Альбом прошедшего времени. Как я за мужиками бегала.

Альбом прошедшего времени.

Как я за мужиками бегала.

Два рассказа

Альбом прошедшего времени

 

Среди вещей, изъятых при обыске у задержанного Мякотина, была, пожалуй, единственная ценность – толстый, растрёпанный альбом в чёрном дерматиновом переплёте. Обычный семейный альбом. Мякотин хорохорился, пытался «качать права», заявлял, что он не бомж, размахивал замусоленным паспортом… Но штампа о прописке в паспорте не было, и от принадлежности к племени бомжей откреститься у него не получилось бы. Страничка, отведённая для штампов о прописке, у этого клиента была не такой, как у некоторых бродяг, попадавших в поле зрения милиции. Порой в паспорте была отражена вся география страны, и прежде чем докатиться до скитаний по приёмникам-распределителям, хозяин такого паспорта умудрялся попорхать по свету. Мякотин в этом смысле был оригиналом – он оказался бродягой доморощенным, города родного никогда не покидал. Адрес прописки в его паспорте был всего один – сперва, получая паспорт в юности, он был прописан в родном доме, а потом, спустя два десятка лет, – выписан из него. Больше, видимо, у Мякотина дома никогда не было. Всё нехитрое барахлишко задержанного было сложено в ветхий портфель.

Дежуривший в этот день в следственном изоляторе, принимавшем Мякотина, сержант Антипов со смесью любопытства и брезгливости открыл этот почти школьный, «под крокодила», портфель, кажется, попавший к своему обладателю с помойки – ручка обвязана изолентой, крышка портфеля изрисована… Вещи вытряхнули на стол и, осмотрев, стараясь не касаться их руками, сделали опись. Описывать-то там особенно было нечего: какая-то одежонка, замусоленные конверты со старыми письмами, старый альбом для фотографий, блокнот без начала и конца и стоптанные летние сандалии-«плетёнки» – уже приближалась весна, к которой Мякотин, видать, уже готовился заранее…

Жалкий вид был у этого барахла. Очень жалкий. Жалость вообще часто мешала в работе Антипову. Ему «везло» на несчастных людей, в которых трудно было разобраться сразу. Кто виноват в том, что они стали такими, что нет им места в нормальной жизни, что они попадают в камеру? И чем ничтожней был проступок, на котором «попался» очередной субъект, тем больше была жалость. Но Мякотин был задержан за кражу уже не первый раз.

Сам Мякотин выглядел так же жалко, как и его имущество. На голове, прежде, видимо, кудрявой, теперь сверкали глубокие залысины. Давно не мытые, всклокоченные волосы лоснились, щёки впалые, вокруг рта морщины, мятое лицо заросло щетиной… И весь он был какой-то нескладный, сутулый, тощий, кажется, даже если отмыть его и прилично одеть, он не перестал бы быть таким неприкаянным… К тому же, Мякотин ещё и дефектом речи страдал – слегка заикался, брать у него показания было сущей мукой. Поэтому его поскорее отправили в камеру предварительного заключения, отложив все разбирательства на завтра – Мякотину-то точно торопиться некуда. Складывая вещи обратно в портфель, Антипов собирался положить вместе со всем мякотинским барахлом и аккуратно завёрнутую в целлофан реликвию – альбом, но потом решил напоследок полистать его. На страницах мелькали лица, среди них то и дело попадалось изображение самого Мякотина, и Антипову вдруг показалось, что, быть может, в этом альбоме кроется ключ к загадке Мякотина. Хотя какая загадка может быть у этой опустившейся личности? Но альбом был интересен Антипову, неравнодушному к старине, сам по себе. Он решил попозже поразмышлять над ним, и упаковал пухлый дерматиновый том в пакет, чтоб посидеть над ним дома, спокойно во всём разобраться…

Отдельного кабинета для работы у себя в квартире Антипову не полагалось. Поэтому кабинетом служил тот уголок большой комнаты – «зала», где стоял их с дочерью общий письменный стол. Во время ужина, как всегда, шёл разговор. Жена рассказывала, как после работы заходила в мастерскую, где берутся отреставрировать дочкину шубу, из которой, как выяснилось этой зимой, девочка безнадёжно выросла. Дочь пересказывала фильм, который сегодня смотрела, а от самого Антипова, как всегда, ждали чего-нибудь интересненького о работе. Все перебивали друг друга, перескакивали с темы на тему, как обычно, без обид…

