«Вдоль огневого рубежа»
«Вдоль огневого рубежа»
Евгению Ивановичу Ерхову я многим обязан в судьбе. Он возглавлял литературное объединение при балашихинской районной газете «Знамя коммунизма», куда меня пригласили после удачного сочинения классе в девятом. Ерхов написал врез к моей первой поэтической подборке, так сказать, благословил. Я всегда прислушивался к его мнению. А впоследствии шел его дорогой: дивизионная многотиражка, войсковой журнал…
Ерхов — поэт самобытный и, к сожалению, недооцененный. Он начинал достаточно ярко. По крайней мере, у него сразу проявилась своя интонация. Вот совсем коротенькое, но такое емкое стихотворение о родной речушке:
— Ты откуда взялась,
Пскова?
— У России
из рукава.
— А куда бежишь
среди трав?
— А к России.
В другой рукав.
Примечательно, что в Союз писателей Евгения Ерхова рекомендовали такие мастера слова, как Виктор Боков, Василий Субботин и Ярослав Смеляков. Боков заметил его еще во время службы в Сибири, в Томске. А Смеляков взял в свой семинар на одном из совещаний молодых писателей и, подводя итоги, пригласил заехать к нему на дачу в Переделкино за рекомендацией.
В «молодогвардейском» трехтомнике Смелякова есть строки, посвященные Ерхову. Отмечая важность отображения жизни сегодняшней армии, он заметил, что тема эта «пока еще слабо отражена в нашей большой поэзии. Приятно видеть, что молодые поэты, прошедшие школу армии, и даже связавшие жизнь с нею, и даже продолжающие службу в военной печати, в некоторой степени заполняют этот пробел. Тут в первую голову хочется назвать Евгения Ерхова, поэта сегодняшней армии по самой своей сути».
Конечно, такая оценка мастера дорогого стоит. И Евгений Иванович стремился ее оправдывать. Да вот беда: взваливший звание одного из лучших армейских поэтов послевоенного времени, Ерхов мучительно долго приходил к, казалось бы, очень простому выводу — написать что-то выдающееся о невоюющей армии, о рутине повседневной учебы и службы невозможно.
Он увольнялся в запас полковником, в пятьдесят лет, в 1986 году. Афганская война (в ту пору «поход за речку»), межнациональные войны горбачевской поры и попущенные Ельциным «две Чечни» — были уже не его.
И тем не менее он оставил по себе добрую память — десяток поэтических сборников. В них немало стихов, с которыми хочется познакомить как можно больший круг любителей настоящей поэзии, тем более его земляков.
Остается добавить, что в 2016 году — году 80-летнего юбилея Евгения Ивановича — в подмосковном Пушкине в издательстве «Культура» вышел его объемный том стихов и поэм «После всего».
Евгений АРТЮХОВ
* * *
Все мысли — о тебе,
и о тебе все сны.
Как ты живешь теперь,
чем дни твои красны?
Числом в календаре?
Печалью обо мне?
Синицей, на заре
лепечущей в окне?..
А у меня — одно
и то же каждый день:
черно мое окно,
повернутое в тень.
Как солнышко ушло,
так и сгустилась мгла,
насупясь тяжело
из каждого угла.
Обвыкнусь или нет? —
вопрос меня знобит.
Иду искать ответ
на капище обид.
Там, на решенье скор,
найду изъян в судьбе,
но не тебе в укор,
а самому себе.
«Жив?» — спросит воробей.
«Жив!» — подтвержу кивком.
Усядется, злодей,
на древе родовом.
И держится, как брат,
не помня никого.
А я ему и рад —
как жил бы без него?
«Жив?» — принесет привет,
и жизнь вспорхнет во мне.
В России света нет —
откуда быть в окне?
В поле
Может, это и не маки,
а, уставшие лежать,
вышли красные рубаки
свежим ветром подышать?
Островок в кумач впечатан —
белый цвет иль белый плат —
ищут во поле девчата
невернувшихся солдат?
Никнет марево в тумане
и сгорает на огне…
И уже иван-да-марья
попадаться стали мне.
22 июня
Кричал петух
средь бела дня,
как из десятого столетья —
посередине лихолетья,
на гребне
нашего плетня.
Отец обнял нас, пацанов,
и мать
ладонью рот зажала:
от древних берегов Каялы
уже катился
гром щитов…
* * *
Над полигоном небо синее
и свист залетного стрижа.
Ромашки выстроились в линию
вдоль огневого рубежа.
А дали кашкою пропахли,
от них и ветер русокудр!
И не солдаты мы, а пахари,
устроившие перекур.
И автоматы не попрятали —
нам в прятки нечего играть!
Мы от рождения оратаи,
а только сунься враг —
мы рать!
* * *
А и было-то всего:
куст рябины у болотца,
сруб забытого колодца
да тропинка от него…
Проторил ее не Бог —
не бог весть какое чудо.
Может, лешего причуда
завела в чертополох!
Но не думалось о зле, —
крепче связаны корнями
с добротой трава, мы сами,
все живое на земле.
И стоял я не дыша:
без колодца,
без рябины
сразу стали бы пустыней
поле, Родина, душа.
* * *
Любовь? Любовь!
Не просто поманила,
а позвала навзрыд — не отказать.
И вот стою:
разверстая могила,
и некому, и нечего сказать…
* * *
А все же где-то женщина живет,
совсем не за горами и морями,
а за двумя или тремя дворами,
которая со мною встречи ждет…
Та женщина со мною рядом ходит
и только вида мне не подает:
раз в день она восходит и заходит.
И страшно мне:
в один какой-то год,
как свет погасших звезд до нас доходит,
так до меня ее любовь дойдет…
* * *
Мой дом, мой сад, моя тропинка,
ведущая куда-нибудь…
Какая старая пластинка,
не надоевшая ничуть!
Ее с утра заводит память
и теплит угольком в золе, —
и прослезит, и остограммит,
да и удержит на земле.
После всего
Все, что со мною случилось,
счастьем и болью ожгло,
вдруг от меня отлучилось.
И от души отлегло!
Не позабылось — все помню,
что мне на долю пришлось,
но — уже как посторонний,
не соглядатай, а все ж…
Не был в работе я хлипким,
и — не о том же тужить! —
что получилось великим,
всем теперь принадлежит.
Но и что сделано вами
вправе считать я своим:
как ни ряди — мы делами
в вечном родстве состоим!
И потому так отрадно,
так хорошо на душе
после всего, что обратно
не возвратится уже.