Журнальный мир

Говорить о Донецке в дни его 150-летия означает: делать это надо намного лучше, чем получалось прежде. Потому что сегодняшняя полуторавековая особенность такого торжественно-исторического момента более чем наполовину отяжелена, пригноблена, насквозь пропитана земной материализованной печалью. И ожесточившейся смертною памятью растревожена. И слезами человеческими, сверх меры просоленными, ни на мгновение не пересыхающими, окроплена. И горячим ветром свершившейся трагической неизбежности обожжена.

Не свезлось. Не удержали. С ног своих упали. Да и у кого сил таких исполинских, неземных-богатырских найдётся, чтобы потугами плотскими меряться с великой природной правотой?! Вот и вырвался степной ветряный бродяга из раскалённого жара степи донецкой. Буйно-взволнованно, дико голосящей-воющей, денно и нощно, от боли лютой, ей причиняемой. Каждым комком глинисто-песчаной земли своей и по сей день рыданием непрерывным постанывающей… Думаю, именно, как пророческим предчувствием долготечения кровавой беды.

Печаль… Неподъёмно свинцовым отчаянием неверия в будущее она безобразно разбухла. И всё же, подпёртая над землёй неотёсанными брёвнами сдержанности и совестливости, она есть. Чтобы можно было бы выжить в блокаде. И не позволить переживаемому городом ужасу проехаться, окончательно, огромным катком трамбовочным, по холодно-рассудочным родникам его полуторавековой осознанности. Чтобы намертво вкатать её в преисподнюю. Чтобы заставить город забыть, что хранят ключи эти, многовековые родниковые, землю такую пядями чистоты донбасской, первозданно самобытной. И как бы изощрённо ни вертелась вокруг безбожная бесовщина, никогда не даст вода родниковая подступиться вплотную к благоразумию изворотливой черноте. Каждый день дышащей в затылок здесь каждому. А водица неподкупная не даёт безгрешность Донбасскую опаршивить. И изгадить приносным словоблудием, как суховеем грязного надругательства, её многолетнюю историю. Последние пять лет которой, знаковый рубеж, начались в грохоте падения на Землю железного занавеса гигантской гильотины унизительного отвержения Донбасса. От всего другого мира. Что иначе, чем пять лет уже пережитой Донбасской блокады, и не зовётся сегодня.

Режут слух эти слова. Трудно выносимой коростой скопления в донецком воздухе ежедневной пороховой горечи. Въелась она, ядовитой чёрной сажей пережитого ужаса, вписалась в осунувшееся и посеревшее от многолетних переживаний лицо города. Оно – это его улицы и дома. Переулки и проспекты. Люди. Они, большая часть их, здесь сегодня убогой дряхлой жизнью существуют.

Оглядываюсь в недавнее прошлое. 2015 год – второй год, как стали руинами донецкие окраины. И столько же, как онемел, захлебнулся в параличе незнакомого безмолвия центр. И почернел. Особенно густо – с наступлением времени комендантского часа. Когда впадает город в мрак городского безлюдия. Когда кое-где освещаются светом электрических лампочек окна в многоэтажных домах. Тогда, снедаемая муками ещё не въевшейся в мозги оторопи, заметила я: тусклым и ненадёжно вероломным кажется подобный, сомневающийся в силе своего сияния свет. Такой, слабо мятущийся, в подёргиваниях устоявшейся безнадёги, – всегда склоняет к конформистской мысли о затяжной тоске. Такой свет, когда светящихся лампочек в наступающем на город вечере катастрофически мало, он всегда силком приводит мысли в незнакомые тупики уныния. Но весьма благоприятным, в таком унылом свечении, свет этот есть. Когда власть тьмы разгульно бесчинствует беспредельным хаосом на городских улицах.

Взгляд человека, идейного и осознающего свою особенную роль в происходящем – страшно разрушительная, кровавая блокада большого города…, – он всегда горит жаром чистых, как слёзы младенца, желаний. Он всегда пробивает силой своей мужественной убеждённости мрак тьмы. Он – сильнее, чем сталь. Он – выносливее во сто крат, чем даже мысли, его рождающие.

Вкус клубники на Донбассе – это вкус детства. Всегда он культивировался в любой местной семье не как деликатесная диковинка, а как полезная и здоровая ягода. Которую первым делом на дачах своих горожане сажали, как только ими обзаводились.

Дача – земля – Родина. Пять лет, как клубника недоступна большинству семей. Во многих – забыли о своих дачах. В пригородной горячке пятилетнего кровавого противостояния они рассыпались на множественные металлические составные. До гвоздей использованных, погнутых. Исчезли. И заменились скрежетом эмоционально затянувшегося осмысления всего происходящего.

