Аттыг-таш, или тропой «пионеров»

Аттыг-таш,

или тропой «пионеров»

Путевые заметки

Сколько себя помню, всегда поражался, как мистически звучат тюркские наименования гор, рек и селений… Есть среди них и такие, которые стоит хотя бы раз услышать, и понимаешь, что не посетить названные ими объекты ты уже физически не способен, не имеешь права: они притягивают, манят, ограничивают свободу воли, распространяя на тебя свою древнюю власть.

Аттыг-Таш – одно из таких названий. Нет смысла искать его на картах. Нет смысла искать там и его более или менее корректное, как, впрочем, и большинство других, переложение на русский язык – Стрельный камень. Сейчас можно, конечно, обратиться к глобальной сети Интернет, что предлагает нам широчайший набор мнений и домыслов при недостатке информации. Когда я впервые узнал о Камне, даже и такой возможности ещё не было.

 

П

омню, в детстве, проезжая в утробе десятивагонной змеи электрички дорогой на юг, всегда обращал внимание на громадную, исполосованную слоями, скалу, испещрённую эмалевыми надписями, вдоль которой, с полкилометра, проходили пути. Помню, как скала эта, необъятная и могучая, обрывалась внезапно в глубину соцреалий пионерского лагеря «Горное ущелье» у дачного поселка Подстрелка. Помню, как мне хотелось выйти на этой утлой остановочной платформе у стенки обрывов. Тогда я ещё не знал, почему. Как не знал, что довлеющая над ней, крашенная серебрянкой десница неупокоенного вождя мирового пролетариата указывает мне на него – на Аттыг-Таш.

Впервые я узнал о Стрельном камне и связанной с ним легенде в школьные годы. Заглянул в библиотеку и открыл выставленную на витрине модную тогда книжицу – «Кузнецкую летопись» Ивана Конюхова. Вот эти строки: «Новую линию (линию укреплений – примеч. автора) защищали Олонецкие драгунские полки, вскоре после устройства города Кузнецка поднялась на них чудь, дойдя до юрты татарина Кузедея в семи верстах от остроконечной скалы; они принудили Кузедея быть вожатым до Кузнецка, он похвалился перед людьми ловкостью стрелять, стрелял из лука и стрела воткнулась в самую вершину скалы, отчего и ныне называется Стрельным камнем». Целый абзац.

Искать Стрельный камень по таким описаниям – все равно, что примерить на себя роль Шлимана при поисках Трои. Чудь? Не Рериховская ли это чудь, ушедшая в землю от «белого царя русских», или тут имеются в виду джунгары – беспокойные южные наши соседи, под корень вырезанные китайцами в восемнадцатом веке? Кузедей? Если он был невольником, кто дал ему в руки лук, зачем ему было стрелять в какую-то вершину? Связано ли имя с наименованием села Кузедеево? Если да, в окрестностях Кузедеева нет никаких остроконечных скал. Или есть? Я не стал тогда подробно в этом разбираться.

Но… история сибирского пограничья так и не давала мне покоя. В записках знаменитого этнографа и миссионера отца Василия (Вербицкого), я вновь натолкнулся на эту легенду. Будто бы позади скалы (у Вербицкого приводится несколько иное наименование – Ог-аттыг таш) осталась тропа, выбитая копытами войска, которое Кузедей вел к Кузнецку… Я стал собирать варианты сказания, а их оказалось великое множество. Они предоставляют искателю широчайший выбор возможностей на любой вкус – легендарный проводник предстаёт в спектре обличий от махрового предателя до кузбасского Ивана Сусанина. И особенно удивляться этому не приходится.