В общем, как говорится, его просто «за руку поймали» – рассказывал о задержанном Мякотине Антипов, – он уже и этикетку оторвал, через контроль как ни в чём ни бывало в этой курточке шёл… На что надеялся – как белый день ясно, что куртка новенькая, да и очень она со всем его запущенным видом не вязалась, хоть бы спрятать попытался! Бестолково он как-то воровать взялся, будто специально хотел попасться…

Он что, ненормальный? – поинтересовалась дочь. – Надел на себя и через контроль пошёл? Соображать же надо…

Жена, хоть и не очень любила за столом разговаривать про всякий криминал, тоже прислушалась к дискуссии отца и дочки.

Да, честно говоря, мне тоже кажется, что у него «не все дома», Знаете, как он потом свои действия объяснил? Сказал, что ему внутренний голос велел: «Бери, это твоё».

Наверное, он и на самом деле больной, – решила дочь, девочка с гуманистическими взглядами, склонная к копаниям в душе, как в своей, так и в чужой.

Может быть, – задумчиво отозвался Антипов, – какие-то отклонения от нормы у него точно есть. До суда его всё равно обследуют, и всё выяснится. Только давайте покончим с этой темой, мне всего этого на работе хватает, лучше давайте решим, когда в деревню к бабушке поедем – в пятницу или в субботу?

Дочь Антипова, восьмиклассница Людочка, в этот момент решила кухню покинуть – в обсуждении таких стратегических вопросов она вечно не может удержаться от выражения своего мнения, и потом оказывается главной виновницей, если вдруг получится перепалка. Поэтому она отправилась в свой уголок, и там ей на глаза попался альбом Олега Мякотина, оставленный отцом на столе. Она присела на табурет, буквально на минуточку открыла альбом, и… задержалась у стола на долгий час.

Задержанный Мякотин мог прослыть оригиналом хотя бы уже за то, что всегда носил при себе фотолетопись семьи. Любопытная Люда не могла упустить такую возможность заглянуть в чужую жизнь. Она залезла на табурет с ногами и принялась осторожно, двумя пальцами, борясь с брезгливостью и стараясь не замечать затхлого запаха, исходящего от альбома, перелистывать страницы. Альбом был чуть отсыревший, пахнущий подвалом и пылью одновременно. Этот альбом будто впустил её в историю чужой судьбы, чужой семьи.

Между первой страничкой и почти отклеившейся корочкой лежала фотография худого, неухоженного человека лет сорока, с усталым взглядом. Ясно, что это и есть сам Мякотин. Особой интеллигентностью лицо не отличалось, однако не было на нём и туповатой угрюмости, которую она часто видела на снимках в бумагах отца – на лицах разыскиваемых преступников. Просто не совсем удачная фотография обычного человека. Увидь она её где-то при других условиях, не зная, что это – воришка, ничего бы особенного в облике этого дядьки не заметила.

Люда листала альбом, и не находила в нём ничего необычного. Всё как у людей – и даже лучше, чем у некоторых – Люда, например, знает, что такие подробные альбомы не в каждом доме есть. А вот таких, старинных фотографий, ещё в прошлом столетии сделанных, она и вовсе ещё ни у кого не видела. Даже у бабушки, у которой хранятся самые ценные семейные фотографии, самые старые относятся всего лишь к тридцатым годам – что уж поделать, если предки у Людочки были крестьянами, и, наверное, ни разу в своей жизни не фотографировались… Дорого бы Люда дала за то, чтоб иметь у себя фотографию той самой бабушки Марфы или деда Семёна, бабушкиных родителей, о которых так много слышала от неё. Но – их лица канули в небытие, ни Люда, ни её дети не узнают, какими они были. А вот наследник того семейного альбома, что листала сейчас Людочка, мог знать о своих предках многое – сохранились их имена на обороте карточек, их облики на снимках, наклеенных на твёрдый картон.

