили Великую Сербию по трем религиям. Но опять же не католикам–хорватам, не мусульманам–боснийцам, а православным сербам западный мир ставит в вину все свои же прегрешения. Сколько же лет, десятков лет пройдет, прежде чем история начнет новый свой виток, снова Великая Россия и Сербия станут социальными, бесклассовыми государствами? Не было дано Слободану ответить самому себе на этот вопрос. Сердце остановилось.

 

* * *

 

Душа Слободана отлетела от тела и сорок дней металась над осколками страны, дважды воссозданной после мировых войн ХХ века. Да, потянулись к брезгливой Европе Словения и Хорватия; мечутся Босния и Македония; темные силы отталкивают от Сербии последнего союзника – Черногорию. Бестелесные слезы проливал он над расчлененной Сербией, уже без Сербской Краины и прародины Косова поля с тысячью взорванных албанцами монастырей и церквей.

На сороковой день душа великого воина Югославии, последнего рыцаря Европы прибыла к воротам Царства Небесного. Апостол Петр уважительно приветствовал новоприбывшего и отворил ворота. Проводить Слободана вышел сам Архистратиг Михаил. Из православных душ доселе только четверо удостаивались такой чести: князья Александр Невский, Дмитрий Донской и два русских генералиссимуса.

Скоро, миновав рай католический с гигантским подземным чистилищем, они подошли к необъятному православному раю, стены которого вправо и влево терялись за горизонтом. Архистратиг Михаил отворил двери рая и напутствовал входящего:

Шествуй в вечность, Святой Великомученик Слободан!

 

Один день в конце века

 

Четырнадцать миллиардов лет назад, как горячо уверяют нас астрофизики, в единый миг образовалась Вселенная – мощным взрывом некоего сверхплотного шарика, такого крохотного, что не смогли бы увидеть в свои микроскопы даже самые глазастые лаборанты в поликлиниках. Это где вредоносные бациллы в моче и кале болящих пациентов усматривают…

Так или не так, но образовался наш мир с неисчислимыми галактиками, звездами, черными дырами. Туманностью Андромеды тож. Эти прописные истины нашего сотворения хорошо знали советские школьники, а нынешним гимназистам–лицеистам и обучающимся в колледжах, и университетах и вовсе знать ни к чему: в бизнесе не пригодится. Более того, замечтаешься о космических безднах – лишний банан покупателю передашь, а то и вовсе доллары–евро разменяешь по вчерашнему, заниженному курсу. Но это к слову.

А еще некие умные из старорежимных, не торгующие бананами, потому и имеющие много досугового времени, придумали: все происшедшее со Вселенной за предыдущие миллиарды лет и что будет впереди – все изначально записано на взаимном расположении галактик. Ни много, ни мало… Типичные лжеученые, как бы сказал нобелевский академик Бреммерман–Задунайский, председатель недавно созданного комитета «За девственную чистоту академической науки».

Зато эту идею, как нам представляется, должны бы с восторгом воспринять адепты всех канонических церквей: иудейской, буддийской, христианской и мусульманской – перечисляем в порядке возраста этих религий. Как же? – Это и есть единосущий бог! Тем более, что нынешние церковники идут в ногу со временем, уже не внушают прихожанам, что бог – это бородатый дедушка, на облаках восседающий, рассеян он по всему мирозданию, то есть по космосу.

Итак, пусть каждый отстаивает свою правоту: академики, лжеученые, священнослужители и отдельно Бреммерман–Задунайский… но ведь все в нашей жизни предопределено и изначально заложено в структуре Вселенной. Будем исходить из сказанного.

 

* * *

 

Собственно код или программа (это как в компьютере программы игр для современных дебилов). развития Вселенной записана во взаимном расположении галактик и соответствует распределению простых чисел, то есть, как нам помнится опять же из советской школы – чисел, которые делятся только на единицу и само себя: 1, 2, 3, 5, 7… и так далее до бесконечности. Самое интересное то, что, несмотря на простоту задачи, со времен Пифагора и до наших дней этот самый закон распределения таких чисел так и не найден самыми высоколобыми математиками. И не найдут никогда, поскольку мудрая природа хранит от неразумного человечества тайну его будущей истории. А то такого наворотят!..

Опять же понятно: код развития всего мироздания в целом и в частности, например, для прогресса человечества на одной из планет (возьмем для ясности Землю), записан на распределениях галактик начерно в виде целеуказания, которое может реализовываться в конкретике с шараханьями в ту или иную сторону, с тем или иным уклоном. Как поется в старинной каторжной песне: «Вчера мы хоронили двух марксистов. Один из них был правым (или левым?) уклонистом…». И так далее – интересующиеся могут осведомиться в своем местном отделении общества «Мемориал».

Так, например, в занимающем нас вопросе, программа социально–экономического развития земного человечества на 2010–2100–ый годы записана на сложной, криволинейной цепочке от спиральной галактики M812 в созвездии Большой Медведицы до центра Крабовидной туманности. То есть развитие человечества на протяжении всего XXI века было четко запрограммировано.

