Журнальный мир

– Софочка, ты слышала, что Боголюбский собирается ставить в своем московском театре «Мастера и Маргариту»? – бросила словно невзначай кудрявая крепкая девица, потягивая капучино на террасе зеленоградского ресторанчика «Дачка».

София вскинула на нее удивленные глаза и вся как-то сразу подобралась, вспыхнула. – Откуда ты знаешь?

– Из достоверного столичного источника! – подмигнула Нелли лукаво.

Свежий балтийской ветерок развевал ее темные «пружинки», она приглаживала их рукой, но от каждого дуновения они вновь разлетались в разные стороны. Чайки кружились над мутной водой, не переставая надрывно кричать.

– Но ты сильно-то не обольщайся!

– Это почему это? Думаешь, таланта не хватит? – обиженно надула губки Софочка.

– На главную роль уже утвердили Волчанскую.

– Нет! – застонала София, – она же старая! Голос томный – еле языком ворочает! Какая из нее Маргарита?

– Старая не старая, а, видимо, влияние на Боголюбского имеет. Ты же знаешь, что он ее по всем своим спектаклям таскает.

– Одно дело – по спектаклям таскать, а другое – главная роль, да еще какая! Маргарита у Толика Боголюбского! Ты можешь себе представить, какую вакханалию он устроит на сцене? Столичная пресса будет на ушах стоять! Да что там столичная, по всей стране прогремит! Я должна попробовать, это мой шанс! Иначе я так и буду прозябать в областном театре до конца своих дней!

– На кого пробоваться-то собираешься? На роль Кота Бегемота? – прыснула Нелли.

– Да хоть на роль швабры! Главное, что у Толика!

Нелли только посмеивалась над Софочкиной тирадой. Попасть в спектакль к Боголюбскому было все равно что схватить удачу за хвост. Об этом нечего было и мечтать начинающей калининградской актрисе без связей и средств.

Закончив в прошлом году Институт сценических искусств, София поступила на службу в областной театр, где довольствовалась ролями молодых, хорошеньких прислуг с подносом и в чепчике, у которых и реплик-то практически не было. Хрупкая девушка с длинной волной белокурых волос, вздернутым курносым носиком и голубыми глазами, в моменты особого гнева переходящими в зеленоватый оттенок, мечтала о признании, славе и главных ролях в столичных театрах. Боголюбский был ее кумиром, ее метром, если даже не сказать Богом театрального искусства.

София Ипацкая бродила по блошиному рынку у башни Врангеля в поисках чего-нибудь такого – эдакого сногсшибательного. Среди тенистых деревьев, на потертых от старости клеенках, пледах, пожелтевших скатертях, разложенных прямо на земле, томились местные «сокровища», некоторые еще со времен Кенигсберга. Софочка придирчиво оценивала ассортимент: допотопная электроника, виниловые пластинки, старая одежда, янтарные бусы, ржавые каски, чугунные утюги, картины из гобелена, потертые книжки с замятыми листами, чьи-то награды и ордена, завоеванные с титаническим трудом, а нынче просто лежащие на грязной подстилке в парке. Грустное зрелище! Предметы гордости теперь служили лишь призрачной надеждой потомков героев, выручить хоть что-то за металлические звезды и круги.

София брела вдоль водного рва, двигаясь в сторону парка. Бойкий седой старичок в протертых, латаных штанах кричал ей вслед, что у него есть пуговицы с мундира самого Наполеона и еще много всякого подлинного военного раритета – она лишь недовольно отмахивалась рукой. На что ей этот хлам? Обойдя весь развал и грустно вздохнув, София хотела уже было уйти ни с чем, как вдруг ее взгляд поймал что-то ярко-рыжее, необычное, висевшее на суку векового дерева. Она подошла ближе – гладкие волосы струились по морщинистой коре дуба, переливаясь на солнце то оттенками карамели, то вспыхивали словно пламя, готовое вот-вот обжечь, то отдавали медью, то словно поток крови струились вниз, к земле. В набегающей тени дубовых веток вдруг появлялся пепельный колор, переходящий в каштановый. Рыжая палитра волос была настолько велика, что завораживала бесконечным переливом. Не оставалось никаких сомнений, что волосы были натуральные, ведь придать им такое количество оттенков искусственным путем не представлялось возможным. София протянула руку, чтобы пощупать необычный парик, но тут из-за ствола дерева вынырнула старая сморщенная цыганка с частоколом золотых зубов и перехватила ее движение.