Год 2019. Что изменилось?

…Печальная слава терзаемого кроваво-расстрельными пытками города. То, о чём только где-то слышалось. Но не виделось, по сути. В общем, всё то, что было известно из новостей, в одну-две минуты телевизионных роликов расплёскивавших по экранам телевизоров. Но во что им было очень трудно, почти невозможно поверить. Так как, не состыковывались в их головах понятия: мирная жизнь столицы и одновременно громыхающая по всем правилам война. В хорошо знакомом, любому думающему человеку, по своему названию, городе. Близок он им был и понятен подробностями его страшно переживаемой, на расстоянии сотен километров, трагедией. Потому что ещё не до конца разорвались нити всего того, что неистово-прочно связывало когда-то одну огромную общность людей. Граждан единой страны.

Мой город – моя выпестованная его свободолюбивым и волевым духом судьба. И вижу я его, и слышу сейчас голос его, в это непростое и страшное время, вполне возможно, по-особенному. И понимаю я свой город так, как понимают страдания близких тебе людей.

А что же в Донецке? В городе превалирующей пригнобленной человеческой старости. Где, бывают такие дни, в аптеках наблюдается недостаток препаратов для лечения сердечно-сосудистых заболеваний. Или в продаже – только бесценные коробочки с таблетками, ценой в треть местного пенсионного пособия. Одна коробка.

Жизнь донецкая, ужаснее, чем слова этот кошмар жизненным глубоким смыслом наполняющие, продолжается. Стоят часами люди на городских остановках. В ожидании троллейбусов и трамваев. Сарафанным радио, бедолаги, оповещённые: по две-три машины бегают на каждом маршруте.

Замкнутый круг блокадного безумия. Где одно страдание не исчезает само по себе. Но мгновенно порождает другое. Все, одновременно страдающие, как явь фантастической планеты. Родовыми потугами намеревающейся разродиться однажды явлениями хоть какого-нибудь счастливого удовлетворения. И не могущей это сделать, в силу замешанного на бесперспективности будущего.

Троллейбусов и трамваев – практически нет. Но поганят воздух выхлопные газы из выхлопных труб автобусно-металлического реквизита, родом из середины прошлого века. Именно такой экземпляр, с мятыми, много раз закрашенными боками, пропыхтел на открытии нового автобусного маршрута в близлежащем городке. Люди – выли от радости. До этого километры пешком наматывали. А теперь – в битком набитом салоне престарелой автобусной каракатицы и пешком постоять приятно. Только без сантиментов. По выходным дням – и маршрут выходной.

Родословная человека – преемственно-наследственная череда всех членов его рода. Биография города – люди, вершащие его историю.

Говоря о Донецке, нельзя умалчивать все особенности его трансформации. С момента появления здесь первых поселений. До пика в дне, который означен Днём его 150-летия, последнее воскресенье августа. В этом, 2019 году, 25 августа.

Трудовая история миллионов работяг. Подгоняемые могучей силой соблазна хорошо заработать, съезжались сюда, на Донбасс, со всех концов необъятной суши бездомные и обездоленные. Люди, со сложившимися судьбами, в подземелье, за углём, не полезут. Но полезут те, кто найдёт в себе силы или жилистый кураж, чтобы отважиться на тяжёлую жизнь. Себе и своему роду. По причине полнейшей безысходности и бесперспективности своего жизненного существования.

Так и ведётся, что с первых дней истории Донецка, в прошлом Юзовки и Сталино, горожан называют гопниками. Как низшую подкасту человечества. Подразумевая неспособность таких людей просветляться и облагораживаться. Предназначение которых – давать уголь стране. Пахать.

В той стране, которая, в свою недавнюю бытность, подкасту эту всеми силами благородила и просветляла, трудовыми лозунгами и праздничными маршами, во славу трудовых побед, жилось шахтёрам-металлургам относительно хорошо и почётно. Ещё и потому, что слишком сильны были в той стране патриотические узы. Надёжно и крепко они выковывались рабочими руками в подземелье шахт. И поддерживали задорное вдохновение нужности стране рабочих профессий. Интернациональных, по сути. Потому что такой была страна, в которой интернационализм являлся одновременно и патриотизмом.

Разлад системы начался, как и весь разрушительный бардак в валившейся со своих ног державе, незадолго до её распада. Перестройка мозгов под треск уничтожения всего былого. Цена вопроса – признание физической ненужности второсортных копателей подземных нор. И иже с ними. Так и не определившихся на официальном уровне с языком своего общения друг с другом. Хотя усреднённый юморной суржик и до сего часа спасает. Но третировать человеческую свободу за это – верх ещё одной разновидности цинизма.

– Добрый день! – С улыбкой. – На каком языке желаете общаться?

