Журнальный мир

Глава 1. Нулевой день войны

– Хочешь почитать Чехова?

Майор, увешанный оружием так, словно собирался воевать вечно, выставил книгу пьес на остаток кирпичной стены.

– Самостоятельная, сама стоит, – не забыл похвалить автора за толщину написанного.

Практически не целясь, с разворота выстрелил из пистолета в книжную мишень. Три сестры, безмятежно гулявшие в белоснежных платьях по центру обложки, кувыркнулись припудренными носиками в пыль. Артиллерист, словно за шиворот, поднял их двумя пальчиками, пролистал пробитые страницы. Отвесил щелбан пуле, застрявшей посреди книги и оказавшейся виноватой в плохой грамотности стрелка:

– Вот так становятся двоечниками. Попробуешь?

Протянул пистолет Артёму – единственному зрителю, сидящему в импровизированном летнем театре на снарядном ящике и пытавшемуся ловить головой тень от флага. Обтрёпанный ветрами, выгоревший на солнце, тот вяло плескался на флагштоке в таком же выгоревшем, бледно-синем небесном озере, наполненном по краям пеной облаков. Может, к ночи натянет на дождь? Народ ждёт с середины лета…

По поводу оружия офицер явно шутил: кто доверит его незнакомому человеку, даже если это пацан?

Но макаров пусть и замедленно, с долей сомнения у хозяина, перекочевал к Артёму. Было бы совсем странно, не выуди артиллерист тут же из-за ремня себе увесистого стечкина, по убойной силе и скорострельности способного трижды перестрелять «макара», – стрелковому оружию, как болезням, дают имена их прародителей. С улыбкой наставил его на поднявшегося с ящика парня: не вздумай баловать, не подводи меня. Скорее всего, где-то в мирной жизни у него остался сын, по которому майор скучал, и общение с задержанным около боевого охранения пареньком просто заглушало тоску по дому. Кто их знает, этих людей с оружием: скучая по своим детям, легко убивают чужих…

– Мне бы жратвы бабуле раздобыть, – Артём кивнул на рюкзак, из которого при обыске выпотрошились нехитрые деревенские пожитки. А пистолет приятной тяжестью оттягивал руку, просился в дело. Если и впрямь попробовать выстрелить в артиллериста, успеет тот спустить курок в ответ?

Отгоняя соблазнительные мысли, Артём втянул носом сытные запахи от костра, огненными языками шлифовавшего дно висевшего на треноге казана.

– Жратва у «нациков», – майор кивнул на лесополосу, где на фоне пожухлой листвы развевался чёрный флаг с остроконечной свастикой. Батальон «Азов» – только они могли позволить себе демонстративно признаваться в любви к Гитлеру. – Это они грабят местных, а у нас казённый сухпай. Но голодным не оставим, – повторяя парня, втянул запах куриного бульона. Подмигнул, выдавая военную тайну: – Всё, что отошло от дома на сто метров, считается диким и подлежит уничтожению. Огонь!

Пуля Артёма пролетела высоко над головами сестёр, но они, напуганные первым выстрелом, сами от страха повторили предыдущий кувырок. Артём с сожалением вернул оружие – не умею…

Майор по-детски улыбнулся своему превосходству и, демонстрируя новые возможности, вытащил из чехла финку. Теперь уже тщательно нацелившись вытянутой рукой в щит из снарядного ящика, метнул в него нож. Остриё впилось в нарисованный углём круг, заставив бабочкой трепыхаться чёрную с заклёпками рукоятку.

На этот раз Артём, опережая майора, услужливо обошёл столик с разложенной на нём картой, не без усилий вытащил нож из выщербленных досок. Повторяя какого-то героя из какого-то фильма, поцеловал лезвие – холодное оружие настоящим джигитом без нужды не вытаскивается, только для боя. Если его не случилось, то извинись перед сталью поцелуем и верни в ножны для следующего раза.

Артём принёс финку с уважением к хозяину – инкрустированной рукояткой вперёд. Майор одобрительно кивнул, в ответную благодарность окликнул повара, пританцовывающего от жара у костра:

– Петро. Нам би з гостем трошки перекусити. I туесок збери, нiж багатi.

Военные легко переходили с русского на украинский и обратно, хотя именно из-за языка по большому счёту и началась война на Донбассе. С требования Киева говорить всем только по-украински. Или язык всё же был ни при чём?