Вот эти, самые первые снимки Люда разглядывала с особым интересом, стараясь запомнить каждую чёрточку… Ей не верилось что эта кипа фотографий – всё, что осталось от большого семейства, от тёплого домашнего очага. А очаг был! Каждая фотография свидетельствовала об этом. Вот большая, во всю страницу, семейная фотография. Кроме пожилой пары – мужа и жены, Люда насчитала девятерых детей разных возрастов, младший – на руках у няни. На уголке снимка вытиснен год, когда она сделана, – 1898! Такую древность Люда держала в руках впервые. Она вгляделась повнимательнее в лицо пожилого господина на фото и обнаружила в нём сходство с хозяином альбома – те же залысины, то же худощавое лицо. Ещё на одной фотографии, более поздней, были запечатлены офицер царской армии в щегольской фуражке, в блестящих сапогах, и он стоял, облокотившись на белые деревянные перильца, а позади него красовался нарисованный сад. Офицер смотрел в камеру фотоаппарата спокойным мягким взглядом. На следующей фотографии этот же мужчина, только уже в штатском – в узких брюках и остроносых ботинках – стоит, положив руку на плечо симпатичной женщины в платье, отделанном атласом и украшенном бантиками. Локтем она опиралась на маленький цветочный столик, из-под юбки виднелась ножка в изящной туфельке. Дальше в альбоме были снимки всех детей по отдельности, но больше всего было карточек одного из сыновей, среднего. На первой, общей карточке он – десятилетний гимназист. А позже был снят в форме железнодорожника, на послереволюционных фотографиях он уже запечатлён в небогатом штатском костюме, с женой и тремя дочками. Люда поняла, что это – дед хозяина альбома, задержанного Мякотина. Он получил образование, стал отцом семейства, дожил до старости. А вот уже карточка годов пятидесятых, где около его гроба собралась со скорбными выражениями лиц большая родня. И у одной из дочек на руках мальчик лет двух, неуловимо похожий на Мякотина… Так уж устроена жизнь – одни уходят, другие заступают на их места. Вот только, пожалуй, вряд ли так много скорбящих людей соберётся, чтоб проводить в последний путь самого Олега Мякотина…

Фотографий было много, и на всех, кроме, конечно, похоронных, были счастливые лица, взгляды, полные надежды и оптимизма. Время, что ли, было такое, что в будущее люди смотрели с неизменной радостью? Или сам факт фотографирования уже был для них радостью? С такими сияющими лицами снимались, будто считали фотографии посланиями в будущее!.. Любительские снимки так и лучились, а в официальных, салонных снимках к этому всему примешивалась ещё и торжественность. Наверное, поэтому, думала Люда, ей было интересно рассматривать все эти незнакомые лица совсем чужих для неё людей.

Вот интересная фотография – празднующая что-то компания в каком-то городском дворике. Люда слышала, что когда-то давно было принято дружить всем двором и веселиться вместе. В кадре сбоку виднелся накрытый стол, а на завалинке сидели, стояли, а внизу даже лежали люди. Соседи. Наверное, где-то в этой улыбающейся компании были и молодые родители Мякотина.

А вот фотография, на которой без труда мож­но было узнать родителей Мякотина. Такая милая, интеллигентная женщина, его мать… Отец, правда, поневзрачней, но тоже вполне приличный на вид. Альбом этот, видимо, вела мать. На обороте каждой фотографии крупным аккуратным почерком было написано, кто и в каком году сфотографирован. На одной фотографии, где мать снята с девушкой – подружкой, написано: «Сима и Маша, 1942 год. 18 лет», Люда долго разглядывала эту фотографию: две худенькие девушки с косичками, в строгих платьях сидят, как тогда было модно, склонив друг к другу головы. В одной из них, черноволосой, с косым пробором, угадывается будущая степенная женщина, мать Мякотина, Серафима Арсентьевна, дочь того самого железнодорожника. Она всю жизнь проработала учительницей. Чуть ли не большую часть альбома занимают её фотографии с учениками – в 1948, 1952, 1956, 1976 годах…

