Журнальный мир

Сегодня, мои маленькие и большие друзья, я расскажу вам сразу несколько коротеньких «сказок». И одну побольше – о том, что «некоторые любят погорячее», другие находят себе оправдание в том, что «никто не совершенен!» («nobody's perfect!), а третьи… Третьи на каждом углу рассказывают, что они «целый год учились в консерватории» и потому им виднее, как и что играли тапёры в уфимской киношке под названием «Фурор» сто лет назад. Но, как известно, если даже много раз повторить слово «халва», слаще во рту не станет. И всё же повторяют – как раз в этом-то и вся соль: если врать, тем более артистично, люди за вами потянутся. Так что «верить в наше время нельзя никому. Мне – можно».

Огней так много золотых

Цитата: «В 40-е годы XIX в. в Уфе на центральных улицах были установлены газовые фонари, посажены деревья». Не спорю, газовые светильники тогда существовали (в Петербурге, например, они появились в 1819-м), но вся система была настолько дорога и взрывоопасна, что до Уфы такое новшество не могло бы добраться никогда. Но что же тогда горело в Уфе, написано ж – газ? Вместо ответа просто процитирую В.И. Даля: «Газовая лампа, в которой горит горючий газ; назыв[ают] так и спиртовую лампу, где спирт со скипидаром горят в парах». Так что в 1840-е годы кое-где на улицах Уфы масляные лампы заменили на спиртовые. Только в спирт добавляли скипидар – чтоб не пили: когда цивилизованная Европа «экспортировала» в Россию моду на использование в качестве топлива для фонарей хлебного спирта (иначе говоря, этилового), фонарщики стали слишком быстро выходить «из строя». Не всегда помогал и скипидар, – некоторым такой «коктейль» казался даже крепче. Лишь внедрение в жизнь осветительного керосина спасло горожан от полного мрака (замечу, попутно, что, возможно, именно это нововведение способствовало появлению словечка керосинить, ведь любой выпускник гимназии знал, что kero – это стакан).

На шихане

Я устал повторять: вам поможет только клизма с содовым… Ой, простите, куда-то не туда понесло. Хотел об Аксакове, а получилось как всегда. Так вот, я и говорю: у некоторых искусствоведов проскакивает порой мысль о том, что на картине М.В. Нестерова «Родина Аксакова» изображён высокий берег Уфимки. Как родилось такое утверждение, понять можно – у Михаила Васильевича много работ, эскизы для которых он делал, стоя на Чёртовом городище (территория нынешнего санатория «Зелёная роща»). Но есть у художника ещё один эскиз, в данном случае – главный: на нём изображён этот самый шихан (тогда это тюркское слово для названия холмов очень часто использовалось в Уфе, его употребляет и Нестеров в своих воспоминаниях), а внизу – железнодорожный мост через Белую. Мост там стоит и сегодня (несколько иной конструкции), а на холме в 1967 г. установлен памятник Салавату Юлаеву.

«Фурор» на Бекетовской

Возможно, многие уже согласятся со мной, что на фотографии А. Зираха запечатлён «Новый Фурор» на улице Центральной (Ленина), а не старый, что работал на Бекетовской (Мустая Карима), как это неоднократно утверждалось. Сомневающиеся же пусть взглянут на здание слева и… узнают в нём двухэтажный дом с аркой № 20 по нынешней улице Ленина и вход на худграф БГПУ.