А суп оказался отменный. Артём не помнил в своей жизни случая, чтобы бульон варился сразу из несколько кур, а мясо к столу подавали не мелкими ощипками, а в отдельной миске: бери сколько хочешь, хоть три ножки. Но он возьмёт две, чтобы потом, как будто в первый раз, взять ещё и кусочек белой грудки – мясо из ниточек, как говорила мама. Больше съест он – меньше останется врагу. Для полного счастья оставалось выцыганить пистолет. Это майор думает, будто перед ним мазила-малолетка. А на последних соревнованиях он, Артём Воевода, перестрелял по очкам даже командира блокпоста. Вовремя крёстный научил коптить спичкой слепящую глаза мушку…

– Что, понравилась игрушка? – майор, перехватив взгляд парня на кобуру, вытащил макарова. Погладил костяную рукоятку с частым рубчиком, предусмотренным от скольжения в потных ладонях стрелка. У оружия ничего случайного нет.

– У нас на улице у многих что-то имеется. А у меня только рогатка, – посетовал на неустроенную жизнь во время войны без оружия Артём. Намекнул доброму артиллеристу, как обойти закон: – Пацаны сбивают номера, и никаких следов. Зато чужие к нам не суются. Знают, что получат по мордасам.

– И это правильно, – неожиданно поддержал народную самооборону майор, подвинув к столику, сколоченному из досок всё тех же снарядных ящиков, плетёное кресло. – Само оружие, брат, ни в чём не виновато. За всё отвечает тот, кто стреляет из него.

Повертел макарова и, не вернув в кобуру, оставил лежать рядом на ящике. Стоявшие тут же автомат и гранатомёт словно подтверждали слова Артёма: если на улицах сёл и городов оружия выше крыши, то что говорить про боевые позиции на фронте.

– Как супец? – опустошивший свою тарелку майор отвалился на спинку плетёного театрального кресла. Может, и впрямь на пути артиллеристов попался какой-то театр, и теперь командир, войдя в роль главного героя, сытно развалился пусть и перед единственным, но зрителем.

– Вкусно – ум отъешь. Первый раз за войну наелся, – почти не соврал Артём. Вычистил корочкой хлеба тарелку: – Где помыть?

– Ты у меня в гостях, – не разрешил артиллерист, доставая сигарету.

Артём суфлёром вытащил спички – крёстный дядя Степан уже несколько лет собирает их коллекцию. А то где бы мог узнать, что существуют коробочки с ноготок на пару спичек, а есть короба и на две тысячи штук. А треугольные коробки вообще впервые у него увидел, как и круглые, словно под девичью пудру. Нашлась даже стеклянная упаковка в виде банки. А спички на пластинах, отламывающиеся поштучно? А каминные спички в два пальца толщиной? Повторяющиеся в коллекции образцы крёстный охотно дарил Артёму, что сейчас и пригодилось для демонстрации уважения пану майору, – поджечь сигарету горящей на любом ветру и даже под водой охотничьей спичкой. Да ещё можно поделиться с ним половиной коробка в благодарность за обед.

Майор охотно принял подарок, высыпал спички в пачку к сигаретам. И, наконец, признался в понятном:

– Авось и моего сына кто-то покормит в случае чего.

Артём же огляделся, благодаря взглядом приютившее его место: наблюдательный пункт со стереотрубой, выпученным удавом неподвижно осматривающей местность, столик с придавленной камешками картой. Пересчитал хоботы орудий с наброшенными на них кусками маскировочных сетей, штабеля снарядных ящиков. Поклонился командиру:

– Спасибо, пан командир, – на новый лад обозвал майора. Офицер дёрнулся на неожиданное для себя обращение, но промолчал. Не поправил. Значит, привыкает. Начинает нравиться быть паном… – Мне пора. Пока доберусь до дома, и комендантский час наступит.

Кашевар уже наполнил супом банку из-под огурцов, обмотал её тряпицей от случайных ударов, помог уложить подарок в рюкзак. Незаметно для командира запихнул ещё что-то наверняка вкусное на дно сидора, подмигнул. И впрямь соскучились мужики по семьям…

Пан указал в сторону чёрного флага:

– Туда не вздумай нос совать. Отмороженные на всю голову. Если б не они, давно бы закончили эту канитель.

Это была уже политика, за которую на Украине карали тюрьмой и пытками, поэтому вернулся к отцовству и наставлению:

– А ты не вздумай бросать учёбу. Не повторяй дураков.

Прижал к себе Артёма, поцеловал в макушку. Подтолкнул в рюкзак – иди, не мешай нести боевое дежурство, не расхолаживай воспоминаниями.

Некоторое время грустно глядел парню вслед. Потом поднял книгу, перелистал пробитых «Трёх сестёр». Оглядел остановившую пулю страничку, с которой начиналась новая пьеса – «Вишнёвый сад». Заглушая тоску по дому и сыну, попробовал читать. Действие постепенно увлекло, и майор, приказав повару принести чаю с вареньем, тоже «ушедшим» прямо в банках за сто метров от села и потому по законам военного времени конфискованным, уселся в перенесённое под масксеть кресло – и продувает, и не печёт голову. Тень от одноногого флага попробовала потянуться туда же, да только командиру, похоже, было не до него, зовущего в бой за чистоту украинского языка: увлечённый чтением русского писателя, превратился из вояки в добродушного мужичка, улыбающегося уголками губ.