Так обращаются к людям в любом государственном учреждении в Канаде. Выбирать можно из двух официально признанных языков – французского и английского. И сопроводительная аннотация к покупке всегда прописана на французском и английском. Лекарства, инструкции по сборке мебели, косметика, продукты. Всё. Абсолютно всё сопровождает своё движение в русле канадской жизни на двух языках.

Всегда многоязычным был Донбасс. Как и Америка, и Швейцария. И Канада. И всегда – на задворках цивилизации маячил. В отличии от Америки и Швейцарии. И Канады. И означает это только одно – огромный пласт сформировавшейся на протяжении 150 лет Донбасской идентичности представляет собой пирог. О многих коржах. Не имеет значения, какой корж в таком многослойном единстве важнее. Важно, чтобы все коржи плотно прилегали к друг другу. Пропитываясь кремом взаимопонимания.

Не ущемляя исконные права народов Донбасса, выдюживших до своего стопятидесятилетия, можно было бы определиться здесь и с языками. Всегда козырными картами были они в руках прохиндеев, карабкавшихся по лестницам своего успеха. К той ветке, на которой венки лавровые кладут на головы. И обретши такую награду, мгновенно забывали, убогие псевдобоги, в каких скотских условиях живут те, кто благословили их однажды своей многоголосной поддержкой к земной святости.

Оставались только, после всегда скандальных выбиралок, великий обман современной жизни, их лживые физиономии на болтавшихся месяцами огромных плакатах. На самых видных местах в нищих шахтёрских посёлках. Где вода в квартирах – по 2-3 часа в день капает. Где дороги – трудно проходимый хлам неизведанного космоса. Где замена лампочки в вонючем подъезде непременно сопровождается письменной благодарностью за подвиг ввинчивания электрического светила в запылившийся патрон. А высший пилотаж – челобитные поклоны на видеокамеру местному бездельнику. Отвечающему за дело это. Вспоминающем о лампочке раз в несколько лет.

В новостях вечерних такой сюжет – начало всех начал.

Тоска невероятная. Когда видишь, как поганится наше богатство ногами чужими. Раздирается руками загребущими. Очерняется словами никчёмными. Всё далее ввергаются эти ценности в темницу попранной духовной культуры и нравственности. Где-то – явно, а где-то – и косвенно, называя местных старожил людьми-продуктами на корню изжившей себя системы. И, уже заявленный цинизм другого порядка, самого кощунственного: только с уходом этих людей возможен переход к новой жизни.

Новость о восстановлении движения поездов на железной дороге подаётся с ремаркой: теперь такой поезд-электричка будет очень удобен и для пенсионеров. Уточняю: ежедневно, в порядке своих очерёдностей, направляющихся на блокпосты. С дальнейшим продвижением за новый блокпостовый кордон. Вперёд! Куда же ещё, как не за своими пенсиями. Эти частные людские истории – позор всего человечества…

Как и некогда – слово донецкие. Обобщавшее, не самым приятным образом, коварных, лживых изворотливых выходцев из Донбасского региона. Мне абсолютно всё равно сегодня, кто как назывался. Тем более, что ничем хорошим в истории те/эти люди не отличились. Не волнует и как называются они теперь. От перемены мест слагаемых их сумма не меняется. Но так печально, журба – это по-украински – печаль, ознаменовались пять, прошедших в донбасской истории, лет…

Не самых лучших в Донецкой 150-летней истории.

Донецк! Мой город славный!

Да и пусть живётся тебе дальше так, как положено природой жить большому трудовому городу. Не верь тому, что с уходом людей, тебя построивших и полюбивших тебя, как своё родное детище, жизнь твоя станет лучше. Нет. Только чувство товарищеского родства спасёт тебя от полного разрушения. Родство такое, испытанно-проверенное, не появляется среди людей по чьему-то приказу. Оно, как искра Божия, зарождается в человеческих сердцах. Когда смягчаются они осознанием боли потерь и утрат. Которые искалечили-изувечили твои, Донецк, окраины. И почему-то охладили и обеспамятовали умы за трагедией твоей наблюдающих. Всё ещё не в силах разжечь в людских душах огонь истинного человеческого сострадания.

Проливаемая человеческая кровь на твоей, Донецк, земле, есть мерило отпущенных тебе страданий. Трудно изменить мир, в котором отгораживаются от них стенами блокады. Снести их очень трудно. Но и жить в ожидании чуда – не легче.

А война, в цену которой заложены и человеческие жизни, по-видимому, мало что стоящие в современном социуме, когда-то всё же должна иссякнуть.

Знать бы, когда это случится в твоей судьбе?..

Только уверена: война обязательно иссякнет.

г. Донецк