Здорово, Ванька Газ!

Здорово, Ванька Газ!

Мой отец в детстве жил в коммунальной квартире на улице Союза Печатников. В квартире было пятнадцать комнат, люди в ней жили разные. Бедно, но дружно. Случались, правда, скандалы с беспричинным пьяным мордобоем или соседки не могли поделить коммунального пространства кухни… но это бывало нечасто.

Самой замечательной соседкой была тетя Соня лет шестидесяти. Жила одна в малепусенькой комнатке напротив туалета, и хотя зубов у нее не было, она каждый день красила глаза, алой помадой подводила губы, дома носила чулки и атласный халат с желтыми цветами. Говорили, что она сидела в лагере.

Однажды отец услышал, как кто-то из соседей сказал: «Сонька — проститутка, за это и сидела». Отцу исполнилось тогда тринадцать лет, и благодаря своему дворовому воспитанию он хорошо знал, кто такие проститутки. Но его представление о такого сорта женщинах как-то не вязалось с возрастом и внешностью тети Сони.

Когда тетя Соня выпивала, сидя в кухне в компании соседей или друзей, то курила папиросы, играла на гитаре и пела хриплым прокуренным голосом блатные песни, в которых было столько лихой разнузданной романтики, что моему юному отцу хотелось в тюрьму на нары, а потом, завалив охранника, бежать по снегу, отстреливаясь от преследовавших его вертухаев с наганами… а потом опять на нары!

 

Дождь нам капал на рыло и на дула наганов.

Нас Чека окружило, «Руки вверх!» — говорят.

Но они просчитались, окруженье пробито —

Тех, кто любит свободу, пули брать не хотят.

По тундре, по широкой дороге…

 

Мой отец слушал эти песни и представлял себя на месте уркагана…

Впрочем, не только такие песни были в репертуаре тети Сони. Тогда он впервые услышал от нее имена Марины Цветаевой, Валерия Брюсова, Константина Бальмонта. Она пела песни на их слова, читала их стихи. Моего отца трогали эти стихи и песни.

Он не стал уркаганом, а стал капитаном дальнего плаванья, но через всю жизнь пронес любовь к поэзии Серебряного века и знал наизусть десятки стихов запрещенных в то время поэтов.

А тогда — подвыпившая тетя Соня залихватски рвала струны гитары или вдруг, ни с того ни с сего, начинала читать стихи. И все, кто были в кухне, слушали, затаив дыхание.

Но больше всего она любила Александра Блока. В кухне коммунальной квартиры отец впервые услышал его стихи.

 

И каждый вечер, в час назначенный

(Иль это только снится мне?),

Девичий стан, шелками схваченный,

В туманном движется окне.

 

Тетя Соня говорила, что это лучшее в мире стихотворение, написанное о падших женщинах.

 

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

 

Тетя Соня рассказывала, что вскоре после того, как напечатали блоковскую «Незнакомку», прошло общее собрание профсоюза проституток Петербурга, и на нем единогласно было принято историческое решение: «Александра Блока обслуживаем бесплатно!»

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка,

И шляпа с траурными перьями,

И в кольцах узкая рука.

И странной близостью закованный,

Смотрю за темную вуаль,

И вижу берег очарованный

И очарованную даль.

 

Это было написано в 1906 году. Впереди в этой «очарованной дали» была кровавая революция, а затем — гражданская война, разрубившая страну надвое, и родные стали чужими, и кровные братья — кровными врагами. Но это было потом.

Как рассказывала тетя Соня, они с девчонками с радостью приняли революцию, они давно ждали ее. «Наши всегда помогали эсерам, большевикам, бывало, прятали их от охранки под кроватями или в шкафах, выводили через черный ход, спускали на простынях из окон…»

Они ждали революцию, ждали перемен. А когда революция пришла, радовались вместе со всеми свободе, равенству, братству! Когда не было работы, бегали на митинги. Ведь петроградские проститутки — тоже пролетарии, тоже трудящиеся! Буржуев прогонят, построят светлое будущее!

Но эйфория быстро улетучилась: пролетарии не желали платить за услуги, а, почувствовав себя хозяевами, хотели получать все бесплатно, и чтобы им еще шампанское наливали. Не признавали они проституток за своих пролетарок. Буржуям теперь было не до плотских радостей, так что девочки порой голодали. Выручали, правда, старые дружки, которых без разбора выпустили из тюрем — они-то понимали, что за все нужно платить. А чекисты — те просто врывались и в наглую пользовались, пугая хозяйку борделя и девочек маузерами.

Однажды какой-то кухонный гость тети Сони начал хвастаться своими заслугами перед революцией: он служил на бронепоезде под командованием самого Ивана Ивановича Газа, а теперь у Кировского завода построен Дворец культуры имени его командира.

Ванька Газ!! — воскликнула тетя Соня, закуривая папироску. — Ну как же, знала я его. Все наши девчонки Ваньку Газа знали. Он мужик хороший, с нами добрый был, не то что с врагами революции! У нас неделями с друзьями-революционерами пропадал — пока со всеми девчонками не переспит, не уйдет. Как только у нас выпивка и еда заканчивались, Ванька Газ маузер — из кобуры, с дружками революционными в машину садится и едет выколачивать деньги из буржуев. Через час-два возвращаются с подарками да выпивкой. Дальше гуляют…

Тетя Соня любила рассказывать о той своей жизни и никогда не вспоминала о лагерях. Это потом, когда мой отец рассказывал мне о своей соседке, он удивлялся, почему ее не посадили за такие разговоры. Возможно, какое-то сказочное личное везение, или ей просто было уже ничего не страшно в этом мире. Наверное, она столько всего повидала, что судьба сама боялась ее.

Отец с родителями вскоре переехал на другую квартиру, а потом началась война, блокада…

О судьбе тети Сони он узнал после войны от бывшего одноклассника. Умерла она, как и многие ленинградцы, в блокаду от голода в своей комнате коммунальной квартиры и похоронена, как «незнакомка», в братской могиле на Пискаревском кладбище.

Случилось так, что я, живя у метро «Кировский завод», часто прохожу мимо Дома культуры имени Газа и бюста героя революции, совершившего много подвигов во имя Светлого Будущего. Он целеустремленно смотрит вдаль. В памяти всплывают рассказы моего отца о тете Соне. Я останавливаюсь и тихо говорю: «Здорово, Ванька Газ!»