Однако в 1054 году, как было зафиксировано еще средневековыми китайскими астрономами, в созвездии Рака, что находится в Крабовидной туманности, непредсказуемо взорвалась сверхновая звезда, в результате чего образовался пульсар Вела PSR 0833–45. Тем самым в программу житья–бытья земных обитателей на ближайшие девяносто лет XXI века и был внесен то ли правый, а может и левый уклон в развертывании не изменяемого даже пульсарами и взрывами генеральной линии вселенского кода: дальнейшего развития цивилизации и технического прогресса.

Понятно, что даже самым умным из нынешних российских академиков–реформаторов и проницательнейшим из больных Кащенки неведомо: каков был первоначально задуманный природой уклон в XXI веке, и в какую сторону его повернул внеплановый взрыв сверхновой в созвездии Рака?

Куда уж нам знать это, потому предположим два крайних варианта. Условно назовем их правым и левым уклонами.

 

* * *

 

Джон Найверс, тридцативосьмилетний старший менеджер по маркетингу торговой фирмы «Мажестик», вышел из суточного анабиоза по сигналу таймера из состава многофункционального чипа, имплантированного в правую заушину в день совершеннолетия почти четверть века тому назад. Впереди двое суток же бодрствования: дневной работы и ночного активного отдыха. Переход на медицински и социально выверенную трехдневку был осуществлен во всемирном масштабе еще в бытность деда Джона. И далеко, и близко по времени, хотя бы даже дед, сданный в положенное время в ветеранский пансион и через определенные законом о социальных нормах пять лет эвтанизированный3, носил нелепое старорежимное имя Антон Неверов и родился в городе Георгиевском, ныне – Джорджер–сити Медиаокского дистрикта доминиона Московия. Сейчас второй год в том же пансионе и фазер Джона Найверса… Завершает свой жизненный цикл, один из многих миллиардов на планете Земля–пойнт.

Одновременно вышла из оздоровляющего суточного небытия и Уинни, табельная спарринг–леди Джона. Оба, каждый в своей спальне и индивидуальных санузлах, проделали гимнастику по доктору Вайнбергеру на двух типах тренажеров, приняли кислородный коктейль в джакузи, оделись по–служебному и встретились в столовой, улыбнувшись друг другу, Уинни чуть томно, а Джон несколько горделиво: во время двадцатичетырехчасового сна они дважды занимались виртуальным сексом посредством интимной сети, образованной связанными по радио компьютерами заушных чипов. Как представителям социального нижесреднего класса «АВ», реальные половые сношения им позволялись раз в месяц. В эту ночь они спали в одной постели, а перед этим в течение двух суток Уинни принимала препараты с токферолом, а Джон с метилтестотероном. Увы, реальный секс отбирал слишком много сил, что сказывалось бы на производительности труда. Оптимизация половой жизни касалась и возрастов партнеров: Уинни только что исполнилось двадцать пять лет.

Вещественное доказательство реального секса – четырехлетний Стэнли – уже третий год находился в спецпитомнике в лесопарковой зоне Джорджер–сити. Второй бэби, но уже женского пола, полагался им по достижению Стэнли семилетнего возраста.

Калорийно позавтракав, что разрешалось в первые рабочие сутки, Джон и Унии расстались на последующие два дня и две ночи (Понятно, что во время завтрака и вообще при разговорах рта они не раскрывали: вся информация передавалась on line через те же встроенные чипы–компьютеры).

 

* * *

 

Выйдя из своей блок–секции длинного двухэтажного дома–казармы на десять семей, Джон и Уинни, обменявшись виртуальными воздушными поцелуями, разошлись по противоположным остановкам движущегося тротуара – вдоль второй по значимости улицы Джорджер–сити, что соединяла деловой центр городка с окраинным кварталом удовольствий. Джону как раз путь лежал в центр, а Уинни в этот самый квартал, где она работала преподавателем эротического массажа в профессиональном женском колледже.

Уже в двух сотнях футов от «Мажестика», перешагивая с основного тротуара на проулочный, Джон вспомнил из утренней сводки новостей, что сегодня семидесятипятилетний юбилей события, происшедшего в архидалеком 2017–ом году. Именно в том самом, когда, как рассказывают в школах учителя, некогда огромная страна разделилась на три десятка доминионов, формально объединенных в Евро–Азиатскую федерацию под патронажем Мирового правительства, управлявшего 2/3 земной территории. И улица, на которой стоял их дом, носила имя этого великого события: Толерант–стрит, ибо то разделение недееспособной уже огромной страны получило название толерантного федерализма. Джон не понимал смысла этого бренда, да и вообще вспомнил–то о событиях древности только по ассоциации с названием своей улицы… На электронных табло–календарях городских улиц сегодняшняя дата «7 ноября 2092 года», как праздничная, переливалась золотистым цветом.

