Журнальный мир

Аглям

Апрельская земля цепко кусает холодом босые пятки, отдается глухими ударами. Бежать, бежать, бежать. Деревья мелькают. Небо наливается голубым, готовится принять утреннее солнце. Холмы прыгают в глазах. Еще немного. Поворот. Вот и река Ташламан. На берегу ее Аглям рывком оглянулся. Никого. А всю дорогу казалось, что вот-вот нагонят. Впереди еще двадцать километров, надо бежать, пока ноги не онемели. К бабушке.

Бабушку зовут Каланфер. Маму — Фатимой, она живет в другой деревне с новым мужем. Скоро Аглям перестанет считать, сколько у него рождается сестренок. Папу звали Агзамом. Аглям его немножко помнит.

Как шли в гости, папа посадил его на плечи. В руках — ойролтмак, вертушка, папин подарок. А на душе хорошо, спокойно. Что может страшного случиться, когда папа рядом?

И еще один раз, когда сели чай пить, Агляму захотелось блинов. Вот захотелось и все тут. Ну и что, что их только по праздникам пекут? Папа тогда взял буханку хлеба и тонко-тонко, до прозрачности, отрезал пласт.

— Вот тебе хлебный блин, сынок.

Папа был похож на свою маму, на Каланфер. А еще на дедушку Яныбая, Аглям его не помнит почти. От него остался высокий сад, тополи, черемуха, кусты калины. Дом на две комнаты — хоромы. А еще ворота русские, распашные. И приступочка у высокого казана — дедушка сделал бабушке, когда они поженились, чтобы суп варить удобно было. У бабушки и дедушки было четырнадцать детей, больше, чем пальцев на руках! А теперь не осталось ни одного. Папа Агзам умер несколько лет назад. Перевернулся с телегой. Долго затылок болел, водили заговаривать к мулле. Не помогло. Папа Агзам был смешной и добрый. И в гости ходить не любил, прямо как Аглям.

Маме Фатиме это не нравилось. Ей хотелось веселья, песен на всю улицу, ух! Она и сама была бойкая, вышла замуж девятнадцати лет, старой девой. А все почему? Потому что за скотом смотрела наравне с отцом. Какая жена выйдет из такой? Женщина должна у очага стоять, за домом следить. Но Фатима не беспокоилась: семья богатая, куда они, эти женихи денутся? В доме аж три комнаты, колодец собственный, пасека, скот.

Отец Агзама отправил брата на разведку: что за семья? Вызнал, что дружная, пятеро братьев и сестер держатся друг друга и во всем поддерживают. Это Яныбая устраивало, он даже от калыма отказался. Зачем им еще лошадь да корова с теленком? Своих хватает. Лишь бы невестка хорошая была.

У молодых родились подряд две дочери и сын. Умерли малышами. Потом родился Аглям, он остался. И отца немножко запомнил, хоть в пять лет много в память не западало. Почти два года жили с матерью вдвоем. Он заботился о ней. Как-то пьяный мужик к ним забрался и уснул, пока хозяев дома не было. Аглям так впился зубами ему в лодыжку, что тот взвыл!

А потом появился новый папа Тайфур. У него на другом конце деревни жена осталась и двое детей. Агляму исполнилось семь лет. И жизнь тогда началась… Всякая. Нет, не били никогда. Мать однажды перехватила руку новой свекрови, когда та на малыша замахнулась.

— Не трогай сына, сама получишь, — коротко сказала Фатима.

И все. А ласки от нее было не дождаться, и подарков тоже. Всем привозили гостинцы, подарки, угощенья. Раздавали тут же, а Аглям оставался стоять ни с чем. Долго-долго терпел, не удержался, когда Тайфур запрягал лошадь ехать в райцентр. Подбежал к маме:

— Пусть мне тоже подарок привезут!

И привезли. Аглям подарок берег — пластмассовые звери, целый зоопарк. Но одним зоопарком было не перекрыть другое. Как называют сироткой. Как не дают хлеба за столом. Всем по три куска важно отрезает Тайфур, маме — два, а Агляму — один и тоненький. Вот когда папин хлебный блин со слезами вспоминался.