Эти фотографии, на которых Серафима Арсентьевна – её, наверное, очень любили ученицы – сидит в окружении девочек, Люда разглядывала с особым любопытством. Она хотела больше узнать о том времени, когда её мама была вот такой же, как она сейчас. Ей хотелось знать, какими были её сверстницы много лет назад. Люда разглядывала их одежду, причёски. Скользкие, даже на вид саржевые чёрные фартуки, свернувшиеся в трубочку сатиновые выгоревшие пионерские галстуки… Вот очень скромно, даже бедно одетые дети – это Серафима Арсентьевна несколько лет работала в деревенской школе. А вот на этой фотографии – уже городские девчата – выглядят помоднее, за причёсками и одеждой следят. И только учительница верна своему стилю – строгий костюм или сарафан, заколотый брошкой ворот блузки… А вот уже и семидесятые годы – Серафима Арсентьевна заметно постарела, а ученики – все сплошь акселераты. Девицы на каблуках, в немыслимо коротких юбках.

Будто вся жизнь этой женщины промелькнула перед Людой – всё дети, дети, дети. Чужие. Ученики. Только после многих страниц школьных снимков, завершающихся парадной фотографией с проводов на пенсию, снова начинаются семейные фотографии. Сыновья. Четырёхлетний, худенький, с коротким чубчиком, Олег. Он поразительно напоминает этого, коротко стриженого мужчину с современной фотографии. Его снимку предстоит попасть в милицейское дело. Четырёхлетний мальчонка начала пятидесятых, в чёрной матроске, с круглыми, ещё почти ничего не выражающими глазами, не мог ничего знать о самом себе в будущем. И некого винить в том, что нет тихой полочки, на которой суждено храниться этому альбому, как с сотнями прочих, в порядочных домах.

Люда зябко поёжилась, не замечая, что за спиной у неё давно уже притаился отец, и вместе с ней следил за тем, как жила семья, в которой родился его подопечный Мякотин, как он рос. Нет сомнения: семья-то была порядочной. Вот фотография, где примерно шестилетний Мякотин сидит на руках у родителей. Рядом с отцом, видимо, брат Мякотина, тоже в матросском костюмчике. Но ему, старшему, что-то кажется смешным, и он улыбается. А вот сам Мякотин, младший сын – серьёзен. Он всегда серьёзен, на всех снимках. Особенно – из фотосалона, будто призванных всей своей парадностью демонстрировать, какой же замечательно счастливой была семья, какой надёжный был кров, какой прекрасный семейный очаг. Куда только всё это девалось, что за ветер разметал огонь очага?

Сержант Антипов, бравший показания у Мякотина, знал то, чего не знала его дочь. Сначала умер отец. Потом погиб брат. Олег, с детства избалованный, как самый младший в семье, не был готов к тому, чтобы принять на себя заботы о матери, упавшей духом, о доме, когда-то построенном отцом… Он, наоборот, совсем отбился от рук, несколько раз попался на кражах, мать прибегала в милицию его вызволять, хлопотала, что-то рассказывала о том, каким слабеньким и болезненным был её Олежка с детства, как ему необходимо понимание и снисхождение, забота и любовь. Но она сама уже не могла расточать всё это без меры, не выдержала наплыва невзгод, и болезнь скосила её за считанные месяцы. Наследство своё Олег промотал очень быстро, а потом продал и отцовский дом. К тому времени из него было уже вынесено и продано всё, что хоть кто-то мог купить. Непроданными остались лишь две фамильных ценности – этот самый альбом и портрет матери в багетной раме, под стеклом, сделанный с фотокарточки 1949 года, сильно приукрашенной неведомым ретушёром. Симочка в юности была и так красива, а на портрете получилась чудо как хороша. Портрет Олег отнёс вдове брата – мать просила отдать его внучке, когда та подрастёт, а альбом решил оставить себе.