Уже перед самой автоматически открывающейся дверью в свой офис, соскочив с движущегося тротуара, Джон услышал короткий сигнал и привычно сделал два шага вбок и влево: мягко шурша, на пандус входа въезжала машина патрона – роскошный «шевроле» прошлогодней модели. Джон вздохнул, не забыв вытянуться в струну. Эх, он хорошо помнил, хотя и был тогда еще дошкольного возраста, как отец возил по табельным выходным все семейство в загородную зону отдыха на своей машине…

Увы, еще тридцать лет назад по требованию Мирового правительства и по взаимному согласию с азиатско–тихоокеанским блоком стран в целях сохранения экосистемы планеты было подписано всеми государствами расширенное Киотское соглашение4, по которому во всем мире приоритет отдавался общественному электротранспорту. Даже число вполне безобидных электромобилей частного пользования было регламентировано, а мощные бензиново–спиртовые авто, как тот же «шевроле» управляющего «Мажестиком», разрешалось только влиятельным людям, начиная с представителей вышесреднего социального класса «д». Всем же остальным – а автомобили, наряду с сексом и долларами, единой валютой «белого мира», составляли сущность и цель жизни – приходилось довольствоваться прокатными электромобилями по талонам и личными бензиново–спиртовыми машинами, стоявшими в гаражах или на лужайках во дворах домов–казарм, но без систем зажигания.

Рядовые клерки, довольствующиеся дешевыми «Фольксвагенами» и корейскими автомобилями, равно как «середняки» и «вышесередняки» классами пониже «д»–обладателей престижных американских и европейских машин, отказывая себе и в без того немногих радостях жизни, раз в три–четыре года обновляли свой «автопарк», беря в кредит авто поприличнее. В выходные дни выкатывали их, помогая друг другу по–соседски, из гаражей на лужайку позади дома и до позднего вечера пересказывали содержание свежих автомобильных видеожурналов.

А катались уже дома – на компьютерном тренажере.

 

* * *

 

Подождав вместе с другими накопившимися у пандуса клерками, пока патрон войдет в здание, обменявшись с коллегами короткими «хай», Джон вошел в растворившуюся перед ним дверь, прошел под сканером–контролером и далее поднялся по эскалатору на третий этаж, где прошествовал в свою остекленную кабинку, начиненную компьютерной техникой. Хотя фирма «Мажестик» имела статус торговой, а сам Джон Найверс числился старшим менеджером по маркетингу, но в двенадцатиэтажный офис никогда не входили покупатели, фуры не подвозили с утра тонны «сникерсов», «кока–колы», колбасы из генноперерожденной сои, химических «молочных» продуктов, косметики, китайской одежды и другого ширпотреба, азиатской и дальневосточной электроники. Только из российских доминионов ничего не ожидалось.

Чем занималась солидная фирма – крупный филиал базового предприятия в Москоу–сити? – Людям ранга Джона этого знать не полагалось. Да и не интересовало это их ни в малейшей степени. Суть же его работы заключалась в том, что он подключался через свой многофункциональный чип к процессору одного из многочисленных контроллеров базовой суперЭВМ фирмы и корректировал ввод–вывод экстренных программ. Примерно тем же занималось большинство из восьмисот сотрудников офиса – градообразующего (наряду с кварталом удовольствий и филиалом малазийского завода пищевой химии) предприятия городка Джорджер–сити.

Трудовой день – с полдевятого утра до семнадцати тридцати с получасовым перерывом на бизнес–ланч – проходил мимо сознания в полном автоматическом режиме мыслящего робота. Опять же за такую работу хорошо платили по провинциальным масштабам.

Вот и сегодня, ровно в половине шестого уже сумеречного ранненоябрьского вечера, таймер вшитого чипа просигналил отбой и отключил Джона от контроллера суперЭВМ. Все двадцать восемь сотрудников отдела, занимавшего большой зал третьего этажа – семнадцать мужчин и одиннадцать женщин – покинули свои остекленные закутки и направились к выходу в коридор, но у двери стоял, дружелюбно осклабившись, их шеф Стенли Донцофф. И уже совсем в улыбке сочных, ярко напомаженных губ расплывалась его личная секретарша Нади. В руках она держала маленький поднос «а ля Жостоу» с разложенными на нем стопочками разноцветных картонных жетонов.

Lady and gentlmanns, – подняв правую руку ладонью навстречу подчиненным, начал шеф на принятом в офисе среднерусском диалекте американского языка, – по распоряжению руководителя фирмы и в ознаменование сегодняшнего юбилея каждый отдел, включая и наш, конечно, проводит корпоративную вечеринку за счет «Мажестика». Так что прошу вас к восьми часам прибыть в квартал удовольствий. Для нашего и девятого отделов на всю ночь заарендован салон «Golden Live». А теперь Нади раздаст вам жетоны на внеплановый секс – опять же за счет фирмы. Жду вас!