При отсутствии у коренного населения письменности и устной передаче знаний масштабы новых напластований и интерпретаций, по прошествии веков, становятся воистину чудовищными. Да и в советское время мало кто проявлял интерес к подобному творчеству. Поэтому крупицы знаний приходится выискивать с огромным трудом. Современные переписчики истории тоже стараются, кто во что горазд, по принципу – чего не знаю, то сам додумаю. К примеру, ещё в конце 90-х, филологи и историки вполне признавали, что название главной реки Кузбасса – Томи – представляет для них полнейшую тайну. Сейчас выдуман новый эпический герой с этим именем, и истории с его участием активно продвигаются в массовое сознание, подобно россказням о незабвенном «кузбасском гоминиде» – Йети. Необходимо учитывать и тот факт, что всё трудное для русской речи на географической карте так или иначе упрощается и видоизменяется, истирая прежние смыслы. И похоже – процесс естествен и необратим: река Уен (Уэнь) стала Инёй, гора Каритшал – Зелёной, улус Тах-тал-аал – Осинниками, а название села Кузедеева, несмотря на наличие сказаний о великом охотнике и у окрестных народов, «знатоки» начинают выводить от некоего сподвижника Ермака Кузи Деева…

 

П

режде чем искать Стрельный камень, я решил, для начала, определиться с наиболее приемлемой версией легенды. Поскольку, как я полагал, именем врага, а тем более – предателя, старейшее русское село юга Кузбасса вряд ли назвали бы, наиболее логичным я посчитал следующий её вариант, отличный от версии «Летописи», что не слишком меня смущает (как- никак, Конюхов тоже лишь записал слышанное, причём в данном случае, более чем через полтора века после описываемых событий): «Когда татары (алтайцы, чудь) пошли походом на Кузнецк, они остановились у юрты охотника и богатыря Кузедея, на месте которой впоследствии было основано село (форпост, редут), и предложили ему выступить в качестве проводника. Тот отказался, сославшись на то, что с русскими воевать бессмыссленно, ибо они обладают более совершенным оружием (технологиями, умениями). Когда враги обвинили его в трусости и неспособности биться, он вынул лук и послал стрелу на восход за семь вёрст. Стрела, перелетев через гору, воткнулась в вершину скалы и расщепила её пополам. Видя, что даже такой богатырь не рискнул выступить против русских сил, войско ушло восвояси».

Итак, если следовать этому варианту – приблизительно семь вёрст (несущественное число с мистическим подтекстом) от условного места основания села, примерно на северо-восток… Всё бы ничего, но это – «через гору» – меня несколько обескуражило… Более или менее крупные горы находятся на восточном берегу Кондомы, и «через гору» даёт некий объект, скорее всего – останец, остроконечный, с раздвоенной вершиной, в долинах речки Большой Тёш и её притоков. Это утверждение оказалось ошибочным. Но, благодаря этой ошибке, я досконально обследовал всю долину Большого Тёша почти до широты Малиновки, Малого Тёша и Каменки до истоков. Но ничего, что могло хотя бы отдаленно походить на Аттыг-Таш, в тогдашнем моём представлении, разумеется, не обнаружил.

Я понял, что упускаю нечто значимое, и начал анализировать названия близлежащих сёл и речушек. К югу оказался посёлок Подкатунь, рядом с небезызвестной горой Катын (Катунские утёсы). Переведя взгляд по карте несколько севернее Кузедеева, я наткнулся на Подстрелку. И смысл знакомого с детства названия стал мне ясен – «Под стрелой» или «Под Стрельным камнем». Высоченный обрыв напротив дачных домиков, мимо которого я так часто проезжал по железной дороге, и есть тот Камень, что я искал. Люди прошлого оперировали куда более значительными объектами: если уж Камень, так не какой-нибудь попросту приметный булыжник, а целая гора. Как Есаулов камень близ Новокузнецка, или Подосташкин камень, в который упирается Каракан. Как показывает современная информация по теме в Сети, я оказался прав.

На какое-то время я вновь охладел к этой истории. Однако несколько лет назад мне пришло в голову: а не поискать ли след от стрелы на вершине Камня, или тропу чуди из версии Вербицкого?.. В один из воскресных дней я, взяв с собой бутылку воды, отправился на очередные поиски.