Всех этих подробностей Антипов не знал, но догадывался, что под откос жизнь Мякотина полетела тогда, когда не осталось на свете ни одного человека, который бы его любил. Когда уже никого не интересовало, есть он на земле, или исчез. Антипов вспоминал всё, что знал о Мякотине, а Люда тем временем листала страницы. Вот она остановилась, залюбовавшись красивыми, цветными свадебными фотографиями. Женился Валентин, старший брат Олега. Рядом с ним – красивая черноволосая девушка в белом платье с открытыми плечами, по обе стороны от молодых – счастливые родители… Торжественный, в новом выходном костюме Олег, как всегда, серьёзен. Почему Вальке, в котором столько жизни, веселья, энергии на всех фотографиях, суждено было прожить меньше, чем непутёвому меньшому сыну? Уж Валентин бы о матери позаботился, и дом бы сохранил, хозяйство бы по ветру не пустил… Но судьба рассудила иначе.

Люда ещё раз бегло пролистала альбом, решив, что пропустила вторую свадебную фотографию, с самим Мякотиным. Но второй свадебной фотографии там не было. Мелькали детские снимки – вот Валя держит Олежку на руках – 1952 год, Валя и Олег с мамой в пионерском лагере, где она работала, в конце 50-х. Дошкольник Олежка в белой панамке, с измазанными черёмуховым соком животом, щеками и руками, обирает губами с веток блестящие ягоды. Олег в пионерском галстуке, Олег на велосипеде, Олег на школьном празднике… Последней лежала в альбоме его первая фотография на паспорт, сделанная в 16 лет. Уже порядком пожелтевшая. Антипов уже видел её, когда проверял документы Мякотина. А Люда долго смотрела в лицо этого симпатичного мальчишки. Может, оттого, что здесь Мякотин – её ровесник (но очень, очень давно – целую жизнь назад). У него на этом снимке был особенный взгляд – открытый, чистый, честный. Девочка разглядывала фотографию, пытаясь что-то понять, что-то рассмотреть в этих глазах, но фотография была слишком мелкой, чтоб можно было что-то особое прочесть в глазах…

Люда подперла щёки сжатыми кулаками и задумалась. За её спиной стоял отец, она уже почувствовала его дыхание. Не оборачиваясь, она спросила у него, так, будто они только что вместе закончили читать одну и ту же книжку:

Папа? Почему так? Почему он стал таким? Почему так получилось? Ведь всё же, ты видел, было нормально. А почему всё разрушилось?

Не знаю, – сказал Антипов.

А Антипова-дочь осторожно, как в музее, захлопнула альбом и пошла в ванную отмывать с мылом руки, чтоб её не тревожил этот чужой запах непонятной жизни и прошедшего времени.

Отец немного позавидовал ей в этот момент. Чтобы отгородиться от всего этого, ей достаточно просто помыть руки. Если бы и он мог так же просто отстраниться от всего того, что видит на работе!..

На другой день он унёс альбом обратно. Мякотина вскоре выпустили, и он исчез из поля зрения Антипова на несколько лет. Люда с отцом больше о нём не заговаривала, и потому, когда однажды в обнаруженном трупе очередного бродяги был с трудом опознан Мякотин, он ничего не рассказал дочери. Зачем ей знать грустный финал той истории, маленький кусочек которой промелькнул перед ней.

Кстати, никакого альбома возле тела Мякотина не нашли – Антипов специально интересовался. В какой из моментов своей жизни, при каких обстоятельствах расстался Олег со своей реликвией, последним осколком прежней жизни – этого Антипов не узнал. Сохранился ли где-то этот альбом, попав в чьи-то случайные бережливые руки, или канул в мусор? А кого это теперь волнует… Никого.

 

 

Как я за мужиками бегала

(Телефонный разговор)

 

Нет, Маргарита, ты ко мне сегодня не приходи. Болею я, простудилась. Лежу вот, страдаю. Где простыла? Да весь выходной пробегала по городу, мужика искала. Вся спина мокрая – это на таком-то морозе. Вот ветерком и продуло. А много ли мне, женщине хрупкой, надо? Какого мужика искала? Не, не своего, куда он денется, загипсованный-то? Мой, слава Богу, уже второй месяц дома лежит, ногу в гипсе к потолку задрал. Красота! Круглые сутки в доме. Лежит, как приклеенный. Он у меня ещё под Новый год на банановой кожуре поскользнулся, теперь, наверное, до Первомая проваляется… Где он зимой банановую кожуру откопал? Ясно где, на ёлке. Да не бред это, и ни на какую ёлку он не лазил. Он на неё ребёнка водил. Ну, на детскую ёлку, на утренник, нашего младшенького. Там и растянулся. Малышня подарки получила, бананы из них сразу же достала и слопала. Кожуру раскидали где попало. Ну, мой-то разиня на Снегурку, видать, засмотрелся, и упал. Короче, не он ребёнка, а ребёнок его с этой ёлки домой тащил.