Стенли сделал отмашку так и не опущенной рукой и вышел в коридор, а клерки выстроились в веселую очередь к Нади. Она уже второй год работала в отделе, поэтому прекрасно знала ориентации сотрудников и, не ошибаясь, выдавала жетоны красного, голубого и розового (лесбиянкам) цветов. «Красные», включая Джона, были в меньшинстве, что, в общем–то, соответствовало принятым Мировым правительством нормам для Восточной Европы.

 

* * *

 

Уинни, выходя из дома, вынула из почтового бага женский журнальчик для половых меньшинств, то есть традиционных гетеросексуалов, поэтому дорога на движущемся тротуаре до квартала удовольствий пролетела незаметно за рассматриванием новинок моды, преимущественно эротического белья, квартирного дизайна и косметики.

При въезде в квартал, огороженный бетонным забором, Уинни грациозно скакнула вправо с движущегося тротуара, вошла в ворота, охраняемые – для экзотики – чеченами в черкесках с газырями и бараньих папахах (все китайского производства), – и далее пешком за четверть часа дошла до колледжа. Учебное заведение – это не огромная фирма, поэтому она, в отличие от Джона, знала, чем занимается сама, кого готовит колледж.

А готовил он специалистов среднего звена для развлекательных заведений Медиаокского дистрикта, а в иные годы до половины выпуска, преимущественно из вьетнамцев, среднеазиатов и негров, затребывала Москоу–сити, столица доминиона. Впрочем, еще с начала века из политкорректности негров именовали афрорашенами. В колледж направлялись достигшие пятнадцатилетнего возраста воспитанники спецпитомников, отобранные по соответствующим психофизиологическим показателям, обладавшие невысоким IQ, который не позволял им надеяться получить сколь–либо престижную профессию. А обучение велось по четырем базовым специальностям: менеджмент традиционного и гей–секса, интимное обслуживание VIP–персон, маркетинг публичных домов эконом–класса, рекрутинг персонала развлекательных заведений широкого профиля.

Уинни отметилась на входе пластиковой карточкой в контрольном автомате, на секунду заглянула в учительскую поздороваться с коллегами и под таймер своего чипа, заменявший общий звонок, вошла в тренинг–класс, где вела практические занятия по эротическому массажу. С утра у нее была смешанная группа из афрорашенов и вьетнамцев – все из местных уроженцев, уже в четвертом поколении живущих в Медиаокском дистрикте. Уинни любила эту группу: голубая по составу, она готовилась для элитных заведений Москоу–сити, главное – мальчиков–педиков совсем не интересовала ее женская сущность. А вот в красных группах на занятиях постоянно присутствовал охранник: ни раз и ни два за двухлетнюю работу Уинни в колледже ее пытались изнасиловать здоровенные дебилы родом из левобережных поселений Оки–ривер с расово смешанным народом, из которых готовили операторов женских публичных домов эконом–класса. Они были настолько тупые, что приходили в колледж без знания государственного американского языка; поневоле приходилось с ними вспоминать русский диалект.

Как занятой на вредном производстве, Уинни полагался раз в месяц внеплановый талон на секс с учащимися старшего курса, но она использовала его на интим со своим колледжным коллегой – бойфрендом Уиллисом Оррешкинсом, ведшим практику массажа в женской группе. Вот и сегодня по графику ожидалась раздача талонов; она мысленно перестроила передатчик своего чипа на Уилли. Тот ответил утвердительно, дескать, сегодня проведем ночь в «Golden Live».

 

* * *

 

После столь приятного окончания рабочего дня Джон доехал на тротуарном эскалаторе до дома, принял душ, заварил диетический кофе и разогрел в микроволновке вынутый из холодильника фабричный москоубургер с сыром и синтетической осетрины, уютно расположился в кресле перед стеноэкраном домашнего кинотеатра. До половины восьмого Джон с увлечением, порой вскрикивая и хлопая ладонями по коленкам, смотрел кубковый бейсбольный матч: сегодня в поединке сошлись «козлы» из Санкт–Питерсити и «быки» из Западно–Сибирского доминиона. Шел четвертьфинал, и его победитель, равно как последующие полуфиналисты и финалисты, могли рассчитывать на поездку и игры в самой Америке! Было за что потеть; победили «быки», за которых и болел по провинциальному компатриотству Джон.

Неторопливо, гуляючи, Джон дошел по обычному асфальтовому тротуару до квартала удовольствий, предъявил на входе ряженым чеченам (один – китаец, второй из мулатов–афрорашенов) свой пригласительный жетон и скоренько уютными переулками квартала дошагал до салона «Golden Live». Там в малом ресторанном зале его уже поджидали коллеги по работе (спустя пять минут в дверь салона вошли Уинни с Уиллисом, предъявили портье талоны, Оррешкинс заплатил и получил ключ–карточку от номера второго разряда).