Артём же, едва скрывшись за кустами-самосевками, сделал крюк к лесополосе, идущей вдоль линии электропередач к чёрному флагу. «Азовцы» веровали в свою неприкасаемость, постов не выставляли, и Артём от акации к акации, от клёна к клёну, от кустов маслины снова к клёну, вытеснившему всё вокруг, подполз к лагерю боевиков на расстояние различаемых голосов. Затих. «Нацики», если поймают, за обеденный стол не пригласят, скорее поставят вместо мишени. Так что на случай задержания снова придётся прикинуться голодной овечкой, а банку с супом лучше выбросить. Он грибы собирает. Вон, стайка рядовок в надежде на дождик вылезла.

Сорвал несколько бледно-розовых шляпок, распахнул рюкзак и обомлел: поверх укутанной банки лежал пистолет. Майор? Всё же подарил?! А патроны? Оружие без них – кусок металла, которым лишь заколачивать гвозди.

Выдавил магазин из рукоятки. Пять золотоголовых братцев-близнецов подпирались снизу тугой пружиной, готовые нырнуть в ствол, подставиться под боёк и, воспламенев, умчаться на простор. И неважно, кто окажется на пути – «Три сестры» Чехова, «Идиот» Достоевского, «Война и мир» Толстого или даже они сами. Лишь бы освободиться от мёртвой металлической хватки, вырваться из темноты, запаха гари и смазки, расправить плечи, вздохнуть вольно, умчаться на скорости вдаль. Что будет потом, после выстрела, – про то неведомо, ещё никто не возвращался из заствольной жизни. Но не для того же они появились на свет, чтобы вечно жить взаперти! Как говорят много повидавшие солдаты, лучше сгореть, чем сгнить…

Самому Артёму вообще-то без грохота и спецэффектов требовалось возвращаться на блокпост, в своё подразделение, доложить о высмотренных значках на карте майора. Наверняка пригодится и себе в оправдание! Утром удалось обмануть часового, что якобы по приказу командира отправляется в свободный поиск по тылам противника. Собственно, так и получилось, результат есть: скатертью-самобранкой расстелилась под носом, на пути к мишени для метания ножей, карта с нанесёнными на неё боевыми позициями артиллеристов. Майор-артиллерист, конечно, добрый для жизни, но глупый для войны. Война – время закрытых ушей, глаз и рта.

Только Артём шёл в этот район не ради карты артиллеристов. У них нет миномётов, а ему нужны конкретно «Васильки». Столько красивых букетных названий придумано орудиям – «Гиацинты», «Тюльпаны», «Гвоздики», «Акации», а ему бы отыскать позиции самого простенького синего полевого «цветка». Потому что вот уже несколько месяцев из этого района каждое воскресенье вылетают шесть «васильковых» мин. Ровно в 6 часов вечера, словно отбивая время вслед за курантами Спасской башни Московского Кремля. В первое воскресенье мая одна из таких мин-курантов прилетела к ним в огород, где мамка поливала проклюнувшиеся на грядке огурцы…

Не стало мамки, засохли огурцы, прошло лето, самого Артёма крёстный прописал сыном полка к ополченцам, а какой-то маньяк продолжает упорно, как по расписанию, извещать выстрелами о нулевом дне – воскресенье. Сегодня как раз оно. И потому Артём здесь. И скоро 6 часов вечера. И у него появляется возможность высмотреть, откуда и кто стреляет. Скорее всего, это нашёл себе забаву «Азов». Теперь осталось увидеть, где позиция. Никто никогда так близко не приближался к фашистскому батальону…

– Микола, напиши «С пер-рльшим вер-рлесня». Нехай життя повчить, а не р-рлоссийску мову, – выделился в вялом гомоне лагеря властный командный голос, спотыкающийся о букву «р».

Кто там и кого хочет поздравить с первым сентября? Чем поучить жизни взамен русского языка?

Артём выбрал клён потолще, допрыгнул до сучьев, полез наверх, пока не закачалась верхушка. Рискуя сорваться, раздвинул ветви с резными листочками. За ними увиделись искажённые маревом жаркого дня фигуры солдат. Однако стоило вглядеться, и распознался боец, сидящий с кисточкой перед минами-крылатками. Это они – подарок к первому сентября? Они – вместо русского языка?

Командир окликнул несколько солдат, те взяли по надписанной мине и направились к узкоколейке, тянувшейся от террикона. Шестеро! Оно! Пока всё сходится.