Были и другие огорчения. Одна новогодняя кукла в первом классе чего стоила! На праздник отличникам учебы из мешка подарки раздавали, а Агляму досталась кукла.

— Ну, все, Зифа тебе невесту сосватала! — насели одноклассники.

Учительница Зифа была ничего, но надо же додуматься: мальчишке — и куклу! До самого дома пинал несчастный подарок Аглям, слушая насмешки друзей и закипая от гнева.

Хорошо хоть настоящие товарищи тоже были. Друг Валит был старше на четыре года, но брал Агляма с собой в лес, погулять, поохотиться. Так случилось и тем самым злосчастным апрельским днем. Загулялся Аглям в лесу. Мало ли там интересного! Одно ружье чего стоит… А вечером напоролся на мамин взгляд — такой, от которого в животе холодеет. Весь вечер изводила Фатима сына: такой-сякой, да чтоб тебя, да никакой пользы. В конце концов сняла с крючка тулуп, бросила в холодный угол, прикрикнула:

— Спи!

Аглям, корчась от слез, до самого утра дышал в едко пахнущий кожей воротник. Плакал беззвучно, а сам ждал. Только начали плотные сумерки синеть, выскочил из дома — и бежать.

Целый день шел Аглям к бабушке Каланфер, а когда вошел в избу, свалился, так распухли ноги. Причитая, бросилась бабушка греть воду. Массировала красные ступни, поливала их слезами.

Больше Аглям к матери не возвращался.

После школы Аглям устроился заведовать деревенской избой-читальней. На первую зарплату купил бабушке гамаши. На работе он просвещал трактористов, устраивал шахматные турниры, играл с ними в шашки. Зарплата была крошечная, как говорили местные — даже на курево не хватит.

Сам заочно учился в селе Темясово на учителя начальных классов. Каланфер ради этого продала шелковые платья из приданого, добротный шкаф и даже ворота. Получив диплом, Аглям поехал в Магнитогорск учиться дальше. Один в чужом большом городе и без денег, семнадцатилетний Аглям заночевал на крыше. Обнял трубу, чтобы хоть как-то согреться, а наутро желудок так свело, что хоть вой.

Спустился на пятый этаж, постучал в первую дверь:

— Можно попить?

Открывшая женщина посмотрела на него, всплеснула руками:

— Ах ты мой миленький!

Завела в дом, накормила до отвала. А дальше все пошло хорошо. Агляма на вокзале, где он сидел без билета и без денег, окликнул ровесник. Мол, в педагогическом прием, иди туда. И исчез. Аглям не заметил, куда тот пропал, но советчика послушал.

Агляму предстояло выучить русский язык, получить высшее образование, стать директором школы, жениться на юной учительнице Ляле Ширгалиной, стать участником десятков научных конференций и слетов по всему Союзу, подружиться с министром образования, построить школу в деревне Ильчино, вырастить троих детей: заслуженного журналиста, педагога и доктора наук.

Ему уже восемьдесят девять, но мальчик в его душе все ещё плачет, вспоминая о том, что в маминой новой семье для него не нашлось места. Что мать его выпроводила жить к бабушке.

И слава Богу за таких бабушек! Если бы не Каланфер, кто знает, как сложилась бы жизнь моего любимого дедушки Янбаева Агляма Агзамовича.

Хадиса

Черная молния подстерегает из-за спины. Только прикроет Хадиса глаза, только отвернется — среди гусят переполох. Писк, паника — и нет одного, а иногда и двух. Вечером оправдывается перед сыном, невесткой:

— Я на минуточку глаза прикрыла, а эти вороны тут как тут!

Файзрахман и его жена смеются. Все знают, что старая Хадиса больна и оттого много спит. Старой Хадисе в этом году исполняется шестьдесят лет.

Медленно тянется день, а начинается он затемно. Хадиса лежит и слушает, как рабочие едут в колхоз. Как гремит посудой у печи невестка. Дети бормочут что-то во сне, ворочаются. Малышей у Файзрахмана много, а мальчишек всего двое.