Ровно в восемь часов корпоративная вечеринка началась приветственным тостом Стенли Донцоффа, предложившего выпить за славную годовщину: «…Благодаря тем событиям далекой уже истории, все мы сейчас живем и благоденствуем в нашем небольшом, но таком уютном государстве! Не зная войн и политических страстей, загрязняющих землю промышленных производств, иссушающей мозги науки, дестабилизирующих их психику литературы и разных там искусств, мы уверенно идем к высшим идеалам и ценностям, объявленным Мировым правительством: доллары, секс, автомобили, расовая и национальная толерантность. Ура, lady and gentlmanns! (На время вечеринок и официальных приемов разрешалось переходить на звуковую речь).

Клерки обоего пола в восторге вскочили с кресел и пригубили фужеры с безалкогольным виски, в котором каждый растворил шипучую таблетку «экстази либерти», официально разрешенного к употреблению эйфоретика. Джону же исключительно повезло: при раздаче снадобья метрдотелем ресторана ему случайно достались две слипшиеся таблетки, а ресторанный шеф, озабоченный чем–то личным, этого и не заметил. А ведь за такое, хотя и невольное, прегрешение он мог бы лишиться работы с «волчьим паспортом» и, в лучшем случае, заведовать оставшуюся трудовую жизнь третьеразрядным общественным туалетом…

Но и Джону дармовая таблетка на пользу, увы, не пошла. В голову сильно ударило; своими громкими выкриками и слабоуверенными движениями во время танцев он удивлял своих коллег. Даже Стенли–шеф, которому, как главе компании отдыхающих, эйфоретик не полагался, сделал подчиненному замечание в отношении благопристойности поведения. Только бесстрастным официантам из числа бесполых халдеев–прислужников, стерилизованных за отсутствие сексуальной толерантности, ни до чего не было дела. Они молча убирали со столов грязную посуду, приносили новые бутылки с безалкогольным виски, тарелки с горячими москоубургерами и стейками из соевого концентрата, чашки с диетическим кофе, вазы с консервированными ананасами и конфетами из генноперерожденных бобов для дам.

К половине двенадцатого, когда банкетная часть вечеринки завершилась, Джона совсем развезло. Хотя мужчин в компании, включая Стенли–шефа, было восемнадцать, а женщин всего одиннадцать, но пары для заказанных номеров скомпоновались более чем удачно, учитывая случайно сложившийся расклад между красными, голубыми и розовыми сотрудниками отдела.

Джону по жребию досталось провести ночь нормированного секса аж с самой юной красоткой Нади (шеф Донцофф имел первенствующую в цивилизованном мире голубую ориентацию). Уже поднявшись на третий этаж, поддерживаемый под руку что–то весело щебечущей Нади, и направляясь к двери с номером 341, Джон качнулся вправо и невольно надавил плечом на дверь соседнего номера, видно в спешке не запертого тамошними постояльцами. Инстинктивно ухватившись за ручку двери, он прямо с ней и Нади влетел в номер, где при полном освещении занималась сексом с незнакомым мужчиной его супруга Уинни.

 

* * *

 

После судебного разбирательства Джон Найверс был стерилизован, лишен памяти и отправлен до окончания трудовой жизни работать халдеем–прислужником в соседнее с «Golden Live» заведение, но только третьего разряда. А у Уинни вычистили память о Джоне, прежней семейной жизни и ее четырехлетнем сыне, которого перевели в спецпитомник для детей без родителей. С разрешения начальства она и Уиллис Оррешкинс вступили в брак. Все же, порой случайно встречаясь на улочках квартала удовольствий, Джон и Уинни внимательно смотрели друг на друга… но и только. Теряли невольный интерес и расходились.

Судили же Джона Найверса за очень серьезные преступления. Он покушался сразу на две общечеловеческие ценности, вошедшие еще полсотни лет тому назад в новый текст «Декларации прав человека», а именно: священную свободу секса и расовую толерантность. Это выразилось в том, что Джон, случайно оказавшись в номере супруги, назвал ее проституткой, а чернокожего мулата–афрорашена Уиллиса Оррешкинса черномазым. Что такое на него нашло? Понятно, что свою роль здесь сыграли две таблетки «экстази либерти», но ведь не до такой же степени?!

Скорее всего был прав проводивший психиатрическую экспертизу Джона столичный врач–профессор, направленный в провинциальный городишко ради такого редкостного клинического случая. Уже много лет спустя, читая лекции студентам единственного в Москоу–сити и вообще в доминионе Московия лечебного факультета, почтенный ученый, лауреат двух местных Оскаров по медицине, то и дело садился на любимого конька:

Вот был у меня в девяностых годах прошедшего столетия уникальный случай. Срочно направили в экспертную командировку в городок Джорджер–сити, что на средней Ока–ривере. Некто Джон Н., клерк, что называется, «средней руки», на корпоративной вечеринке приревновал свою жену к ее бойфренду, да еще и оскорбил последнего по расовой части. Что–то такого случая ранее даже в учебниках по психиатрии не встречал!