Обдирая живот и руки о кору и сучья, соскользнул вниз, выхватил припрятанный в траве вместе с банкой супа пистолет. С усилием сдвинул вниз флажок предохранителя, передёрнул затвор, загоняя старшего золотистого братца в ствол. Артём пока не знал, что станет делать, следует ли вообще приближаться к «нацикам», не хуже майора-артиллериста увешанных оружием. Эти ведь стреляют не по книгам, а сразу по людям. По его мамке точно. 57 осколков насчитали врачи в ней! 57 из стандартных 400. Он изучил про «Василёк» всё!..

Дорогу к узкоколейке перекрыл ручей, уходящий под арочный свод выщербленного каменного мостка. Проскочив его застоявшуюся вонючую прохладу, Артём вырвался на открытый степной участок. Спасло, что вдоль бережка рос ковыль, и он сусликом высунул голову, отыскивая «азовцев» с минами.

– Швыдка медична допомога, – сравнил себя со скорой помощью командир, и по его голосу легко отыскалось место сбора миномётчиков.

К ним со стороны террикона, разгоняемая двумя бойцами, по рельсам уже ехала вагонетка. А на ней… на ней стоял миномёт. Короткоствольный «Василёк», давно распознанный по полёту мин крёстным дядей Степаном.

– Точно мой родной «Василёк» стреляет, два года наводчиком при нём состоял, – изучал он осколки от мин, вымеряя для гарантии у воронок углы прилёта снарядов.

Сделал даже рисунок миномёта, припомнив практически все детали. И стрельба совпадала – от 800 метров до четырёх километров. Не только по прямой, но и с навесом, из-за террикона. Теперь Артёму стала понятна причина, по которой ополченцы не могли засечь огневую позицию «часовщиков»: мини-бронепоезд! Стрельба каждый раз с нового места. И через полчаса мины с поздравлениями к новому учебному году полетят, возможно, в сторону его родной школы! Учителя, небось, как раз развешивают в классах карты и плакаты. Им стопудово помогают Зойка и Валя Почечуевы, Костик Алимов, Славик Непейвода… Может, кто-то уехал и в Россию от обстрелов, надо сходить в школу, проведать ребят. А с одним пистолетом миномёт штурмом не взять. И даже если каким-то образом взорвать «Василёк» или просто вывести его из строя, «нацики» легко прикатят новый. Оружие, как сказал майор, само по себе не виновато в войне, за всё отвечает тот, кто стреляет!

И даже не он, а тот, кто даёт команду на открытие огня!

Командир с картавым «р»!

Миномётчики привычно и буднично загрузили на платформу боеприпасы. Оседлав, как ишачка, со всех сторон вагонетку, покатили на ней вдоль электрических столбов. Выбирать огневую позицию? Только вот Артёму не то что догнать стрелков, высунуться из сусликового укрытия не представлялось возможным: картавый командир остался сидеть рядом с насыпью на деревянном чурбачке. Вытащил из нагрудного кармана мобильную рацию, глянул на часы. Артём торопливо сверил свой циферблат: до выстрелов ещё пятнадцать минут. Если ровно в 18 часов прозвучит по рации команда на стрельбу, то на топчане – точно он, убийца его мамки.

Стал подползать к картавому поближе, пока не оглох от собственного слишком громкого дыхания. До выстрелов – 7 минут. Он тоже приготовится. Спасибо майору. А номер на пистолете сбит. Украинская армия сама заметает следы? «Азовец» спокойно курит, сбивая пепел постукиванием пальца по отставленной в сторону сигарете. На чёрной майке по спине надпись огромными буквами «АЗОВ». Заглавная «А» напоминает мишень артиллериста для метания ножей. Прямо под левой лопаткой, где сердце. У него, Артёма Воеводы, финки нет, но на последних соревнованиях он и впрямь победил командира блокпоста, выбив две десятки из трёх. А сейчас у него в пистолете целых пять патронов.

Три минуты до традиционных шести выстрелов. Не война, а сплошная арифметика. Для первоклашек. Только вот школу сейчас разбомбят. Две минуты! А часы мамкины. Когда после взрыва он подбежал к ней, она, не моргая, смотрела прямо на солнце. Он затормошил её, потом приложил ухо, чтобы послушать сердце, но тиканье часов на оказавшейся рядом руке заглушило все остальные звуки…

Едва картавый поднял рацию, Артём подставил под рукоятку пистолета вторую ладонь. При стрельбе с двух рук отдача меньше, а это важно, если придётся стрелять повторно. А он будет. За мамку. В эту ненавистную букву «А». Она легко легла в прорезь прицела.

Совсем не вовремя на мушку опустилось солнце. Забалансировало на её отполированном острие, словно девочка на шаре. Сейчас бы закоптить горящей спичкой мушку, как научил крёстный, но вдруг не вовремя! А глаз уже заслезился, совсем некстати стал стекать ещё и пот по спине и со лба. Выгораживают убийцу, спасая от мщения? И когда показалось, что ещё и часы остановились, «азовец», наконец, поднёс к губам рацию. Он!