Ну что ты, Маргарита, всё про мужиков… Я тебе про семейную трагедию, можно сказать, а ты всё про мужиков… Ну вот ещё чего удумала! При чём здесь любовники! И зачем мне любовник-то сейчас, когда собственный мужик на диване в готовом виде лежит. Я ж тебе уже сказала, я не для себя мужика искала. Для дочки старшенькой. Молода ещё, говоришь, для этого? Ну, это если по-серьёзному, то молода. А ей так, поиграться. Поиграться – это можно, это я разрешаю. Она у меня как раз в самую пору вошла. Да и от подружек отставать не хочет. Хочу, говорит, мама, мужика. У всех девчонок уже есть, только я вечно самая последняя в классе. И у Кати, говорит, есть, и у Даши. А у Ларисы целых два – получше и похуже. На будни и на праздники, так сказать. Она того, что похуже, подружкам напрокат даёт, и нашей тоже давала. Но ей это обидно показалось – конечно, своего иметь-то всяко лучше. Да и пора уже, всё же третий класс закончила, понимает, что к чему.

Собрали мы вокруг дивана, на котором муж свой бюллетень отбывает, семейный совет. Сколько денег на мужика для дочки вырешить. Муж говорит – больше полтинника не дам. Я соглашаюсь, мол, верно, большего средненький мужик и не стоит. А дочка – в рёв. Говорит, у Лариски, вон, по 380, правда, навороченный весь, а у других – не меньше чем по стольнику. Даже у Тонечки за 48 рублей на распродаже купленный. А уж что Тонечка из малообеспеченных, это всей школе известно, она даже обеды бесплатные в школе кушает от соцзащиты выделенные, а и то на мужика денег наскребли. Короче, говорит дочка, если найдёшь какую-нибудь дешёвку, я его в окно выкину. Ничего девка растёт, с характером. Ну, я в душе порадовалась, а вслух её на место поставила. Ты, говорю, капризы свои брось. Что, матери своей не знаешь? Весь город обегу но найду самый лучший вариант соотношения цены с качеством. Будет у тебя доча, мужик – не хуже чем у других. Короче, положила в лифчик 75 рублей, и побежала налегке.

Сначала на центральный рынок подалась, там и выбор всегда больше, и цены подемократичнее. Один недостаток – товар могут плохонький подсунуть. За ними глаз да глаз нужен. Нашла я там одну торговку, у неё этих мужиков целые гроздья. Прямо связками на раскладушке свалены. Все уже заснеженные, жалкие. Я их с сомнением перебираю, а торговка меня уговаривает, нахваливает свой товар. Берите, говорит, женщина, не раздумывайте. Только вчера из Китая привезли, свеженькая партия, ещё не мятые, не затасканные. А что мелковаты и на лицо невзрачные, так я вам зато на 75 рублей аж четыре штуки продам. По оптовой цене. Себе в убыток. Приоденете как следует, помоете с мылом. И сами потом втридорога по знакомым распродадите. Они ещё спасибо скажут. А нет, так себе оставите. За такую-то цену! Я ей говорю, что ещё не с ума сошла. Мне гарем не нужен, мне бы одного, для дочки. Ну, говорит, выбирайте. Начала я этих мужиков щупать и трогать. Какие-то хлипкие, будто бракованные. И наряжены в какие-то отрепья. Кто просто куском ткани обёрнут, заколотой булавочкой, кто в одной рубахе, кто только в трусах с футболкой. А один, с помятым лицом, вообще в халате синем, как техничка. Что же это, говорю продавцу, у вас мужчина в бабском халате продаётся. А она обиделась. Говорит, это у него мундир военный. Камзол это, видите ли, а не халат. Просто ему штаны выдать забыли… Нет, думаю, такого моя девица точно в окно выкинет, даже не умыв. Развернулась и в универмаг центральный побежала.