– Не тронь! – проскрипела еле слышно она.

София вздрогнула от неожиданности. Руку ее сдавило словно клешней. Она почувствовала ледяной холод, который передавался ей от старухи. Он словно вливался через запястье и, перемешиваясь с ее кровью, бежал по венам дальше. Софа ощущала, что тело начинает трясти мелкая дрожь и, несмотря на расходящуюся полуденную жару, у нее зуб на зуб не попадает от холода.

– Отпусти! – придя в себя, прошептала она.

Цыганка долго сверлила начинающую актрису глазами, потом, сжав запястье еще сильнее, так что София вскрикнула, выпустила его из своей цепкой хватки так же неожиданно, как и схватила несколькими минутами ранее.

– Важное событие ждет тебя в жизни! – вдруг проскрипела она, – большой успех!

София оживилась.

– В столицу надо ехать! Все получится, что задумано!

Улыбка поплыла по бледному лицу актрисы.

– Только вот условие одно есть, – подмигнула цыганка, – видишь парик?

София утвердительно кивнула.

– От француженки! Еще с наполеоновских времен передавался из рук в руки как реликвия; все, кто надевал его на сцену, имели невероятный успех. Даже с второстепенными ролями затмевали главных героинь.

– Сколько? – прошептала завороженно София.

– Все, что есть с собой! – подмигнула цыганка.

Актриса полезла в маленькую потертую сумочку, перекинутую через плечо. Не отрывая глаз от огненно-рыжего парика, она вытащила кошелек и протянула его цыганке. Та бесцеремонно выпотрошила бумажник и отдала Софии обратно, не оставив в нем даже железного рубля.

– Еще, – усмехнулась, сверкая золотыми зубами, старуха.

Актриса опешила.

– У меня нет больше, – развела она недоуменно руками.

– А пятитысячная бумажка во внутреннем кармане пиджака? – бросила цыганка.

София побледнела.

– Но откуда? – только и успела вымолвить она.

– Не обманывай меня, а то хуже будет! – проскрипела старуха. – Я тут шутки с тобой шутить не собираюсь. Берешь или не берешь? Уговор был: все, что есть с собой!

София молча вытащила из кармана льняного пиджака свернутую пополам купюру и протянула ее старухе. Та сдернула рыжую волну волос с дубового сука и, вложив ее в руки Софии, испарилась.

Ипатова стояла завороженная всем происходящим. Не в силах пошевелиться, она только переводила недоуменный взгляд с огненного парика, зажатого в правой руке, на то место, где еще минуту назад стояла цыганка. От невольного толчка в спину она пришла в себя. Молодой человек бросил невнятные извинения и пустился дальше бороздить просторы блошиного рынка. София огляделась – вокруг по-прежнему бурлил муравейник продавцов и покупателей, жизнь текла своим чередом, и ничего сверхъестественного в ней не наблюдалось. Молодая актриса трепетно прижала рыжую копну волос к груди и поспешила прочь. На выходе она старательно потерла фигурку мамы хомлина на удачу и, загадав про себя желание, помчалась прочь.