Больше не раздумывая и не сомневаясь, прерывая картавый приказ на открытие огня, опережая вылет мины-крылатки с белой надписью «С першим вересня», Артём нажал на спуск.

Командир миномётчиков, словно повторяя книгу Чехова, взмахнул руками-страницами и кувыркнулся с деревянной сидушки в железнодорожную гальку. Артём стрелял в неподвижное тело, пока пистолет желторотым птенцом не распахнул рот от недостатка пищи. Отбросив ставшее бесполезным оружие, Артём рванулся назад. По ручью. Под аркой. Вдоль линии электропередач. В лесополосу. У своего кленового наблюдательного пункта подхватил рюкзак. Тряпки, словно сползшие чулочки, оголили крутые коленки суповой банки, и, теряя секунды, но забрал и гостинец кашевара. Задирая ноги в высокой траве, рванулся прочь от автоматных очередей, раздавшихся у железной дороги.

Глава 2. Арестовать и выдворить в Россию

День окончательного окончания лета не радовал бойцов «Тэшки». Т-образный перекрёсток, у которого обустроился блокпост ополченцев, просматривался на все три дороги, и ни на одной из них даже в бинокль не виделось ни своих, ни чужих.

Нет радости на войне, если не возвращается с задания разведка. К тому же ушедшая в тыл врага самовольно, без приказа. Да ещё в возрасте четырнадцати лет.

– Лично расстреляю, – ласково-ласково, безнадёжно-безнадёжно шептал грузный командир «Тэшки», прошаривая в бинокль четвёртую сторону – нейтральную полосу в триста метров, которой международные наблюдатели разъединили воюющие на Донбассе силы. Эдакая «серая зона», где словно пропало время.

Но именно туда и ускользнул под покровом утреннего тумана Артём. И вернуться, скорее всего, может с этой, вражьей стороны. Всё бы ничего, не впервой, но сегодня вместо традиционного «василькового» обстрела Республики там слышна внутренняя суматошная автоматная стрельба. И это наверняка связано с Артёмом.

– Ничего, Василь Матвеич, ничего, – на правах одногодка назвал командира по имени-отчеству грызущий спичку Степан Самойлов. Корил себя, что привёл крестника на блокпост после смерти матери. Опекал всё лето, а перед самой школой, выходит, не усмотрел. – Он в лапти кого хочешь обует, – продолжал уговаривать скорее себя, чем начальника, в благополучном исходе дела. – Он и в мирной жизни ничего не боялся. Ни деда с бабой, ни матери, ни ремня, ни крапивы, ни хворостины. Боец. Но по шее надаю.

Пока же отпихнул Шнурка, по собачьей настырности лезшего по ноге со дна траншеи, чтобы заглянуть в глаза и поинтересоваться, где пропал его хозяин.

О подзатыльниках Артёму мечтал и часовой, поверивший ему на слово и пропустивший через боевое охранение, а в итоге получивший от командира за ротозейство по первое число. А с каждым часом отсутствия разведчика – и по второе, и по третье…

Всем хотелось поторопить время, но через день в этом мире никто ещё не перепрыгнул. Это Шнурок может переспать любое время и спокойно пойти по собачьим делам, не спросив ни часы, ни день недели…

– Собирайся, – вдруг приказал командир Степану. Тот с готовностью перебрал в руках автомат: да, что-то надо делать. – Поедешь в Москву.

Самойлов недоумённо впился взглядом в «Матвея», поневоле вспомнив субординацию и позывной командира. Какая Москва? Она отсюда, из окопов «Тэшки», по своей недосягаемости могла соперничать хоть с Луной, хоть с Марсом.

Василий Матвеевич не стал интриговать:

– Там в Генштабе у меня товарищ служит. Я уже просил его пристроить Артёма в суворовское училище. Зацепка-то у него хорошая – родился в Москве.

– Вместе семьями на катере по Москве-реке… Турпоездка от шахты… – вспомнил Степан то давнее время. Потому, собственно, и стал крёстным, что носился по Москве вместе с Колькой Воеводой, вдруг ставшим раньше срока отцом, в поисках всего необходимого для роженицы и малыша. Как далеко ушло время! И Колька, дурак, ушёл из семьи, погнавшись за длинным рублём вахтовика в Сибирь, и войны не было, и Ирина не имела таблички на кресте. Не было, собственно, и разницы, кто где родился и на каком языке говорил…

Новая вспышка стрельбы за «серой зоной» вернула к реальности:

– Но ведь сбежит, стервец.

– А ты зачем? Передашь с рук в руки.