Мне сверху видно всё

На бывшем пожарном депо по улице Октябрьской революции, 69 установлена доска, на которой кто-то написал, что здание сооружено в 1803 году. Правда, архивные источники говорят о 1903-м. Вот что писал Владимир Буравцов: «Уфимская городская дума на своём заседании 2 декабря 1901 года поручила управе представить доклад по капитальной перестройке существующего здания… Предполагалось окончить строительство в два года, начав его с лета 1902 года. В октябре планировалось занять помещение обозной, конюшни, каланчи и арестантской, в июле 1903 года – помещение пристава, городовых и пожарных. Городской архитектор предложил выстроить здание таким образом, чтобы главный фасад длиной в 13–15 саженей выходил на Большую Казанскую улицу, а каланча находилась бы посередине здания над парадным входом… 7 июня 1903 года строительная комиссия обсуждала вопрос о расширении помещения для пожарного обоза при вновь строящейся 1-й полицейской части…». Так что 1903-й и никак не раньше. А для самых больших спорщиков просто приведу хранящуюся в Государственном Эрмитаже фотографию 1866 года. Если не узнаёте места, то претензии уже не ко мне.

Где ты раньше был?

Не берусь сказать, кто первый придумал, что памятник Серго Орджоникидзе перед одноимённым дворцом был установлен в 1956-м. Видимо, взяли дату установки точно такого же памятника в Харькове (который уже в наше время там кому-то помешал, и его снесли). Дата совпадала и со временем постройки одноимённого дворца.

Потом аннулировали и эту взятую с потолка дату, и из недр человеческого разума вылез 1955 год. Лишь автор – М.И. Тоидзе остался, но такого скульптора даже великий и ужасный Интернет не знает. Потому что был Моисей Иванович живописцем. Какие ещё будут мнения? Нет? Тогда слушайте сюда.

Сам дворец имени Орджоникидзе начал работать в 56-м. Но даже в 60-х гг. практически на всех снимках дворца памятника нет, словно на время демонстраций и ёлки его убирали. И неудивительно, ведь только в газете от 28 апреля 1968 года читаем: «Когда упало полотно, укутывающее памятник, все увидели, словно живого, товарища Серго…».

Конец же всем страданиям и разочарованиям? Как бы не так! Ведь имени-то скульптора автор небольшой заметки так и не называет. Неужели М.И. Тоидзе? Или, может, всё же правы админы ДубльГИС, указавшие на Г.М. Тоидзе»? Т.е. Георгия Моисеевича. А что, известный скульптор, к тому же брат Ираклия Тоидзе – автора самого известного плаката Великой Отечественной «Родина-мать зовёт»? И вот здесь наш «провинившийся» Интернет себя реабилитирует полностью: в течение пяти минут нахожу координаты и задаю вопрос театральному художнику-декоратору – внучке Георгия Моисеевича Н.В. Абдрашитовой. Первый ответ обескураживает: «Я почти уверена, что это лепил не дедушка, не его пропорции и лепка. Хотя и у него точно был Орджоникидзе». Правда, посоветовавшись с мамой, Нана Вадимовна была гораздо менее категорична: «Вполне возможно, что дед».

И тишина…

Если бы герой боевика советских лет «Неуловимые мстители» углубился в интернет-откровения, касающиеся уфимского парка имени Ивана Якутова, он, должно быть, обязательно дал бы свой «коммент»: «А вдоль дороги мёртвые с косами стоять!» Действительно, в инете частенько появляются утверждения, что весь парк – это бывшее кладбище. Старые карты смотреть никто не любит, поэтому призовём на помощь фотографию: на снимке Аполлония Зираха футболисты гоняют мяч на том месте, где и сегодня на территории парка находятся спортивные сооружения. И пожарная каланча едва ли не в центре кадра не позволит дать иное толкование. А надпись на фото смущать не должна, – она сделана в 1927 году.

Несколько лет назад на одном из интернет-ресурсов была помещена фотография мальчишек из уфимской Северной слободы. Многие пытались понять, где сделан снимок, говорили, что фотограф – всё тот же Зирах (1855–1919) – стоит на высоком берегу Белой. Но попытки эти терпели фиаско по причине невозможности объяснения появления сооружений на другой стороне реки. Истина сразила всех: позади мальчишек вовсе не река, а Солдатское озеро.