Знойный июльский день клонился к закату. На Малой Бронной тянулась небывалых размеров очередь, изнывающих от жары и нетерпения, претенденток на одну из ролей в новой постановке известного Булгаковского романа. Скандально-нашумевший режиссер, излюбленное место тусовки золотой молодежи, переполненные террасы модных ресторанов – София будто вышла в открытый космос без скафандра. Она с любопытством разглядывала этих баловней судьбы и всей душой хотела туда, в это яркое и беззаботное общество, где царили блеск и слава. Туда, где шампанское льется рекой, а устриц сменяет черная икра. Но пока приходилось довольствоваться лишь умопомрачительными запахами, выплывающими из ресторанов. Они безжалостно усиливали слюноотделение у ничего не евших с самого утра актрис. Очередь двигалась томительно медленно. София в легком белом платье в горошек обмахивалась романом, зажатым в хрупких руках, твердила про себя сценки и всячески пыталась сконцентрироваться на прослушивании, но нескончаемый поток роскошных автомобилей, сигналящих наперебой, с ревущей из динамиков музыкой, сбивали ее с путающихся в голове реплик. Софа приходила в отчаяние, на поникших ресницах блестели слезы.

Тугая дверь театра поддалась не сразу, лишь со второго раза, гулко хлопнув за спиной Софы. Пройдя сквозь металлоискатель, она с интересом оглядывалась по сторонам. Холодных тонов стены и белые мраморные полы создавали не очень-то дружелюбную атмосферу, лишь один плюс чувствовался в этом бетонно-синем пространстве – здесь было гораздо свежее, чем на раскаленной улице. В гримерке теснились многочисленные разномастные девушки, каждая со своим скарбом и потоком реплик, гвалт стоял непереносимый – у актрис сдавали нервы. Софа стянула с шеи воздушный шарфик цвета безоблачного неба и убрала его в сумку. На коже остался лишь безобразный багровый шрам, искусно нарисованный еще утром. Придирчиво оглядев в складное зеркальце бороздки страшной отметины, она осталась довольна: грим не потек от жары, и поправлять его не требуется. Скинув платье, она осталась лишь в маленьком кружевном фартуке и золотых туфельках на тонких шпильках. Выудив из сумки главное орудие – огненный парик – и приладив его на голову поверх своих белых волос, Софа вдруг почувствовала себя необыкновенно уверенной. Волна живительной энергии прокатилась по ее телу, наполняя его силой. Стыд за практически нагой костюм вдруг куда-то улетучился, плечи расправились, фартук натянулся под тугой, упругой грудью, сердце перестало бешено колотиться в груди. В голове была только одна мысль – эта роль моя – и точка! Здесь нет мне равных. Я королева этого бала! Отныне и впредь я буду примой этого театра! И, уперев руки в боки, Софа блеснула своей ослепительной улыбкой и выплыла на сцену, явив миру новую ведьму Геллу в своем исполнении.

Ее глаза вдруг приобрели ярко-зеленый оттенок и страстно сверлили своим распутным блеском Боголюбского, сидевшего в шестом ряду. У измученного режиссера уже рябило в глазах от нескончаемого потока однотипных, незапоминающихся девушек, и вдруг на сцене пламенем сверкнули волосы новой претендентки, и Боголюбский, потеряв дар речи, уставился на молоденькую актрису. Софа не узнавала саму себя. Стыдливая, скромная девушка вдруг превратилась в бестию, готовую на все. Она раскрыла тонкие алые губы и запела что-то невнятное, картавя слова. Непонятно откуда взявшаяся хрипота в ее мягком голосе и грассирование слегка смутили Софу. «Но не все ли равно откуда? – подумала она. – Главное, что Боголюбский смотрит на меня не отрывая глаз!»

Волосы струились потоком по обнаженным плечам, переливаясь десятками оттенков рыжего, глаза сверкали в полумраке холодного зала, Софа танцевала и получала невероятное удовольствие от производимого на всех эффекта. Она уже знала, что роль ведьмы Геллы – ее и в этом нет никакого сомнения!

Боголюбский отсмотрел все, что приготовила София, не прерывая ее ни на секунду. Когда она закончила, режиссер поднялся с кресла и, громко аплодируя, выскочил на сцену. Взяв Софу за руки, он долго и пристально смотрел ей в глаза.

– Какой невероятный зеленый оттенок! – растягивая слова, произнес Боголюбский, – это линзы?

– Нет, это мой настоящий цвет. Правда, обычно, они у меня серо-голубые, а такой оттенок приобретают только в моменты злости.