Строили планы и козни так, словно Артёмка сидел в столовой и ел кашу…

А он, путаясь в жёсткой траве, из последних сил бежал к террикону. Там в норах-копанках, нарытых местными жителями в поисках металла, в обильных зарослях белой акации, которую чуть ли не с первого класса они высаживали для укрепления породы, в зарослях полыни можно спрятаться. Только вот огонь автоматов приближался слишком быстро. А если «нацики» заведут ещё бронетранспортёры… Это для артиллерии они алюминиевые танки, но скорость-то по бездорожью у них непревзойдённая. Догонят…

Нога подвернулась, и он со всего размаха, не хуже расстрелянных чеховских сестёр вкупе с командиром миномётчиков, ткнулся носом в землю. Она щедро, словно Артём был скаковой лошадью и требовал подкормки, сунула ему в рот охапку ковыля. Отплёвываясь, порезав язык и губы острыми лезвиями стеблей, со страхом осознал, что далеко ему не убежать. Ни от БТР, ни от автоматчиков не улететь на ковре-самолёте, не скрыться в тайных подземных ходах. Даже утреннего тумана нет, не говоря уже о дымовой завесе…

Встрепенувшись от озарения, захлопал по карманам. Спичечный коробок оказался на месте! Ура, что пожадничал и не подарил его весь в порыве благодарности майору-артиллеристу.

Широким охватом наклонил звенящие от солнечного накала, иссушённые стебли. Поднёс спичку к коричневым ковыльным метёлкам. Те охотно подсунулись под огонь, затрещали бенгальскими искрами, по-новогоднему щедро делясь пламенем с соседями. Ветерка вполне хватило для поддува, несколько огненных разгоревшихся языков даже бросились по-детски неистово обниматься с хозяином, и успевшему услышать треск подпалившихся бровей Артёму пришлось отмахиваться от всполохов, как от назойливых слепней. Зато изнывающей от жары степи приспело в радость изменить опостылевшую от однообразия жизнь. И роли уже не играло, ливень обрушится сверху или пойдёт гулять по её просторам пожар.

Артём пробежался со всепогодными спичками, поджигая всё новую и новую траву и придавая огню нужную линию и направление. Пожар оказался верховым, нижняя трава, ещё сохраняющая некоторую зелень и островки белёсой полыни, только дымила, но это как раз и было важнее всего. Террикон манил защитой, его срезанная верхушка говорила о том, что вокруг него живут люди. Крёстный разъяснял, что пики сравнивают, уменьшая высоту выброшенной из шахты породы, чтобы не платить жителям за превышение экологических норм. Но там и надежда на спасение!

Однако беглец нашёл в себе силы отвернуть от горы и податься вновь к лесополосе, тянущейся от лагеря «Азова». К самому её хвостику, где в редком ситечке деревьев его точно искать не станут. Полезут именно в заросли акации и в копанки, в гаражи и частный сектор. А он дождётся темноты и спокойно выйдет к своим. Вот Матвеич обрадуется добытым сведениям…

«Матвей» захлопнул наручники на запястьях Артёма, едва того с обгоревшими бровями, с красными от дыма и бессонницы глазами и распухшими от порезов губами привели в штаб после полуночи.

– Запереть! Не спускать глаз! – взревел вместо «здравствуй» и обниманий.

– Я супчика принёс, бульончик, – растерянно пролепетал парень, но подарок ещё больше разъярил командира.

– Какой к чёрту супчик! – грохнул он кулаком по столу. Неизвестно по какой взаимосвязи качнулась на проводе и замигала лампочка, заставив присутствующих замереть, успокаивая разбушевавшиеся руки начальника. Даже прыгавший рядом от счастья Шнурок плюхнулся на поджатый хвост. – Нервы в ошмётки и язву желудка ты всем нам принёс, а не бульончик!

– Товарищ командир…

– Я командир для тех, кто исполняет мои приказы, а не самовольничает! Под арест!

Ах, так – сжал до боли Артём губы. Если б они знали, где он был, что видел и испытал! Его сто раз могли убить «нацики», а он сам отправил на тот свет воскресного картавого маньяка. Что же сами этого не сделали за всё лето? Но теперь он ничего никому не расскажет. И про карту артиллериста тоже, потому что майор – нормальный мужик и предавать его западло, хоть он пан и враг. А утром, когда у командира кончатся психи, он уйдёт со Шнурком на другой блокпост. Или перейдёт линию фронта и станет воевать один. Справится. И получше, чем под чьим-то присмотром…

Силы и мысли кончились, едва голова коснулась подушки, а собака свернулась чутко сопящим калачиком у живота. Он даже не услышал и не почувствовал, как запанцирил по крыше долгожданный дождь, как сняли наручники и укрыли одеялом вместе со Шнурком. Спал как убитый. Мог, возможно, проспать целые сутки, но общий подъём на блокпосту – он и для арестантов един.