А там такая красотища! За стёклами витрин, культурно так, эти мужики рядами расставлены. Не то что на базаре, под снегом да на ветру. Ну и накрутка в цене соответствующая. Тут за 75 рублей только одного можно было купить, и не самого прекрасного. Затор выбор!!! Вот где, наверное, Ларискин папа-коммерсант отоварился. Тут не то что по 380, тут за все полтысячи один экземпляр был. Принц, между прочим. Всё честь по чести, в короне, с мечом и латами, ещё с каким-то приданым в коробочке. И одет шикарно. Ботфорты на нём из натуральной кожи, плащ за плечами болтается шёлковый, куртка золотыми галунами расшита. Я продавщицу было попросила его показать, а она губки скривила: не буду, говорит, я вам его из витрины доставать, всё равно не купите, только испачкаете. Много вас таких ходит, до принцев охочих, но не платёжеспособных. А это товар импортный. Пришлось рассматривать принца сквозь стекло. И футболиста в настоящей форме, и плейбоя с пляжа, с которым в комплекте шезлонг, магнитофон и стакан с коктейлем идут. А ещё доска для сёрфинга и видеокамера. Но я его даже рассматривать не стала. Я за такие деньги, которые за него просят, лучше дочке просто шезлонг с магнитофоном куплю, а за мужичком на базар вернусь, этот, между прочим, тоже в одних трусах. Был там ещё один завидный мужичок, ветеринар, с полным чемоданчиком медицинских инструментов и с барашком впридачу. Но тоже дороговат.

А мне больше всего жених понравился. Элегантный такой, весь в белом костюме, ботиночки блестящие, на резиновом ходу, букет готовый в руках, и на лицо красавчик. Но только с ним в комплекте невеста шла. Тоже красавица, но нам-то она без надобности. В общем, в этом магазине я за свои деньги только одного латиноамериканца взять могла. Он ничего, прилично смотрелся, но я рисковать не стала, вдруг моя Леночка и этого за окно. Ей ведь не угодишь…

Пока я у витрин с открытым ртом топталась, мне одна дама шепнула, что в «Кооператоре» есть наши, отечественные принцы. И как раз за 75 рублей. Я – туда, глянула на этого принца и прослезилась. Нет, сделан, конечно, добротно. Как всё наше, родное. Материалу не пожалели. Но лицо! Нет, если мне Ленка такого в зятья выберет, я повешусь… Глаза выпученные, губы толстые, ручищи, ножищи – будто топором вытесаны. И наряжен нелепо – в колготках ажурных и беретике. Блузочка тоже кружевная, рукава пышные, с буфами. Принц! Да нет, какая там Верка Сердючка, та в юбке, а у этого принца штанишки коротенькие были, пузырями. Костюм такой, средневековый. Ну я его, конечно, брать не стала. Кто его знает, может у него ориентация неподходящая, засмеют ещё из-за него девчонку. Если бы я ещё того принца заморского, в короне, не видела, я б этого, нашего, может, и взяла бы, он хотя бы практичный. Но решила ещё поискать.

Отправилась в коммерческую палатку. Там тоже выбор был богатый, хоть и в углу они были навалены. Продавец говорит, у неё арендная плата высокая, а это товар на любителя, чего им витрину зря занимать? Ну уж тут я отвела душеньку, покопалась вдоволь! Кого только не насмотрелась. Один был некондиционный, по дешёвке отдавали. У него голова как у европейца а тело всё – негритянское, коричневое. Не взяла, зачем нам такой, дефективный? Цены, кстати, очень гибкие были. Вроде на лицо все почти одинаковые, а за счёт одежды по-разному оценены. Простой парень в водолазке и штанах с лампасами за четвертной шёл. Интеллигент в костюме-«двойке» – уже за 30 рублей. А один был – хоть лицом и страшненький, но зато в камуфляже весь, с портупеей, как солист группы «Любэ». В сапогах и с автоматом. Только я, наверное, пацифистка. Мне больше понравился нанаец. Да нет, не по национальности, а Вова Асимов из группы «На-На». Почём, спрашиваешь? Да всего по 150. Так прямо на упаковке и было написано: Владимир Асимов, производственное объединение «Звезда», Москва. Материал отечественный на 100 процентов. Как настоящий, один к одному. И с микрофоном, и с гитарой, и в белых штиблетах. Гнётся во все стороны, как на шарнирах! Прямо загляденье. Вот тут я пожалела, что мужик мой пожадничал, денег мало дал. Купила бы ей Асимова, подружкам на зависть, пусть бы сызмальства к культуре приобщалась. Ну и что, что пластмассовый и на шарнирах, зато какой красавчик…

