Журнальный мир

Рептилоид

«Я сильнее, – в ночи говорит Адам, –

Я и Солнцу нашему наподдам,

Я Создателя вызову на ковёр –

Поглядим, кто из нас на расправу скор…»

И кулак его сжат, на висках распухают жилы,

И ко взрыву готовится немота…

Ева смотрит на мускулы на спине,

Понимает: наверное, быть войне,

Видит пламя и смерть за желанием стать героем

И снимает – броню и рубашку, и кожу – и слой за слоем

Оголяет ему воспалённую душу и шепчет: «Милый,

Кто же нужен ещё, неужели и я не та?»

Он не слушает – в пальцы мечом уже впрыгнул змей,

Смотрит профиль Адамов с монет и резных камей,

И другие адамы построились, жаждут его приказа,

Вертикален зрачок у Адама и форма глаза

Поменялась, и тяжек стал ход крокодильих век,

…Не улыбка – оскал на Адамовой голове.

А Создатель был занят, к Луне прикреплял моря,

Тут ему доложили, Он только вздохнул – мол, зря, –

Поманил к себе жестом обратно своё дыханье…

Пробудился Адам вместе с первыми петухами:

В хвост ему вбил копьё замечательный человек –

Друг нашёл крокодила Адама в густой траве.

Величание вора

Уголь рисует пророческий, вещий сон

Той, что сидит у камина перед огнём:

В масле и яде не выплывет скорпион,

Вора поймают, раз шапка горит на нём.

Словно вандал, что для славы разрушил храм,

Вор взял то имя, которое носит Бог,

Лики святых в обрамленье оконных рам

Предупреждают о том, что Всевышний строг.

Храмом становится целый бескрайний мир…

С лампочки воск проливается на плечо,

Меченый вор, затерявшийся меж людьми,

Сам себя слышит: «О Господи, горячо!»

Маска со звоном спадает с пустых глазниц,

Плащ разорвался, и явлен под ним скелет…

Ропщут все те, что когда-то лежали ниц:

«Ты найден лёгким», – написано на золе.

Что оставляют нам времени жернова?

Россыпь росы на рассветной блестит траве…

Непреходящая сила всегда права:

В каждом есть часть, чьё последнее имя – Свет.

Ариаднин день

Вздыхают горы в объятьях бури,

Нагие – облаком их одень! –

Хребты ломает богам, цензуре

Не Судный, но Ариаднин день.

Лиха, неистова, беспощадна,

Как хочет, крутит планетой всей –

Сегодня царствует Ариадна:

Почувствуй ветер её, Тесей!

Трепещут, рвутся деревьев корни,

И скорбной складкой кричит овраг…

Она смеётся, и он запомнит –

Никто над ним не смеялся так.

Мерцает нить толщиною в волос –

Неуловимое серебро,

Удавка, молния – хищный полоз

Заполз под вырванное ребро…

И не идти за ней невозможно:

От натяжения жжёт внутри,

По лабиринту сигнал тревожный,

Тупик и красные фонари.

Обычны стены, картишки, тапки:

Налажен быт, наведён уют,

И Минотавр – собутыльник-тряпка…

Здесь представления не дают.

Нить тянет к выходу, как магнитом,

Привычка – гирями на ногах,

Но там открыто – ох, там ОТКРЫТО! –

Не выйти? Выйти? Тьма. Холод. Страх.

финал I

…Он остаётся и не выходит –

Сам превращается в лабиринт,

Нить обрывает – и счастлив вроде,

Белый за ним волочится бинт…

финал II

…Он выбегает навстречу ветру…

Пальцы на пальцах, ладонь в ладонь,

Двое едины – суммарный вектор,

В этом альянсе их только тронь…

эпилог

Всё позабыть? Целоваться жадно?

Сможет Тесей поломать тиски?

День урагана. День Ариадны.

День избавления от тоски.

В поисках Антуана

«Антуан, я приехал и жду тебя!

Небеса высоки и полны лаванды.

Тёплый галечный пляж. Голоса ребят –

Сорванцов загорелых из нашей банды.