Вошедший в землянку крёстный выпустил собаку, протянул Артёму миску с подогретым трофейным супом. Тот потянулся за ложкой, но в памяти всплыл холодный ночной приём, и он демонстративно задвинулся в угол нар. Он не станет ничего есть, пока… пока… Командир, конечно, извиняться не станет, и по большому счёту он прав. Но арестовывать как жулика или предателя…

– Ешь давай, – не принял обидчивого выражения лица дядя Степан. – Дорога дальняя.

– Какая дорога?

– Асфальтовая. Едем в Москву. Спички покупать. Вон, осень наступила, для костров потребуются…

Прозвучи известие в другой день, можно было подпрыгнуть от радости. Но сейчас Москва готовила подвох, таила опасность, и никакие спички ситуацию не спасали. Поэтому никуда он не поедет. К тому же надо посмотреть, не заменит ли кто картавого в следующее воскресенье. Вдруг найдётся новый желающий продолжить традицию? А кто знает, где и как это происходит? То-то. А он, если надо, вновь доберется до узкоколейки и уничтожит любого, кто попробует отдать команду на стрельбу. А ещё научится метать ножи, и тогда пусть попробуют взять его…

– Я не поеду, – сообщил крёстному Артём. Под арестом вечно держать не станут, в конце концов, подкоп сделает. А кто хочет, пусть едет хоть в Москву, хоть в Киев. Он же сам решит, чем заниматься.

Утвердиться в принятом решении не дал протиснувшийся в землянку командир. Опережая вернувшегося Шнурка, присел на нары, отдышался, обнял Артёма и дружески похлопал по спине. Но затем снова захлопнул наручники потерявшему бдительность подчинённому. И подтолкнул к двери: пора!

Обманывая шедший всю ночь дождь, солнце растолкало локтями тучи и на несколько минут прорвалось в окопы, пулемётные гнёзда, ходы сообщения. Рискуя получить по лбу обитой войлоком дверью, попыталось даже заглянуть в землянку: я здесь, меня рано списывать со счетов. Ещё почти лето, ещё можно смотреть на мир с улыбкой.

Однако выстроенный перед землянкой личный состав «Тэшки» смотрел на Артёма с сожалением.

– Товарищи, – не давая подчинённым времени на разговоры, командир приобнял парня. Тот дёрнулся, освобождаясь от лживой командирской заботы, но «Матвей» пальцев не разжал. – Вспомним: сегодня первое сентября. Давайте поздравим Артёма с началом учебного года.

– А наручники при чём? – раздалось из строя. Ополчение – это не воинское подразделение, бойцы взяли в руки оружие по внутреннему убеждению, а не по призыву. И таким не прикрикнешь, чтобы отставили разговорчики в строю!

– Гав, – подтвердил недоумение с левого фланга строя и Шнурок.

– А Артём сам попросил, – пальцы командира сжались на плече арестанта так, что тот присел от боли и согласно закивал. – Знает, что по своему характеру может сбежать даже от крёстного. Но при этом он умный парень и прекрасно понимает, как важно учиться. Война когда-то закончится, и Республике потребуются грамотные офицеры, способные защищать её, когда мы с вами уйдём на дембель. Вот Артём Воевода и попробует поступить в суворовское училище. Пожелаем ему удачи и… офицерского возвращения.

Ополченцы захлопали, заставив взлететь с веток птиц и перемяться застывшими лапами собачку. На дороге, как по сигналу, завёлся «уазик», Степан Ильич показал командиру синюю папку: документы готовы. Сослуживцы выстроились в очередь обнять отъезжающего счастливчика, хотя и сжатого мёртвой хваткой командиром.

– Не обижайся, – впервые с вечера соучастно прошептал «Матвей» на ухо Артёму. Даже ослабил плечо. – Не подведи нас в России. Помни всегда: ты – боец Народной Республики! Пройди всё с достоинством. А мы… мы будем скучать за тобой.

За такие слова обнять бы Василия Матвеевича, но сцепленные оковами руки не развелись, вновь напомнив Артёму об его унизительном положении. Неужели нельзя было по-человечески всё решить? Конечно, он бы всё равно сбежал, но чтобы так, как шелудивого кота, изгонять с войны… Хорошо, вывозите, но на границе он всё равно даст дёру. Даже без документов из синей папочки. Мало ли домов и бумаг сгорело у людей во время обстрелов. Выпишут новые…

Ничего из происходящего не желал понимать лишь Шнурок, заискивающе заглядывающий в глаза каждому. Так и не выросший по размерам во взрослую собаку, пёс сердцем чувствовал тревогу хозяина. Перед посадкой в «уазик» прыгнул на грудь Артёма, принялся лизать лицо, заскулил. Командир с усилием оторвал дворняжку, прижал барабанившие воздух лапы. «Но ведь всё хорошо, всё в порядке»? – вопрошали дрожавшие собачьи глаза.