Деревьев на Александровской (ныне Карла Маркса) ещё нет, нет и ограды у парка Якутова (в те годы – сад Попечительства о народной трезвости). Да и самого парка в районе озера пока нет. Стоят мальчишки на улице Минской (Деповской) и понятия не имеют, что десятки людей через сто с лишним лет будут вглядываться в них и улицу, на которой их застал Аполлоний Александрович.

Виртуально переместим фотографа на противоположную точку, теперь он (работник ателье Ольги Герман) будет снимать угол Деповской и Александровской со стороны озера. Точно: никаких деревьев, прожорливые уфимские козы съели всё! Зато на самом озере видим нечто вроде мыса, на котором стоят дома, живут люди. И на ещё одном снимке Зираха тот же самый «мыс». Самое печальное, что ни на одной карте нет ничего подобного.

Понятно, что озеро назвали Солдатским не по прихоти важного советского начальника, а задолго до революции. Выдвигаются самые разные версии происхождения его названия. И почему-то большинство в конце концов останавливается на имевшихся якобы рядом с озером солдатских огородах (не могилах, заметьте!). В последнее время появилась и абсолютно новая легенда – про сапоги, вроде как заманившие бедного солдатика в воду. И как бы мы ни сопротивлялись, призывая опираться только на факты, история с сапогами развивается и крепнет. Потому что неплохо слажена. И потому пусть себе живёт! Хоть с точки зрения исторической справедливости всё это, ясное дело, выдумки.

Если же углубиться в суть вопроса, то выяснится, что озёра с таким названием есть в Нижнем Новгороде, Архангельске, Уссурийске, Пензе и Смоленске и проч. Вывод напрашивается сам собой: так как сапог и огородов сразу во всех этих городах точно не могло быть, рядом с тамошними озёрами располагались воинские лагеря. Действительно, в Уфе лагерь находился буквально в сотне метров от озера. Рядом, если учесть, что и домов в тех краях до конца позапрошлого века не было вообще.

Цитата из опубликованной в 1905 году статьи «Народный парк в Уфе»: «…Возник он при следующих обстоятельствах: обозрев площадь, занимаемую в то время народными гуляниями в гор. Уфе, на месте прежняго военнаго лагеря, член уезднаго комитета, полицмейстер Г.Г. Бухартовский, с своей стороны, признал более подходящим устраивать гуляния в будущем на площади, расположенной между садом Иоанно-Предтеченской церкви и Солдатским озером».

Изящные словеса начала прошлого века введут кое-кого в ступор – что такое прежний военный лагерь, какой такой церковный сад? – и этот самый кое-кто не обратит внимания на главное – на площадь у Солдатского озера. Сначала о саде Иоанно-Предтеченской (она же Ивановская) церкви. Так в статье учтиво называют недействующее и заросшее лесом Ивановское кладбище. К концу 50-х годов прошлого века от него не осталось ничего, заключительным аккордом «прозвучал» открытый в августе 1958-го Дворец пионеров. Ничего, кроме костей. К ним мы ещё вернёмся.

А вот о том, где находился бывший военный лагерь (и где первоначально проходили гуляния), надо подумать. Информация для размышления дана всё в той же статье: «Место, тогда занятое народными гуляниями, мало отвечало своему назначению. Оно неровно, изрыто каменоломными шахтами; нет совсем тени, где можно было бы приятно укрыться в знойный день. В местном повременном издании это место названо "Ахиллесовой пятой", и с таким определением нельзя не согласиться. Кроме того, площадь эта, видимо, предназначена под застройку». Ну, если каменоломни, тогда всё ясно: народные гуляния проходили на горе, в районе нынешних улиц Проломной и Лагерной (метров 200–300 от парка), что, кстати, подтверждается названием горы и улицы – Лагерная. Между прочим, сохранился снимок уфимского солдатского лагеря – палатки, плац, окопы и проч. – правда, уже после переезда на то место, где ныне находится «Уфа-арена». Чтобы сделать эту фотографию, Аполлоний Зирах влез на пожарную каланчу у нового сада…

Кстати, о терминах. Название сад появилось не потому, что в нём росли яблони и груши, а просто по той причине, что там садили деревья. А если сделать там дорожки, качели и карусели – получится парк.

