Стихотворения
Стихотворения
БАЮШКИ-БАЮ
В декабре и время на краю —
ноют старики, болеют дети.
Это бог забрасывает сети
белые, сплетённые в раю.
Ночь за ночью, словно год не сплю,
всё ношу капризного младенца.
Мне б спиной о стену опереться,
затянуть унылое «лю-лю».
Но плетусь по мягкому ковру,
не барашек, вензельки считаю.
Думаю, что я почти святая,
не живу, а значит, не умру.
Не спасают «баюшки-баю»,
и кружит душа чаинкой в чае.
Это я судьбу всю ночь качаю,
а не дочку бледную свою.
ТРИ КОМНАТЫ
Значит, первая комната — бабкина спальня,
я всегда ночевала в ней.
То ли дух, то ли запах там жил крахмальный,
он как-будто душил детей.
А вторая — огромная тёмная зала,
мне хотелось пробить её лбом.
Но я просто бежала, бежала, бежала…
и часы мне вдогонку - бом-бом!
Только в дедовой кухоньке — вечное лето
растянулось и вширь, и в длину.
Он с картошки снимал кожуру тонкой лентой,
говорил, научился в плену.
ДВЕ СЕСТРЫ
Моя свобода жила полгода,
ещё полгода была цела.
Она меня дождалась у входа
и развернула, и увела
от пьяной мамы, горы посуды,
чужого дяденьки у стола.
Она бродила со мной повсюду,
не сторожила, не берегла.
Курили с нею мы папиросы,
войдя в расхристанный ресторан,
и там, под пыльной китайской розой,
меня настигла её сестра —
любовь. Свидания, кинозалы,
день свадьбы солнечно-золотой.
Весна лучами меня лизала,
терзала утренней тошнотой.
Моя свобода жила так мало,
всего один белокрылый год,
и молоком из груди стекала
в беззубый жадный сыновий рот.
ПТИЦЫ НА КРЫШЕ
Бабка Саня в высотке у тётки теперь доживает,
а меня до окраинных улиц дорога ведёт —
где дома с дымоходами, вишни, калитки, сараи
и заброшенный, сором поросший
ремонтный завод.
Бабкин двор не пустует,
хозяйство ведут квартиранты,
но все грядки не так,
и забор непривычно белёс,
а в открытом окне
чуть колышется тюль сероватый,
и глядит на меня,
как хозяин, породистый пёс.
А у бабки моей не бывало собак, только кошки,
стайки юрких цыплят и дурная коза Сулико.
Помню, мама подбросила бабке меня
«на немножко» —
детям нужно играть, кушать яйца
и пить молоко.
Саня долго учила меня ничего не бояться
и протягивать ловко в иглу наслюнённую нить.
Не ругала за шалости, двойки, фингалы
и кляксы,
но стегала лозиной, узнав, что умею курить.
Присмотрела давно себе бабка
на кладбище место
возле блудного мужа
и мамы несчастной моей —
пили горькую порознь,
а умерли чуть ли не вместе.
Саня их навещала, бубнила:
«Скорей бы, скорей».
А теперь бабка ходит согнувшись
и будто на лыжах,
и подолгу сидит у окна, самоваром звеня,
улыбается синему небу и птицам на крыше,
и не помнит ни мужа, ни дочек, ни даже меня.
ИВАННА
— Просыпайся, доченька, Иванна, —
прошептала мама у виска.
— Неохота. Почему так рано?
— Повезём утяток, мёд, сметану —
через лес дорога не близка.
Ты спросонья, видно, позабыла,
воскресенье — ярмарка в селе.
Да вставай скорей, моя бузила,
глянь в окно — отец запряг кобылу
и наставил уйму кошелей.
Поплелась савраска за рассветом,
на продажу повезла добро.
Полдороги мать даёт советы,
что да как, ведь свадьба — прошлым летом
старшенькую высватал Петро.
А Иванка — младшая сестрица.
праздновали пять в сороковом.
— Ну а в этом надо попоститься
и, как только уберём пшеницу,
выстроим шатёр мастеровой.
— Разукрасим лентами цветными, —
не могла уняться мелкотня, —
и пообещайте, мама, вы мне,
что сижу я рядом с молодыми,
и никто не выгонит меня.
За таким серьёзным разговором
незаметно вспыхнула заря,
незаметно стриж порхнул, а ворон
закружился над сосновым бором
со стволами цвета янтаря.
— Что за шум неслыханный, нежданный
испугал детей мне да утят? —
рассердилась, растерялась мама.
— Мне не страшно! — крикнула Иванна, —
это самолётики летят.
БАБИЙ ЯР
Узнала, что багаж утерян мой,
не плачу из последних сил.
Старик в ермолке неуверенно,
но громко у меня спросил:
— Вам в город, девушка, до Киева?
— Да-да, на Дарницкий бульвар.
Когда уселась я в такси его,
сказал, что едет в Бабий Яр.
— Там кто у вас?
— Сестра, родители
и старший брат Ефим с женой.
И Мойша — домоуправитель наш,
и дядя Соломон — портной.
Цыганка Ляля с внуком Бодей там,
Абрам — знакомый ювелир,
и коммунист, из первых в городе,
товарищ Осип Креденсир.
Там ребе Якоб — родич бабушкин
с пятью своими дочерьми,
беременная Фира с фабрики,
Мария с малыми детьми,
соседка Фаечка Васильева,
мой школьный друг Палий Семён…
Он от Борисполя до Киева
читал молитву из имён.
МОНГОЛКА
Мы говорили слишком громко.
Вдруг посветлело, и тогда
приотворилась неба кромка —
там звёзд несчётная орда,
там круглолицая монголка-
луна полощет жёлтый шёлк.
И не хватало только волка,
чтоб он завыл, а ты — умолк.
***
Заварила кофе в кружке
и увидела в окне:
осень рыжая, в веснушках
уступила день весне.
Вот знакомая синица
с подоконника клюёт,
пахнут булочки корицей,
режет небо самолёт,
облака за ним поплыли,
разбавляя белым синь.
Кажется, у всех есть крылья,
но не всем хватает сил
подниматься и носиться
выше клина журавлей…
Мне потом так сладко спится
В тихой комнате моей.