– Всё хорошо, – вслух подтвердил «Матвей».

Шнурок не поверил, вырвался и помчал, истошно лая, за машиной. Не давая Артёму оглядываться, Степан Ильич привалил его к себе, закрывая уши.

– Ты жди, я вернусь, – прокричал в поднимающееся стекло Артём. Вырваться не получилось, он укусил волосатую руку крёстного, но тот перетерпел боль, не ослабил хватку. – Всё равно убегу, – пригрозил уже конвоиру.

Однако связи у «Матвея» оказались настолько высокие, что наручники крёстный не снял даже при пересечении границы. Пограничники что свои, что на российской стороне читали какую-то бумагу, улыбались и давали зелёный коридор конвойной парочке.

Ключик на браслете щёлкнул, разъединяя металлические кольца на запястьях, лишь когда уселись в автобус до Москвы. Прижатый к окну Артём уткнулся лбом в стекло, не реагируя ни на слова крёстного, ни на подсовываемые бутерброды. Хоть в тундру вывезите, хоть в пустыню, он вернётся домой. При первой малейшей возможности.

Она случилась только в Москве на автовокзале! Уверовав, что крестнику отныне деваться некуда, Степан Ильич в ожидании открытия метро припал к киоску, высматривая за стеклом диковинные коробки спичек. Прикинул непредвиденную растрату, внутренне согласился на неё и указал на коробок с тиснёной прессом этикеткой Кремля:

– Мне этот.

Клевавшая носом молоденькая продавщица попыталась дотянуться до товара через стеклянные полочки, порушила несколько витринных образцов и обессиленно опустила руки:

– Может, вам зажигалку дать?

Степан Ильич, опьяненный мирной Москвой, с улыбкой замотал головой:

– Не-е-ет, девушка, не могу. Меня попросили поджечь Московский Кремль именно спичками, а вы мне подсовываете зажигалку. Давайте уж достанем.

Достала. Но не успел любитель огня нарадоваться добычей, как ему на плечи легли сразу две руки:

– Гражданин. Пройдёмте!

Дёрнувшийся из рук полицейских Степан Ильич ещё больше усугубил своё положение, и на глазах у Артёма ему в мгновение ока захлопнули на руках наручники. Это было смешно, потому что Артём знал: крёстный просто пошутил, с поджогом сейчас разберутся и отпустят. Но как всё быстро меняется в этой жизни! Одно неудачное слово, и конвоир сам превращается в арестанта…

Что объяснял задержанный полицейским, как умолял быстрее отпустить его, потому что приехал не один, но долго держать не стали, выпустив с настоятельно вежливым напутствием подобным образом в Москве больше не шутить.

Артёма ни в зале ожидания, ни у киоска, ни на перроне не оказалось. Помочь мог только закон потеряшек – возвращаться на то место, где виделись последний раз. Киоскёрша, узрев идущего к ней возбуждённого «поджигателя Кремля», начала судорожно искать глазами стражей порядка и опускаться под прилавок. Можно и нужно было напугать бдительную девочку ещё чем-нибудь до смерти, но… но Москва не только слезам не верит, но и шуток не понимает. Полез в карман за оставшейся с дороги конфеткой, но и этот жест нёс для девочки угрозу, и она гильотиной опустила стекло в амбразуре окошка.

Смущаясь всеобщего внимания, Степан Ильич огляделся и спросил громко, сразу ко всем на станции обращаясь:

– Люди, кто-нибудь видел пацана в синей ветровке? Брюки цвета хаки. С Донбасса, – зачем-то уточнил адрес.

На слово «Донбасс» пассажиры среагировали, но и это не помогло выйти на след исчезнувшего бойца Республики. Пацан сказал – пацан сделал…

– Дурак, – прошептал Степан Ильич, и было непонятно, относилось это к крестнику или к нему самому.

Он откровенно не знал, что делать. Предупредить всех водителей о возможном пассажире? Или сначала добежать до метро, которое открывается через несколько минут? Но у Артёма нет денег и ехать ему некуда. Значит, будет прятаться и выжидать где-то рядом в кустах?

– А я думал, вы меня бросили, – раздалось за спиной, и Степан Ильич опустошённо прикрыл глаза. Нашёлся! Убить или обнять шутника?

Не оборачиваясь, чтобы не выдавать слёзы, повторил полицейского:

– Больше так в Москве не шути!

Народ на станции начал разбираться с вещами: метро готово было развезти гостей столицы в любом направлении. Посланцев Донбасса интересовал Генеральный штаб со станцией «Арбатская». Как будет здорово, если всё получится. Должно получиться, если идти по былям, то есть по правде жизни. Не с гулянок ведь приехали.

Здравствуй, Москва.