Нет, Маргарита, я что-то тебя не поняла. Какие протезы? Он весь пластмассовый. Кукла он. А я тебе о чём с самого начала толкую-то? Куклу я и искала. Мужика для Ленкиной Барби. Она ещё в прошлом году просила, чтоб ей целое семейство купили, вместе с детишками. А мы тогда в очередном финансовом кризисе были, поэтому только одну девушку Барби, без семьи, ей на день рождения подарили. А вот теперь и до мужика очередь дошла. А ты что, подумала, что я настоящих мужичков весь день покупала? Ну, уморила!!! Тёмная ты, Маргарита! Хотя тебе это и ни к чему, у тебя дети – оба пацаны. Ты у нас, наверное, по монстрам и пистолетам специалист. Ладно, дай просмеюсь и дальше дорасскажу.

Ты, может быть, Маргарита, не знаешь, что для этой Барби чего только не выдумано – и дом, и машина, и одежонка «от Кардена». Продаётся в отдельной упаковке. От ста до трёхсот рублей за комплект. Во-во! За эти деньги можно целую семью вместе с золовками да тётками накупить. А уж оденем-то мы их сами как-нибудь. Я все эти излишества галантерейные даже и смотреть не стала. Пошла в оптовый магазин, и там мне повезло. Всего за 25 рублей такого красавца нашла. Шатен с голубыми глазами. Брови тоненькие, глаза аккуратно нарисованы. На ногах и руках, опять же, по пять пальцев, на которых ногти можно разглядеть, а это для китайского товара – большая удача. Да что там ногти – даже линия жизни на ладони была видна. А он ещё, кроме того, в костюм одет – штаны с гульфиком и пиджак однобортный в рубчик. И в полуботинки обут. Дальше я его обнажать не стала, решила, беру не глядя. Тем более, что сертификат качества мне предъявили – что юноша без посторонних неприятных запахов и с гарантией. Так на этикетке и написано: «Кукла Генри, для детей старше трёх лет, срок службы 5 лет». Его Ленке надолго должно хватить.

Домой приползла без задних ног. Муж мой выбор одобрил. Ленка обрадовалась страшно, сразу побежала свою Барби к свадьбе готовить. До ночи их сватала, а потом мужика с собой в кровать положила. А что, пусть играется. Играться я ей разрешаю. А я рядом со своим загипсованным прикорнула, глаза закрыла – мать моя! Заснуть невозможно. Так и стоят перед глазами эти резиноволицые куклы, всех рас и мастей. Открываю глаза – нет, мой лучше. Хоть и небритый два дня… Короче, решила себя за моральные издержки побаловать. На остатки денег Ленкиным куклам наследника куплю, а если что останется, себе помаду новую. Не хватит, говоришь? Ну тогда не буду мелочиться, куплю их младенцу и коляску, точную копию настоящей. Пусть дитя порадуется. А помада у меня ещё не вся кончилась, перетопчусь.

Ну ладно. Меня уже муж зовёт. Да и ухо устало с тобой разговаривать… Ну пока, звони, если что нужно.

Алло! Слушаю! Маргарита, опять ты? А чего так скоро? Хочешь спросить. Где того, в камуфляже, продают? А может, тебе латиноамериканец лучше. У него волосы настоящие, и ноги в коленях гнутся. Увидит тебя, красавицу, тут они и вовсе подогнутся. Что, не себе, говоришь, а Витьке с Вовкой, в луноход и грузовик сажать? Ну тогда беги скорей, тот вояка там последний оставался. Беги, а то разберут. Не мы одни с тобой такие умные. У всех дети… Это только они, деточки, нам бесплатно достаются, а мужик – он нынче недёшев.