Однако вернёмся к господину полицмейстеру, т.е. к Генриху Генриховичу. По его великолепной задумке, к новому саду Попечительства о народной трезвости на площади (т.е. свободной площадке) вполне естественно должно было примкнуть и Солдатское озеро, «которое, по очистке его, также обещает принести немало удовольствия и пользы местному населению». Но даже на советской карте 1939 года озеро всё ещё находится вне территории парка. Что ж случилось?

Дело в том, что Городская дума решила отдать землю между новым садом и озером под застройку, а само «водовместилище» использовать как резервный пожарный водоём. Пока Дума думала думу об озере, до сада Попечительства о трезвости дотянулась труба водопровода, и вопрос с поливкой зелёных насаждений был решён кардинально.

В мае 1918 г. сад стал носить имя Ивана Степановича Якутова, первого председателя Уфимского городского совета. В 1932 г. Солдатское озеро наконец расчистили, на нём было организовано катание на лодках. Ещё через четыре года озеро решили передать парку, но…

Но в 1935-м у самого озера выросло здание клуба Паровозоремонтного завода. Ну вот, скажет кто-то, начал с дырявых солдатских сапог, а тут вдруг вспомнил о клубе. Так ведь это здание, возможно, и станет самой важной частью моего повествования. Тем более с солдатами оно тоже связано самым что ни на есть теснейшим образом: в 1941–1943 гг. в клубе ПРЗ на Карла Маркса, 50 располагался сортировочный эвакуационный госпиталь № 3127. Эвакуационный – понятно, но что такое сортировочный? Здесь, вблизи от железнодорожного вокзала, раненых распределяли по другим госпиталям. Либо лечили, если дальнейшая перевозка была опасна. А вот теперь о самом важном. Возможно, вам уже приходилось слышать от «знатоков», что ампутированные конечности сбрасывали прямо в воду озера. И все эти россказни обязательно «подкрепляются» ссылкой на бабушку, которая «сама это видела».

Сначала о происхождении этих слухов. Жители домов, стоящих неподалёку от озера, должно быть, не раз находили на берегу его человеческие кости. Они частенько появились здесь в период разорения в 50-х (да и раньше) старого Ивановского кладбища (район Дворца пионеров) – то мальчишки притащат, то собаки. Так что «пытливый» ум склонных к болтовне граждан и гражданок (видимо, по причине отсутствия в те времена «ужастиков»), как и у героя Савелия Крамарова, сразу делал выводы о последствиях операций в госпитале. И никто из этих «разговорчивых» товарищей никогда не думал, что если бы такие действия на самом деле и производились, то либо полнейшими идиотами, либо вражескими диверсантами с целью распространения эпидемий. Ведь, как отмечалось ещё в 1905 году, если озеро не чистить, то в летнее время оно приходит в «зловонное состояние». А из озера пила воду домашняя скотина, да и мальчишки порой купались. Вряд ли об этом кто-то судачил в годы войны: статья 58¹⁰ Уголовного кодекса использовалась в том числе и в случае агитации с целью подрыва Советской власти. А это как раз был бы тот самый случай – 100%-й клеветы. Остаётся добавить, что «Разрушение или повреждение… водопровода, общественных складов и иных сооружений или государственного или общественного имущества» (например, сбрасывание биоматериала в общественный водоём?) влекли за собой обычно высшую меру социальной защиты…

Но что с того нашим сочинителям – им подавай что-нибудь жареное. Сладкая соль или солёный сахар тоже сойдут. Вот и пишут. Так что сказки продолжаются… Что ж делать: «Nobody's perfect! («у каждого свои недостатки!»).