Слова лились спокойно и непринужденно из ее уст, не было и тени смущения от близости обожаемого режиссера.

– Да это же просто фантастика! – восхищался Боголюбский. – Тебе, деточка, надо почаще злиться! А волосы?

– А вот это уже парик, – прошептала София.

– Неважно! Какой насыщенный цвет! Какая палитра оттенков! Люся, иди сюда, – позвал он костюмершу. – Ты когда-нибудь видела что-то подобное?

Люся выскочила из-за кулис и, подлетев к Софе, внимательно разглядывала ее огненные волны, терла в руках волоски, подносила их ближе к глазам и даже попробовала один на вкус.

– Определенно, парик сделан из натуральных волос, – заключила костюмерша, – но я такого никогда не видела.

– Откуда ты, прелестное дитя? – пропел Боголюбский.

– Из Калининграда, – смутилась немного Софа.

– Янтарные края, дюны, балтийские ветра, – мечтательно тянул режиссер, – в общем, все это неважно! Господа, я представляю вам новую актрису нашего театра! Как тебя зовут? – прошептал Боголюбский на ухо Софе. Она ответила ему таким же шепотом.

– Итак, София Ипацкая утверждена на роль Геллы в моей новой постановке! Прошу любить и жаловать!

Вновь наклонившись к Софе, режиссер сказал:

– А вот твои натуральные волосы придется подстричь, они слишком длинные – выбиваются из-под парика.

Но Ипацкой было уже все равно – хоть на лысо, главное, что ее приняли.

Холодный зал наполнился жидкими аплодисментами.

– Нелька, меня взяли! – визжала в трубку радостная Софа, – ты не представляешь, как я счастлива! Боголюбский просто бог!

– Софка, да он же маленький, плюгавый и седой! – хохотала в ответ подруга, – какой бог?

– Ты ничего не понимаешь! У него такая бешеная энергетика. Он просто завораживает одним своим взглядом! Боголюбский талант, невероятный талант! Я до сих пор не могу поверить, что все это происходит со мной наяву! Правда, волосы придется подстричь, – грустно добавила она.

– Как – волосы подстричь? Это же твоя гордость! Ты их с детства отращивала, да твоим волосам все завидовали! Ты что, с ума сошла?

– Так сказал режиссер, а его слово – закон. Придется пожертвовать, зато я в Москве, Нелька! Сбывается моя мечта – это главное! А волосы еще отрастут!

– Кстати, где ты собираешься жить?

– Сниму квартиру где-нибудь на окраине – это все вообще неважно! Приезжай в феврале на премьеру, я тебе достану приглашение!

Потянулись бесконечные репетиционные дни. Ипацкая присутствовала даже тогда, когда ей не нужно было выходить на сцену – она не пропускала ни одного появления Боголюбского в зале. Она знала все роли наизусть, повторяла шепотом реплики за каждым актером, знала, кто за кем и когда выходит на сцену не хуже самого режиссера. Софа не могла надышаться воздухом и атмосферой театра на Малой Бронной. В редкие перерывы она со стаканчиком кофе любила посидеть в тени у Патриарших прудов, подышать воздухом и подумать о том, как круто изменилась ее жизнь и как таинственно и невероятно все переплелось между собой. Она бережно хранила свой парик, а в минуты особых волнений доставала его и перебирала руками тонкие, блестящие волоски. Они вселяли в нее уверенность, успокаивали и помогали собраться. Стоило ей натянуть на голову рыжие волосы, как Софа будто начинала жить чьей-то иной жизнью, и эта чужая жизнь ей невероятно нравилась. Она была наполнена победами, успехом, вниманием, аплодисментами и признанием. София чувствовала свою женскую силу и власть в этом образе, которая почему-то утекала, как только парик снимался, а из гримерного зеркала на Софу смотрела простая «серая мышка» с поблекшими глазами и ежиком белых волос. С новой прической она стала похожа на дворового мальчишку. Чувствовала она себя тоже неважно. Появилась какая-то усталость, ломота в мышцах, резь в глазах, но Софа списывала все негативные симптомы своего организма на нервы и усталость. Она теряла свою индивидуальность, свое здоровье – теряла себя по капельке. Истинная Софа становилась призраком. Без парика Ипацкую начинало мучить чувство неуверенности, порой переходящее в отчаяние.