Еще раз повторюсь: случай из ряда вон выходящий, на контроль самого управляющего доминионом поставлен был, поэтому прибыл я в Джорджер–сити целой кафедрой и с вагоном диагностической аппаратуры, только что поставленной аж из самой Румынии!

Две недели, не покладая рук, исследовали мы больного, составили итоговый отчет в десяти томах, резюмирующий общее мнение экспертной комиссии. Впрочем, я особо отметил свое личное мнение. Так вот, как мне представляется, произошло именно то, о чем на заре демократии, еще сто лет тому назад предупреждали легендарные борцы с остатками тоталитаризма, его же и жертвы, великие Березовскер и Гусинер, а именно: коренное, туземное население Россиянии еще долго будет нести на себе ярмо духовного рабства, надетого на него многовековым царизмом и советизмом с их кондовым православием и коллективизмом, что в сути одно и то же.

Отгородившись еще в Средневековье своей ортодоксальной религией5 от все набирающей темпы цивилизации и просвещения Европы, рашенское государство – и при царях, и при генсеках – всячески отрицало великие идеи священного бизнеса и накопительства, безграничной личной свободы в соответствии с содержимым кошелька, а главное – жестоко преследовало базовую общечеловеческую ценность, то, чем современный человек и отличается: право каждого выбирать себе половых партнеров любого пола и вступать с ними в связь по обоюдному влечению за плату. Наконец, сейчас даже страшно такое вслух произносить – при монархистах и коммунистах признавалось разделение населения по национальностям, а последние, истинные исчадия ада, даже ввели в паспортах так называемую «пятую графу»: обозначение национальной принадлежности! (Ш у м  у д и в л е н и я  и  в о з м у щ е н и я  в  з а л е.) А одно слово «негр» чего стоит?

Да–а–а, были такие подлые времена, поэтому–то весь период царизма и социализма и вычеркнут из наших учебников истории; такого прошлого, как говорили великие Березовскер и Гусинер, можно только стыдиться. Впрочем, хватит поганить язык такими, с позволения сказать, экскурсами в упраздненную историю; перехожу к делу.

Мой диагноз по джорджер–ситевскому делу 2092–го года таков. В каждом человеке на подсознательном уровне хранится архетип, точнее – артефакт начальных, диких еще по форме периодов цивилизации. Собственно говоря, вся изучаемая вами сейчас психиатрия и есть анализ болезненных состояний, при которых эти артефакты извлекаются из подсознания и внедряются в сознание активное, управляющее текущими действиями человека, смешивая и раздваивая его. Так возникает весь сонм психических заболеваний во главе с шизофренией…

Но это же прописные истины, профессор? – послышался голос юношеским фальцетом откуда–то из середины амфитеатра лектория.

Да, молодой человек, на первый взгляд именно прописные, но вы меня не дослушали. Так вот, все бывает просто, как остроумно заметил наш любознательный студент, если из подсознания извлекаются вполне естественные артефакты: людоедство, эдипов комплекс, мания величия и прочее, как память о периодах начального формирования человека. Но не так все просто, когда из «кладовки» подсознания извлекаются понятия, совершенно не типичные для современного человека, типа «дела Джона Найверса». А я это дело раскрыл, за что и получил своего второго Оскара, позвольте уж по–стариковски похвалиться…

И только выдающийся провинциальный профессор–психиатр, старчески предвкушая удовольствие от восхищенных возгласов жаждущих знаний студиозусов, собрался эффектно закончить свой монолог, как с самой верхней скамьи амфитеатра послышался нетрезвый голос:

Э–э, ты, ….. горбатый! Кончай пургу гнать, объясни на простом американском языке: что на того парня в бардаке нашло? – и припечатал еще длинную тираду, отрицающую все мыслимые и немыслимые права личности и общечеловеческие ценности.

Профессор, падая в обморок, успел–таки нажать на тревожную кнопку вызова охраны: ряженных под староанглийских констеблей здоровенных негров.

 

* * *

 

Дело студента Питера Федотóффа по чудовищности преступления намного превзошло случай десятилетней давности с Джоном Найверсом, ибо Питер, ездивший накануне на выходные (случился трехдневный госпраздник – день рождения давно покойного национального героя Гусинера) в родную деревню и все эти дни пьянствовавший там самопальным виски, оттого и потерявший на время рассудок… так вот, этот Питер в числе прочего негатива назвал великую американскую нацию «жандармом мирового публичного дома».

Словом, Питер сгинул в американской спецпсихушке на островах Зеленого Мыса, а наш профессор стал обладателем третьего Оскара, причем столичного. Но больше со студентами он не откровенничал. Кроме как в интимным взаимоотношениях с белокурыми мальчиками–первокурсниками.