Хадиса ждет, пока разгорится день. Чтобы не мешать невестке, лежит тихо. Мысли обязательно плывут в сторону прошлого. Вся Хадиса — как памятник прошлой жизни. Люди, которых нет; места, в которых уже не побывать. Прикусывает губу, медленно проворачиваясь в постели, отлежав вечно ноющий бок. Второй муж наградил, отец Файзрахмана.

А каким был первый? Хадиса и не помнит почти. Год всего были женаты, сразу после революции сыграли свадьбу. Родили сына Фаткуллу, а муж взял и помер. Свекры медлить не стали: Хадису — за порог, а малыша — к себе. Растить батрака.

Хадиса терпеливо принимала тяготы жизни, потому что все отмеренные слезы выплакала еще в юности. Ей не давали видеться с сыном.

Фаткулла остался с бабушкой и дедушкой в Ильтебаново, вдова вернулась к родителям в Калканово. День и ночь думала о сыне. Улучит возможность, доберется до Ильбетаново и ходит вдоль забора. Тихо, сгорбившись, чтоб не заметили. А сыночек-то — вот он, бегает рядышком! Ножки не окрепли еще, спотыкается, но, заслышав голос мамы, подлетает к воротам.

Видит Хадиса: две босые ступни переминаются.

— Сыночек, наклонись, сядь на корточки, посмотри на маму! — зовет женщина.

Фаткулла не понимает, мал еще. Сначала ноет тихо, потом громче, громче, пока на вой не прибегает кто-то из старших и не уносит малыша.

Дорога обратно самая трудная: снова не удалось увидеть сына. Все плывет, пляшет перед глазами. Закон? Какой закон? Кто сильнее, тот и прав.

Два года жила Хадиса с родителями, ходила к дому свекров, умоляла. Каждый раз возвращалась одна. А потом вышла замуж снова.

Тажетдин, сын указного муллы, знал грамоту, был работящим. А что смотрел исподлобья, так это вся их порода такая. Прозвище у них — вороны. И он такой же: маленький, смуглый, большеносый. Стоит крепко, расставив ноги, говорит мало.

Зажили хорошо, дом сложили. А потом погорели. Аккурат в год Великого голода. Неурожай начал косить Поволжье смертельной косой. Остались Хадиса и Тажетдин ни с чем.

— Пойдем батраками, — отрезал муж.

Хадиса не спорила: уже знала, что нрав у него крутой. Чуть что не так — получай нагайкой. Ворота к его возвращению должны быть нараспашку, иначе снова нагайка.

— Ничего не успеваю ведь, — жаловалась Хадиса подругам, — хожу и караулю весь день, когда он вернется.

Бай в деревне Каззакулово принял их в работники. Глубокой осенью уехали они от него с коровой, на своей лошадной телеге и начали строить жизнь заново. Тажетдин стал председателем колхоза, да так справно у него дело пошло, что скоро колхоз его стал лучшим в округе. Хадиса родила подряд двух сыновей, Валиахмета и Файзрахмана, а позже дочь Нафису. Жили и жили, как все. Нагайка стала привычным делом, приходилось терпеть побои куда тяжелее. Страх въелся в нутро, жил бок о бок. Олень, встретивший волка, всю силу бросает на то, чтобы спастись. Убежав, уже через несколько минут он снова живой, будто и не было волка. А человек так не может. Единожды сжавшись в комок, так и будет жить, высасывая все силы тела на защиту от того, что давно живет только в мыслях.

Хадиса каждый день была готова терпеть нагайку, лишь бы детей не трогал! Но куда там. Клюнул Нафису гусак, пока Валиахмет рядом работал — Тажедтин налетел, перебил сыну поясницу с криком:

— Куда смотришь?!

Мучился Валиахмет с полгода, не меньше, да так четырнадцатилетним и умер, забрав ту четверть материнского сердца, что принадлежала ему. С тех пор Тажетдин озлобился, бил круче, ярился. Потому что потерял в Хадисе прежнюю покорность. Она все так же молча переносила и крики, и удары, но не достучаться больше было до ее нутра, не сломить. Душа Хадисы закрылась от него.