– Я бездарность, провинциалка. Я простушка, таких, как я, тысячи, – бормотала она, глядя на себя в зеркало по утрам. – Мне лучше вернуться в Калининград. Боголюбский ошибся, он обязательно это заметит и вышвырнет меня с позором из театра.

Софу трясло мелкой дрожью при одной мысли, что то, что она сейчас говорит, окажется правдой, а еще хуже – сном. Вдруг она просто спит, и это все ей снится. И Патриаршие пруды, и Малая Бронная, и Боголюбский со своей новой постановкой.

Но стоило лишь вновь примерить огненные локоны, как глаза Софы вспыхивали зеленым блеском, плечи круто расправлялись, в движениях появлялась уверенная в себе вальяжность. От боли и недомогания не оставалось и следа. Руки сами тянулись к тонким ментоловым сигаретам, затем ее начинала мучить жажда. Кальвадос – пропустить стаканчик-другой стало вдруг жизненно необходимым для девушки, которую обычно уносило с полбокала шампанского. С рыжеволосым париком она не пьянела и с пяти стаканчиков яблочного бренди. Софа чувствовала себя хозяйкой жизни, для которой нет ничего запретного и невозможного.

По вечерам, когда двери театра закрывались на замок, Софа надевала парик и кочевала из одного пафосного бара Малой Бронной в другой. К середине осени ее знали уже все как завсегдатая. Ипацкую охотно пускали в заведения и даже угощали стаканчиком кальвадоса, ведь она стала буквально местной знаменитостью. Публика валила посмотреть на молодую огневолосую нимфу. Она выделялась из толпы, молниеносно приковывала к себе внимание. Все мужчины хотели Софу Ипацкую с зелеными глазами и длинными волосами рыжей бестии. Софа вдруг ни с того ни с сего начинала петь, в голосе прорезалась томительная хрипотца, репертуар Эдит Пиаф с грассирующей «р» придавали и без того сексуальному образу пикантность. Веселье заканчивалось глубоко за полночь, но такие праздники Ипацкая могла себе позволить только раз в неделю – все остальное время занимали репетиции.

В театре все шушукались за Софиной спиной. Больше других негодовала и нервничала исполнительница роли Маргариты – прима Алена Волчанская. Она боялась этой непонятно откуда взявшейся провинциальной девчонки, с такой легкостью завоевавшей расположение режиссера.

– Что-то в ней не то! – говорила Волчанская Боголюбскому. – Я нутром чую, а у меня на такие вещи чуйка наметана, ты же знаешь!

– Не придумывай, – успокаивал ее Толик, – ты просто нервничаешь, на носу премьера – это нормально, даже для такой великой актрисы, как ты!

– А тебя не смущает, что без парика и в парике – это два абсолютно разных человека? Так не бывает. Невозможно по взмаху волшебной палочки кардинально поменяться!

– Боже, успокойся, Алена! Тебе вообще не должно быть никакого дела до того, что там играет какая-то провинциалка в третьесортной роли обслуги Воланда. У нее эпизодов раз-два и обчелся. Завтра о ней никто и не вспомнит! А вот тебя знают и любят все!

– Может, у нее и третьесортная роль, но гремит твоя Ипацкая уже по всей Малой Бронной. Ты знаешь, что вечерами она устраивает шоу в местных барах за стакан кальвадоса, француженка, хренова!

– Алена, девочка выживает в столице как может, и что она делает вне стен моего храма искусства, меня вообще не касается! Пусть за нее переживают родители, а не мы с тобой! Нам, главное, чтоб премьера прошла с успехом, чтоб вся пресса на ушах стояла, чтоб в соцсетях лаялись в комментариях, обсуждая мое новое творение, чтоб билеты были раскуплены на полгода вперед, а не вот это все!

