Живая

Живая

Сколько раз бывало: человек находит — в журнале или в интернете — стихи Галины Гампер, зачитается, обрадуется им, как новому другу — и при этом пребывает в абсолютной уверенности, что эти стихи написаны молодой, полной жизни современной женщиной. А она и была такой — молодой, полной жизни, современной. Молодой — потому что молодость была у нее в крови, в душе, в сердце. Полной жизни — потому что она и была жизнь. Современной — потому что она была сестрой времени, потому что она говорила со временем на его языке. Поэтому сейчас особенно трудно поверить, что ее нет. Все, кто знал ее по-настоящему хорошо — считали ее бессмертной. Казалось, что она будет жить вечно, столько в ней было жизни, страсти, силы. Поэтому теперь, когда ее не стало, особенно трудно с этим примириться. Кажется, что из самой жизни ушло что-то главное.

Впрочем, она и будет жить вечно — в каждой грозди рябины, в каждой ольховой ветке.

Все мы помним, что Галя была неповторимым человеком — с безупречным нравственным чувством, с безграничной, иногда кажущейся чрезмерной добротой. Она была, как камертон, по которому можно было определять подлинную цену слов и поступков. По ней можно было определять — что допустимо, что правильно, а что отдает ложью, фальшью и мертвечиной. Хочется сказать, как в другое время и по другому поводу сказал Давид Самойлов: Нету их, и все разрешено…

Сколько раз бывало: человек приходит к Гале с серым бескровным лицом, разбитый, сломленный жизнью. И Галя — Галя, в ее чудовищных, непредставимых обстоятельствах — словно донор, отдающий больному свою кровь, отдает сломленному гостю свою силу, свою стойкость, свое умение держать удар, и уходит от нее человек оживший, расправивший плечи. Почему? Да хотя бы потому, что стыдно ныть и кукситься на ее фоне, на фоне настоящего, невыдуманного несчастья, которое не смогло ее сломить. Несчастья, которое она сумела победить, переплавить в стихи. В такие, например:

 

А телу так хотелось жить,

Без страха, без уема,

И душу просто приютить,

Как дерево у дома,

Как кошку около печи –

Мурлыкай или помолчи…

 

В ее случае тело не приютило душу — наоборот, душа стала настолько больше, настолько сильнее и значимее тела, что сама была способна приютить его в своей тени. Галя своим примером доказала ограниченность и неправду латинской пошлости «в здоровом теле — здоровый дух». Тело без души — мертвая плоть. Душа без тела — дух. Там, за пределами немощного тела, Галя смогла построить свой дворец — дворец из ветра и света.

 

И снова знакомая сила

Меня подняла над землей,

А все, что обещано было —

Обещано было не мной –

Другою, ручной и домашней,

А нынче я снова поэт,

Я снова не ваша, не ваша,

Не ваша на тысячу лет!

Не ваша по силе смятенья,

По яркости снов наяву.

Я снова в других измереньях,

В других озареньях живу.

 

Именно эта сила смятенья, яркость снов наяву и сделала ее тем, кого мы знали — замечательным, неповторимым поэтом.

 

Мне хотелось бы привести еще много Галиных строчек, но формат сегодняшней публикации иной, Галины стихи вы прочтете на других страницах, а здесь и сейчас — мое приношение ей, несколько моих стихотворений, которые она любила.

 

* * *

 

До чего этот воздух прокуренный рыж,

Этот свет неразборчив и лжив!

Ноздреватые глыбы срываются с крыш…

До чего я пока еще жив!

До чего мне пока еще больно смотреть,

Даже если не видно ни зги!

До чего мне пока еще жаль умереть,

Не отдав этой жизни долги!

До чего еще можно все то, что нельзя,

До чего еще жадно и зло

Оступаясь, оглядываясь, скользя

Понимать, до чего повезло!

 

 

* * *

 

Залитый холодным ртутным светом

Хрупкий снег и черен, и лилов.

Я хотел бы написать об этом

Только разумеется без слов.

Потому что слово так нечестно –

Если можешь, лучше промолчи.

Потому что сердцу слишком тесно

В залитой сиянием ночи.

Потому что то, что было словом,

То что зрело, в пустоте паря —

Стало снегом черным и лиловым,

Резким ртутным светом фонаря.

 

 

* * *

 

Поднеси карманное зеркальце к моим губам.

Видишь, оно запотело, значит, я еще жив.

Потеряешь счет в окне верстовым столбам,

И поймешь, как дорожный анапест тосклив и лжив.

И, следя, как земля поворачивается на оси

И плывут тополя шеренгами, как на парад,

Ничего не жди, а главное — не проси,

Потому что такое дадут — и сам не рад.

Потому что всего ужаснее — что мечты

Непременно сбываются, даже когда не ждешь.

И когда с отраженьем в окне перейдешь на ты —

Отражение смоет железнодорожный дождь.

 

 

* * *

 

Я — это не я. Когда я говорю — я, это значит — ты,

Это значит — черные от ночного дождя кусты,

Ночь, разорванная молнией, как рубаха,

Недоучившаяся у Рембрандта или у Баха,

Вырывая признание у хаоса и темноты.

 

Ты — это не ты. Когда я говорю ты — это значит я,

Это значит — исповедь подследственного соловья,

То исступленно кающегося, то уходящего в несознанку,

То признающегося под диктовку тьмы

Что ты — это ночь, и речь, и мы,

Сердце выворачивая наизнанку…