Ожило для боли сердце, провожая Файзрахмана на фронт. Но не все тяготы суждены были одной Хадисе. Бог миловал, вернулся сын. Женился.

Хадиса привычно жила хозяйством, внуками, когда грянула новая беда. Тажетдин жестоко избил жену. За что — не поймешь, он будто вину свою на ней выместил. Отбил живот. И сразу следом привел в дом новую жену, шестнадцатилетнюю Муслиму. «Старику под шестьдесят, с ума сошел!» — говорили в деревне.

Хадисе было даже жаль разлучницу, совсем еще ребенка. Тажетдин долго терпеть старую семью не стал, через суд выгнал из своего дома. Подалась тогда Хадиса с детьми и внуками к родственникам.

И ожила, впервые в жизни ожила. Неистребимое чувство юмора, природная смешливость, как первые травинки, начали проступать сквозь снежные покровы апреля. Всякое было в деревне: череда праздников, танцы в клубе — любимые «марш» и «осмойош», дважды в неделю привозили в кино. Всю жизнь Хадиса жила, сжавшись в ожидании удара, и теперь слишком медленно расправлялась ее душа. И все же она старалась как можно больше сделать людям добра. Не всем повезло с детьми, как ей: кормили досыта, не попрекали. А другую женщину, приятельницу юности, морила голодом родная дочь. Та старушка часто приходила к Хадисе на чай, рассказывала, какой добрый у нее зять, говорит:

— Ешьте, ешьте, мама, пока Гайша не вернулась.

А как пропала старушка, так ее все кинулись искать, кроме дочери. Прочесали болота — кругом тайга, дикие звери, где там найти истощенного человека, наполовину уже живущего в своих фантазиях. Так и не смогли похоронить. Спустя время Файзрахман встретил соседа Нури, шедшего спозаранку в лес.

— Приснилась мне пропавшая, — объяснил тот, — умоляет забрать ее из-под Большой Сосны.

Там и лежали останки бедной женщины, в двух километрах от деревни. А ее дочь Гайша к концу жизни не смогла принимать пищу. Продуктов было — хоть сейчас стол собирай, а желудок отказывался переваривать еду. Умерла Гайша от истощения, живя в полном изобилии. Хадиса об этом уже не узнала, но верила, что Бог всех рассудит.

Все потихоньку выравнивалось. Дети при ней, Фаткулла приезжает. Он как подрос, так и навещал мать каждый месяц. Еще в тридцатые брат покойного мужа умолял Хадису задним числом подписать отказную от сына. Грозило мужчине раскулачивание — этап, Сибирь, за то, что родного племянника в батраках держал.

— Как же я могла от крови своей отказаться? — искренне удивлялась Хадиса.

Да если б отдали ей сына, по раскаленным углям бы его унесла!

На четвертый раз Хадиса пожалела жену и детей просителя, подписала. Все равно Фаткулла знает, помнит, как дело было.

Детьми и жила Хадиса. А Тажетдин с молодой женой еще четверых родили, да что с того? Говорят, приезжал сам Мустай Карим к ним в колхоз, написал про Тажетдина рассказ «Хозяин муравейника». Какой же он только хозяин муравейника, муравьи берегут потомство, думала Хадиса. Трудно было не слышать новостей о бывшем муже, все-таки две деревни — Абдулкасимово и Абдулбакиево — разделяет одна тонкая речка. А не слушать было легко. Он сам себя накажет, была уверена Хадиса.

Ушла Хадиса мирно. Не знала, что последний удар ворон нанесет уже после своей и ее смерти.

Вырос к тому времени Фарваз, старший сын Файзрахмана. Им любовалась вся деревня. Высокий, стройный, широкоплечий, с густыми черными кудрями. Девушки заглядывались, парни завидовали. И фигуре, и женскому вниманию, и тому, как лихо гонял Фарваз по деревне на мотоцикле. И работа достойная — слесарем в райцентре.

А Фарвазу что взгляды девушек, если сердце уже занято? Молоденькая учительница местной школы Фания с длинной русой косой обходила парней стороной. А Фарваза выделяла. Вся деревня это видела, красивая молодая пара приковывала взгляды.