Но Боголюбскому не удавалось успокоить Алену. В новой рыжеволосой актрисе она чувствовала соперницу, которая сметет любого на своем пути. Волчанская худела на глазах, так что к премьере пришлось дважды перешивать костюмы. А вот Софа, наоборот, пышила здоровьем и расцветала.

Премьера была назначена на 9 февраля, на финальную репетицию Волчанская не пришла.

– Девочки, позвоните кто-нибудь Алене! Почему я должен ждать главную героиню? У нас завтра выпуск спектакля! У меня чиновников ползала, может, сам главный будет, а Маргариту где-то черти носят!

Не явилась она ни к полудню, ни к вечеру – телефон ее молчал. Боголюбский рвал и метал, актеры сидели по своим гримеркам, боясь показаться режиссеру на глаза. То и дело по пустынным холлам театра эхо разносило гневные ругательства Толика.

Поздно вечером удалось выяснить, что Алена Волчанская не справилась с управлением своего внедорожника и влетела в автобусную остановку. Она находится в больнице в тяжелом состоянии.

Глубоко за полночь Боголюбский собрал всех актеров в мрачном серо-синем зале театра. Тусклые лампы создавали полумрак, усиливая и без того гнетущую обстановку.

– Господа, думаю, что все уже слышали о несчастье, которое постигло нас прямо накануне премьеры. Положение катастрофическое. Алена Волчанская – актриса от бога, и заменить главную героиню менее чем за сутки до премьеры – это самоубийство! Но выпуск спектакля нельзя ни отменить, ни отложить! Все приглашения уже разосланы, половина государственной думы подтвердили свое присутствие, не говоря уже о…

И Боголюбский многозначительно указал пальцем куда-то вверх.

– Это, конечно, безумие, но нам надо выстоять! Ипацкая! Где Ипацкая? – рявкнул режиссер.

Софа с белым ежиком волос скромно поднялась с последнего ряда и, нервно перебирая подол платья, тихо вымолвила:

– Я здесь.

– Ничего не слышу! Где Ипацкая! Иди сюда! И побыстрее! – злился Боголюбский.

Бледная Софа, с горошинами пота на лбу и трясущимися руками, помчалась на сцену, запнулась о последнюю ступеньку и чуть не упала.

Боголюбский схватился за голову и застонал.

– Как я уже заметил, это, конечно же, безумие, но положение безвыходное. Софа будет завтра играть Маргариту. И пока Алена находится в больнице, будет заменять ее. По ходу, введем еще кого-нибудь в дублеры.

Зал молчал в оцепенении. Софа тряслась мелкой дрожью на сцене, готовая вот-вот упасть в обморок.

– Никто не расходится. Будем репетировать всю ночь!

– Анатолий Константинович, – прошептала еле слышно Софа, – но у Маргариты короткие, завитые волосы, а у меня ежик на голове.

– Наденешь парик Волчанской. В чем проблема?

– А можно я буду играть Маргариту в своем рыжем парике? – с мольбой в голосе простонала Софа.

– Черт знает что! – возмутился Боголюбский, – кто здесь режиссер! Я или эта провинциальная девчонка? – обратился он к залу. Но актеры молчали.

– Прошу, можно я только попробую, ведь она же ведьма! А все ведьмы рыжеволосые. Анатолий Константинович, у вас же современная постановка, почему не попробовать добавить главной героине другой штрих?

Боголюбский только махнул рукой. Софа сбегала на последний ряд, достала из сумки свой огненный парик и надела его на голову. Когда она обернулась к сцене – это была уже совершенно другая женщина. Хваткая, властная. Уверенной походкой она медленно поднималась по ступеням, и, когда Софа встала в центре и осветитель направил на ее хрупкую фигурку с копной рыжих волос софиты, по залу прокатился вздох удивления. Это была настоящая Маргарита – ведьма.

– Спасены! – вопил радостно Боголюбский.