 

* * *

 

Сверхновая звезда взорвалась в 1054 году от рождества Христова, а образовавшийся пульсар Вела PSR 0833–45 замкнул кодовую матрицу, образно говоря, с «левым уклоном», потому Иван Трофимович Неверов, крепкий и моложавый тридцативосьмилетний мужчина, проснулся седьмого ноября 2092–го года от громкой маршевой музыки за окнами. Но вот ведь природа человеческая! – Первой мыслью было не осознание сегодняшней знаменательной даты – 175–летие Великой Октябрьской Социалистической революции, что уже два–три года не выходило из репертуара всех СМИ, нет, первой было горделивое воспоминание вчерашнего дня: на торжественном собрании в городском Дворце культуры и искусств специально приехавший из Москвы представитель министерства достаточно крупного ранга в числе других награжденных «к дате» вручил Неверову орден с рельефом «Авроры» – третий по значимости среди гражданских наград после орденов Ленина и Сталина. Тем более, что в юбилейный год «Октябрьская Революция» изготавливалась из червонного золота с платиновой накладкой силуэта крейсера… Да–а, слабости человеческого тщеславия разве что ангелам во плоти несвойственны!

Ва–а–ня! – через открытую дверь спальни и лестничный проем на второй этаж дома донесся голос супруги, впрочем, хорошо различимый даже на фоне старинного праздничного марша «Мы будем жить при коммунизме…», несшегося с улицы через открытую фрамугу окна. Вместе с голосом Нины в спальню проник и запах готовящегося завтрака по–праздничному; в его сложной гастрономической гармонии преобладал аромат его любимого блюда: эскалопа с гарниром из жареной картошки и именно в тот момент, когда выложенные в тарелку мясо и картошку жена поливала топленым сливочным маслом, и туда же крошила микроскопически нарубленный укроп, выращиваемый с середины осени по май месяц в небольшой тепличке во дворе дома.

Умываясь и подбривая аккуратную бородку – все быстро, пока эскалоп не остыл, Иван Трофимович горделиво, смущенно в то же время все повторял про себя первые утренние слова Нины:

Запомни, милый, этот день и это утро…

Да вроде как его трудно не запомнить?

Я не о годовщине. Просто от сегодняшней ночи отсчитывай девять месяцев. Пора и третьего; все же тридцать семь лет.

Давно пора, – рассмеялся и обнял жену Иван Трофимович, – а вот на твой малый юбилей и четвертого соорудим!

Дурак старый… Орденоносец, – рассмеялась и супруга.

 

* * *

 

Хотя день и праздничный, но к столу хозяин дома вышел одетый по–домашнему, не в мундире. Супруга и младший, одиннадцатилетний Федя, учившийся в четвертой средней школе, где его мать вразумляла старшие классы биологии, уже расположились за малым обеденным столом. Оба супруга, не сговариваясь, одновременно посмотрели в сторону сложенного большого овального стола, каждый про себя подумал с легкой грустью, что только половина семьи сегодня собралась. Как раз по поводу большого праздника не отпустили на побывку старшего, пятнадцатилетнего Степана, по семейной традиции избравшего флотскую стезю и в прошлом году поступившего в прославленное Ленинградское Нахимовское училище.

А только что вышедший в запас капитаном первого ранга отец Ивана – Трофим Игнатьевич – и мать Елена Анатольевна, совсем недавно закончившие флотское житье–бытье по дальним гарнизонам и переехавшие к старшему сыну, опять же по поводу праздника умчались в Северодвинск, последнее место службы. Благо и повод более чем достаточный: уже «запасному» Трофиму Игнатьевичу присвоили–таки контр–адмирала… Отчего же заодно не покрасоваться перед бывшими сослуживцами!

Как адмиралу–подводнику, согласно табелю о рангах, Неверову–старшему полагались пятикомнатная квартира в Москве или Ленинграде и поместье в Средней полосе Европейской России о полутора гектарах и особняк. От выслуженного не отказываются, ибо не воровано и зажилено; адмирал квартиру в Ленинграде взял и передал ее родителям невестки, то бишь Нины Сергеевны, коренным питерцам, жившим большой семьей о четырех поколениях; от двухлетнего Андрюшки до столетнего «деда в квадрате» Виктора Даниловича, родившегося еще в конце прошлого века в разгар Второго Смутного времени, едва не погубившего страну.

А поместье он выбрал в десяти верстах от родного города Георгиевского, что на средней Оке в исконных русских местах, благо и старший сын Иван уже давно вернулся в родительские места. Его традиционная флотская карьера завершилась восемь лет назад, когда стратегическая подлодка, где он служил в чине капитана третьего ранга командиром БЧ–46, попала в аварийную ситуацию, а Иван Трофимович получил контузию. Через два месяца госпиталя Полярного7 и военного санатория в Феодосии все функции жизнедеятельности моряка полностью восстановились, но врачебная комиссия напрочь запретила подплав. Ему предложили службу в штабе, но в это время в родном Георгиевском, городке, только недавно на областной карте начавшем обозначаться красным цветом (то есть с числом населения пятьдесят и выше тысяч) открыли военный НИИ вычислительных систем имени академика Машкова… Словом, теперь Иван Трофимович трудился здесь заместителем главного инженера по испытаниям в естественных, то есть военных, условиях. Единственный в институте носил черный мундир и недавно получил чин полковника–инженера, а как ветеран подводного флота имел на тихой окраине городка двухэтажный дом с приусадебным участком. С появлением отца–адмирала жить стали на два дома, правда, в загородной усадьбе бывали по сезону.