Никому и в голову не приходило попытаться их рассорить. Разве что совсем глупец найдется или выпивоха. И нашелся — Гали, сын Тажетдина и молодой жены. Ни работы, ни дела какого у него, одна злоба в крови.

В праздник Октября 1968 года народ по традиции ходил друг к другу в гости, от избы к избе. В клубе гремели танцы, Фания привычно смотрела сквозь Гали. Ему не оставалось ничего, кроме как напиться. А после попалось ему на глаза ружье. Шальная мысль отпугнуть соперника налилась кровью в глазах Гали. Отозвал Фарваза в сторонку, сказать ничего не успел толком — повело пьяное тело в бок. А пальцы нажали на курок.

Выстрел громом оборвал праздник в обеих деревнях. Гали протрезвел мигом, увидев простреленный живот, подтеки крови и неподвижно лежащего Фарваза. Хватило ума не бежать по свежему снегу — пробирался заборами. Озверевшая толпа бросилась искать его, но судьба спасла убийцу от народного суда. А укрыла его Нафиса. С того дня Файзрахман отказался от родной сестры.

Фарваза увезли в больницу. Мочевой пузырь был прострелен навылет. Жена Файзрахмана ходила серая, забывала кричать на детей. Вся семья, вся деревня жила в напряженном ожидании. Фания ездила в райцентр в больницу каждый день. И скоро вышла на работу, где Гаяз, младший брат ее жениха, весь день ловил на себе ее взгляды.

— Тогда я и поняла, что брата не стало, — рассказывал Гаяз годы спустя.

Гали осудили на пятнадцать лет. А родителям его жить в деревне не дали. Народ еще помнил жесткость Тажетдина, его крутой нрав. Переехал старик с семьей в деревню Аккужино, но и там было много родных Хадисы, выжили их и оттуда. Много лет после этого Муслима с детьми прожила в Челябинской области, намного пережив старого мужа. Родила дочь от неизвестного отца и всю жизнь будто отвечала за грехи мужа, умерла, не дожив и до шестидесяти лет.

Жизнь Файзрахмана потекла по-другому. Остался один сын, и мужчина крепко наказал жене передать дом Гаязу, когда его не станет:

— Сам сколько мучился по чужим углам! Сыну такого не желаю.

Жена ничего не отвечала, поджимала губы, и только. Но с того дня, как Гали оборвал жизнь ее старшего сына, перестала поднимать руку на младшего. Ужас от потери одного ребенка не давал ей бить другого.

Умер Файзрахман в 1985 году. Сказалась подкосившая здоровье война. Он не успел увидеть молодую, добрую и смешливую невестку, не застал внучку Гульшат. Перед смертью отдал Гаязу купленный загодя платок с просьбой подарить в будущем жене. Этот подарок семья все еще хранит.

Ниточка этой истории, в которой не выдумано ни слова, тянется от одного женского сердца до другого. От Хадисы, рожденной на стыке девятнадцатого и двадцатого веков, до Гульшат, живущей в двадцать первом. От одной, доброй, тонкой, умной и веселой души — до другой, современной и сильной.

Хадиса тоже заслуживала такого мужа, как у Гульшат: сильного, доброго, образованного, любящего, заботливого, ведущего трезвый образ жизни, добытчика и защитника. Но судьба сложилась по-другому.

Я люблю эту сильную, мудрую, деликатную женщину, шутницу и умницу, несмотря на толщу разделяющих нас лет. Я скорблю об оборвавшейся жизни молодого юноши, брата моего отца. Я благодарна за все своему папе.

Все, что есть в нас светлого из этой линии — от нее. Иначе почему Файзрахман не стал таким же отцом, как Тажетдин? Почему Гаяз так любит своих детей и внуков, обожает их, буквально носит на руках? Потому что та искра, которую Хадиса несла в своем сердце, стала костром. Она бережно прятала ее, скрывая от стылых ветров, чтобы хорошо жили мы.

Чтобы мы могли любить и жить открыто, свободно.

Навсегда.