Премьера прошла с невероятным успехом. Зал аплодировал стоя и отказывался отпускать актеров. Маргарита-Ипацкая выходила на бис шесть раз. Корзины цветов заполнили всю ее крохотную гримерку. Она сидела на стуле перед зеркалом и смывала грим. Запачканные спонжи усыпали стол, словно оторванные лепестки пожухлых цветов. В дверь постучали, Софа обернулась и устало обронила:

– Войдите!

На пороге стояла радостная Нелли.

– Софка! Какой успех! Поздравляю! – кричала она, обнимая Ипацкую. – Ты затмила всех! Какая там Волчанская? Она вообще и близко с тобой не стояла! Боже, а волосы, а глаза! Софка, да ты же настоящая ведьма! Сколько лет тебя знаю, никогда бы не подумала, что ты можешь быть такой!

Нелли расцепила свои крепкие объятия и уставилась на Софу. Улыбка медленно сползала с ее лица. Ипацкая была бледная как смерть, с потухшими, выцветшими глазами, она устало взирала на подругу. Глубокие морщины протянулись по ее лбу. Нелли даже на миг показалось, что среди ежика белых волос Ипацкой блестит седина.

– Что с тобой? – прошептала Нелли. – Ты словно постарела лет на двадцать.

– Голова. Ужасно болит голова. Такое ощущение, что она сейчас треснет, как спелый арбуз! – медленно выговаривала слова Софа.

– Но откуда у тебя морщины? – не узнавала свою молодую подругу Нелли.

– Это грим, не обращай внимания. Столько нервов, ты себе даже не представляешь. Я выжата как лимон. Мы тут отмечаем в ресторане всей труппой, подожди меня, пожалуйста, в коридоре. Только приведу себя в порядок, и пойдем. Будет весело! – простонала Софа и схватилась за поясницу. Нестерпимая боль пронзила все ее тело от кончиков пальцев на ногах до шеи и замкнулась еще большей ломотой в голове.

– Может, надо скорую вызвать? – испуганно пролепетала Нелли.

– Все в порядке, иди. Я буду через десять минут.

Как только за Нелли закрылась дверь, Софа, превозмогая адскую боль, стала натягивать свой огненный парик. Ломило всю спину, мышцы в руках ослабли до такой степени, что больше пяти секунд Софа не могла держать их поднятыми. Все ее тело горело огнем и разваливалось на кусочки. Лишь только рыжие волосы закрыли голову, как жар отхлынул, силы потихоньку начали возвращаться в измученную плоть, а морщины на лбу разгладились. Софа отдышалась, выпила стакан ледяной газированной воды и, надев облегающее вечернее платье, расшитое кристаллами, выпорхнула из гримерки, стуча каблучками по мраморному полу.

В ресторане «Маргарита» напротив Патриарших прудов всю ночь отмечали премьеру. Ипацкая пила стакан за стаканом кальвадос и не пьянела. Дымила как паровоз ментоловыми сигаретами, хриплым голосом горланила французские песни и танцевала на столе. Труппа была в шоке – такой Софы им не приходилось еще видеть. Все привыкли к скромной, забитой провинциалке, которая бледнеет при одном только виде Боголюбского. Конечно, изменения в поведении рыжеволосой Ипацкой не могли укрыться от окружающих, да и слухи про ее «концерты» ходили по всей Бронной, но большинство актеров были искренне уверенны, что это просто Софино амплуа – ее альтер эго.

В порыве жаркого танца Софин партнер случайно зацепил рукой ее длинные рыжие волосы, и парик наполовину съехал с головы – Софа чуть не упала в обморок. Лицо ее побледнело, шум в ушах заглушил музыку, а перед глазами полетели яркие звездочки. Мужчине, танцевавшему с Ипацкой, на секунду показалось, что он обнимает безобразную, сморщенную старуху. Он в страхе отпрянул, отгоняя жуткое видение руками. Софа поспешила поправить парик, и, как только он встал на место – дурнота тут же прошла, и Ипацкая продолжила веселье.

Нелли с ужасом взирала на то, что творилось с ее лучшей подругой. Осознание того, что с Софой происходит что-то страшное, не покидало ее весь вечер.