Aнтуан, в наших бухтах вода – лазурь,

Сосны шепчутся с ветром, и горы дышат,

Наш маяк загорается раньше бурь,

Наше солнце играет, целуя крыши.

Aнтуан, ты опять победил – сдаюсь!

(Мне, по правде сказать, надоели прятки!)

Я умею проигрывать. Ты не трусь –

Отыграюсь потом, так что всё в порядке!»

«Принц, я семьдесят лет уже как не здесь –

Ты ошибся планетой, я прячусь лучше.

Нет, тот немец на мне не поставил крест –

Нaдо мной в этот миг разомкнулись тучи!»

«Антуан-сочинитель, а твой браслет,

Потемневший от времени и от соли?»

«Мальчик, ты же учил меня: смерти нет.

Я на воле, мой Принц. Я всегда на воле!»

Фотинья

Синий плед неба в заплатках иных планет,

Снег, голубое пальто – мне от силы девять,

Бьются в висках океаны, в тетрадках бред:

Я сочиняю. Случилось. Не переделать.

Мама ругается: «Замуж-то кто возьмёт?»

Папа вздыхает: «И правда, товар-то штучный!»

Я намечтаю и бластер, и пулемёт,

Замуж подальше пошлю, но пока беззвучно.

Бабушка мысли читает мои сквозь лоб –

Раньше, чем мне, ей моё всё прекрасно слышно:

«Не для нарядов ты, а по душе озноб!»

Вьюжит мука. Наше тесто выходит пышным.

«Ты оставайся собой, продолжай мечтать, –

Скорбная складка у бабушки под губами:

– В мире моём я – Фотинья, совсем не та…»

Кто не поймёт, те живут и умрут рабами.

Бабушка в мир свой отправилась через год,

Плакал отец, даже сахар горчил полынью…

Где-то внутри, под кудрями ещё живёт:

«Ты продолжаешь – и славно. А я – Фотинья!»

Знакомка

Окей, ну, привет. По делам. Мне идёт? Спасибо,

Есть принцип такой – по одёжке встречать красивых.

Давай улыбнись, не молчи, словно камень-рыба –

Велит протокол излучать позитив вовне.

Железная? Нет, каучуковой тоже стала –

Во мне полный спектр – от резины и до металла,

Но только не жди соответствия идеалу,

За этим – к иконам, пожалуйста, не ко мне!

Ты ждал, что впаду я в уныние и бескрылость –

Тебе было б лестно, чтоб я об тебя разбилась,

Но кто ты такой – принц Уэльский, скажи на милость?

Вот по носу щёлкну и в голос захохочу!

А может, и нет. Придержи-ка свои гормоны,

А то тебя вырубят память и феромоны,

Давай о продажах, сотрудниках, миллионах?..

Но ты замолкаешь и смотришь. И я молчу…

Слезинка

Город становится местом, в котором ждут –

Створки сердец распахнулись, звенят ключи…

Недруг придёт, но оставит свою вражду –

Следствий ростки не проснутся в зерне причин.

В небе дворовом звенят голоса друзей –

Будто и не было пары десятков лет…

Солнце, арена – сверкающий Колизей –

Всё, как тогда, но обратных билетов – нет.

Трап убирают, крылом по пунктиру – срез:

Нити оборваны, больше не ждут дела.

Призрачный миг поманил, но опять исчез,

И замерзает слезинка поверх стекла…

4891. Площадь Свободы

В четыре тысячи восемьсот девяносто первом

Летняя зелень акаций и блики на оргстекле…

Нас восстановят из вре́менного резерва,

Помнящих правду о прежнем добре и зле.

Не пощадили здесь площадь Свободы нашей –

Пусть её нет, широта есть и долгота…

Дверь приоткрыта меж завтрашним и вчерашним,

Мы ставим ноль против вражеского креста.

Ты называешь забытое всеми имя…

(Пусть будет «Моцарт».) А я говорю: «Шекспир»,

Мы обнимаем желающих стать другими…

Из ничего получается новый мир.

_{. . . . .}

Вижу из точки, где атом целует атом:

Сложное тонет в логичном, простом, святом…

Ласковый Миша не улетает в восьмидесятом,

Чернобыль минует нас в восемьдесят шестом.