Совсем немного не дождались воссоединения семьи родители Трофима Игнатьевича, жившие в доме внука Ивана. Дед Игнат, дважды Герой страны, отставной адмирал и командир знаменитой ударной подлодки «Клим Ворошилов», которая в решающей битве середины века с силами мирового зла потопила суперавианосец «Golden Star», дожил до девяноста лет и упокоился в окружении своих потомков. Супруга не надолго пережила его.

 

* * *

 

После завтрака, где под эскалоп глава семьи принял пару рюмок коньяка, все разошлись в разные стороны, хотя и на одно и то же мероприятие: на праздничную демонстрацию; Нина Сергеевна с сыном в школу – место их сбора, а Иван Трофимович в свой НИИ. Он вышел из дома последним, ибо поднялся на второй этаж переодеться в мундир. Уже одетый заглянул в свой рабочий кабинет – захватить любопытную книжку полувековой давности: сам книгоман, он обещал дать ее на пару дней своему коллеге по работе, сочинявшему докторскую диссертацию по синтезу семантики архаичных текстов, а попросту говоря, тема диссера имела прямое отношение к одной из тематик работы НИИ: шифровальному делу. Затем ему и понадобилась староизданная книга по великому исправлению устной и письменной русской речи, предпринятому более полувека тому назад.

Сам Иван Трофимович иногда ее перелистывал, усмехаясь, читал списки чудных слов, изымаемых из ранее покореженной русской речи: общечеловеческие ценности, доллар, бизнес, демократия, международный терроризм, политкорректность, нетрадиционная ориентация, толерантность, ось зла, гей, консенсус, свобода личности, права человека, однополярный мир, страна–гарант, потребитель, секс (и все производные от него) и так далее – под сотню страниц убористого текста.

По дороге в НИИ, отвечая на приветствия встречных знакомцев по–военному «под козырек», как истинный книголюб, Иван Трофимович более всего был озабочен этой самой книжкой, что держал зажатой в ладони левой руки: а не потеряет ли ее коллега–диссертант в сегодняшней праздничной суете? Но, вспомнив, что тот как–то сгоряча дал слово, (как некогда Фидель Кастро не брить бороду до победы мировой революции) не принимать ни капли спиртного до получения докторского диплома, поуспокоился.

И еще он всегда по–доброму усмехался, проходя мимо небольшой швейной фабрики, что располагалась рядом с его НИИ. На ее фасаде буквами «под золото» значилось: «Георгиевская льнофабрика им. сестер Виноградовых». А усмехался наш полковник живучести стародавних легенд: раз когда–то народ породнил сестрами двух ткачих–однофамилиц Марию Ивановну и Евдокию Викторовну, то так и осталось даже на официальных бумагах… Только в далекой отсюда северной Вичуге, где свыше полутора сотен лет назад совершали на ткацкой фабрике имени Ногина свой трудовой подвиг подруги–ткачихи еще помнили о лжесестринстве. Знал об этом и Иван Трофимович, ибо его супруга была родом как раз из Вичуги и по материнской линии приходилась дальней родней Евдокии Викторовне. Потому–то и усмехался вывеске всякий раз, пришвартовываясь к входу своего института.

 

* * *

 

Увы (или, наоборот: слава Богу!), человеку не дано знать о своем будущем. И нам остается гадать: так что же наделала эта самая сверхновая звезда, взорвавшаяся в 1054 году от рождества Христова и образовавшая пульсар Вела PSR 0833–45? Иван ли Трофимович будет стоять на почетной трибуне города Георгиевского, по–гагарински поднимая руку – приветствуя колонны трудящихся на юбилейной демонстрации 7 ноября 2092–го года? Или вырожденный уже в пятом поколении, почти полный идиот Джон Найверс, сожрав дармовое «колесо», на миг единый тоскливо вспомнит: он ведь тоже был задуман природой человеком?

Бог един знает, но нам не расскажет.

 

1 Джюра Якшич (1832–1878); строки из стихотворения «Европе»; пер. с сербск.

 

2 Принятые обозначения в астрофизических каталогах и справочниках.

 

3 Столь ныне широко обсуждаемый добровольный (укол врача) уход из жизни.

 

4 Ныне действующее международное соглашение об уменьшении выбросов углекислого газа в атмосферу. Не подписано США и рядом индустриальных стран.

 

5 В западноевропейских языках православие именуется словом «ортодокс» (Примеч. авт.)

 

6 Боевая часть № 4, ответственная за связь и радиоэлектронное оборудование военного корабля.

 

7 Краснознаменный Северный флот, Мурманская область.