– Откуда у тебя этот парик? – расспрашивала она Ипацкую в туалете, где было не так шумно.

– Купила, – хохотала, словно сумасшедшая, Софа.

– Где купила?

– На блошином рынке у башни Врангеля. Цыганка беззубая мне его втюхала, обещала невероятный успех на сцене! Не обманула, ведьма!

– Ты что, с ума сошла? Неужели ты не видишь, что с этими волосами что-то не так? Они сжирают тебя. От той Софы, что я знала, не осталось и следа, не говоря уже про твое здоровье и внешность. Сожги его!

– Иди ты к черту! Ты просто завидуешь мне! Я-то теперь прима одного из главных театров Москвы. У моих ног все режиссеры! А ты как была калининградская провинциалка, так ею и осталась!

Нелли всхлипнула и выбежала прочь.

Ипацкая не пропускала ни одного спектакля и не подпускала на пушечный выстрел ни одну актрису, пробующую свои силы на роль дублерши Маргариты. Боголюбский был настолько очарован рыжей бестией, что исполнял все ее желания, совершенно позабыв о бывшей приме – Алене Волчанской. Тем более что спектакль имел оглушительный успех, билеты можно было достать только по правительственной брони. «Новая» Маргарита гремела не только на всю Москву, но и на всю Россию. Никто уже и не помнил белокурую скромную девушку, приехавшую на пробы в театр на Малой Бронной. Всем казалось, что она изначально была рыжеволосой и зеленоглазой. Другой Софу больше никто и никогда не видел. Она, может, и хотела снять парик, но уже не могла. Стоило ему хоть на сантиметр сдвинуться, как ее начинали мучить страшные головные боли, терзать видения, мерещиться шорохи по углам. Ей казалось, что ее кто-то преследует и хочет убить, что за дверью, непременно, скрывается преступник, а по комнате летают призраки, которые хотят забрать ее с собой в мир мертвых. Во сне волосы так или иначе сдвигались, и тогда Софа мучилась от жутких кошмаров, стонала, кричала, задыхалась, рвала простыни – ей мерещилось, что ее жгут заживо на костре. Дошло до того, что спустя два месяца после нашумевшей премьеры Софа могла спать только в кресле – в сидячем положении можно было хоть как-то зафиксировать парик. Она пыталась его приклеить, но состав разъедал кожу, доставляя Софе нечеловеческие страдания. Она расчесывала голову до крови, она сходила с ума, и никто не мог ей помочь и даже не догадывался о том, что творится с молодой знаменитостью. Цена за славу оказалась слишком дорога, но отмотать события назад было уже невозможно. Софа терпела сколько могла. Днем и вечером она была примой, блиставшей на сцене и правительственных приемах, ночью – она сходила с ума в одиночестве в своей однокомнатной квартире в Бутово.

Однажды вечером раздался звонок, Ипацкая только вернулась со спектакля и еще не успела раздеться.

– Софа, ты меня слышишь?

– Кто это? – простонала актриса.

– Ты что, не узнаешь меня? Это же я – Нелли!

– А! – протянула устало София, – что тебе нужно?

– Пожалуйста, выслушай меня, – молила подруга, – я все выяснила. Я знаю, как тебе помочь!

– Помочь лишить меня признания и славы? – усмехнулась Софа.

– Не язви! Ты понимаешь, что ты в опасности! Ты можешь умереть!

– Я умру без сцены и без Боголюбского! – бросила Софа.

– Послушай, я нашла ту цыганку на блошином рынке. Этот парик купил у гробовщиков с офицерского кладбища еще ее отец. Волосы прокляты, они взяты с захоронения! В шестидесятых годах вскрыли женскую могилу и нашли там скелет девушки с огромной рыжей косой. Гробовщики эту косу помыли, почистили и продали. Волосы надо сжечь, Софа, пожалуйста, услышь меня! Ты в опасности!

– Какая жуткая история! – расхохоталась Софа и отключила телефон.

Через год София Ипацкая скончалась, похоронили ее с длинными рыжими локонами на кладбище в Калининграде.