 

Н

а гравийный перрон, помимо меня, сошли двое дачников из Подстрелки… Привычно оглядевшись и вдохнув утренней осенней прохлады под перестук колёс электрички, набирая скорость удаляющейся в направлении Кузедеева, я пересёк ущелье по притулившемуся тут же старому, сложенному из природного камня мосту – ровеснику дороги. Мост этот давно стал «пешеходным»: ещё в 70-х, из-за камнепадов, пути перенесли дальше от скал, построив новую ветку рядом, отобрав, тем самым, у Кондомы ещё несколько метров русла. Подняв голову вверх, к изголовью Аттыг-Таша, я и попытался оценить, как и где лучше осуществить подъём. Склон оказался настолько крут, что подниматься вдоль обрыва я счел, по меньшей мере, неблагоразумным. Решил, от греха подальше, пройти вглубь ущелья, по территории расположенного в нём пионерского лагеря, в поисках более пологого склона.

Ущелье предстало передо мной в состоянии настолько непрезентабельном, что, если честно, на мгновение я впал в замешательство. Ступор. Так бывает, когда вместо привычных, ожидаемых, самими собой разумеющихся, вещей, перед глазами возникает нечто новое, неожиданно-неприятное. Сказать, что от лагеря не осталось и следа, конечно, нельзя, но то, что именно осталось от него – некогда уютного уголка зелёных флигелей и бесконечных, как в китайском парке, мостков и переходов над руслом ручья, – ошарашило. Расселина меж склонов открыла взгляду пустырь, банальный и жалкий: прямоугольники фундаментов, поросшие молодой кленовой порослью, бурое железо турников и качелей среди бурьяна да гнилые доски с чешуёй растрескавшейся краски. Ильича на бетонном постаменте и след простыл. Но дело тут, видимо, к идеологии не имело никакого отношения.

Подобную картину я наблюдал и в других, оставленных на милость судеб, местах некогда массового отдыха. Помню, побывал как-то с лодкой на Чумыше, ниже Костёнкова, – наплыли тучки, в помрачневшую явь впорхнул северный ветерок и, откуда ни возьмись, из ближайших кустов выплыли одинокие качели – точь-в-точь как в плохом фильме ужасов; поскрипывая, они тихонько двигались… Пронизывающая мелодия ржавых петель – вот запоздалая панихида по пионерской организации. Здесь, близ остановочной платформы до сих пор носящей название «Пионерлагерь», Кузедей, наверное, тоже почувствовал бы себя «сталкером»…

Далеко уходить смысла не имело. Ущелье на первой сотне метров разделилось на два рукава; протоптанная вдоль ручья то ли пасечниками, то ли дачниками тропа побежала за Камень – к водоразделу и старой Таштагольской трассе. Склон везде очень крутой, сплошь поросший кустарником. Уклон – градусов 60, минимум. Перефразируя известный рекламный слоган, я решил, что если уж не видно разницы – зачем заходить дальше… Все равно – мне нужно наверх. Вернувшись к фундаментам, полез по ближайшему склону. Хотя, полез – это сильно сказано. Карабкаться пришлось (не то ползёшь, не то подтягиваешься), цепляясь за камни, кусты, ветки и всё, что подворачивалось под руку. Наверху такой бурелом – надо ещё представить. За полтора часа прочёсывания горы я изодрал и руки, и одежду.

Сентябрьское утро, при встрече поцеловавшее меня лёгкой прохладой, постепенно перетекло в по-летнему жаркий денёк. Пот с меня катился в три ручья, но всё же, продираясь через живую сеть сучьев, стволов, вьюнов, собирая, казалось, всю паутину этого мира на лице и в волосах, выплевывая семена трав и продвигаясь местами в полулежачем положении, не выпуская пластиковой бутылки с водой, я добрался-таки до заветной цели. Спустя не знаю сколько времени, я оказался на вершине горы.

Сразу оговорюсь: с точки зрения вида с высоты, преодоление того не стоило… Заросли подступают плотной завесой к самому краю обрыва, уклон сразу крутой, зазевайся – и ты на путях далеко внизу. Пробравшись, как мог, и насколько хватило решимости, к началу ската, я увидел внизу реку, ряд домиков на противоположном берегу Кондомы и всхолмье в направлении Кузедеева, наверное, то самое – «через гору». С точки же зрения обследования вершины и подведения под долгой исторей поисков логической черты – оказаться здесь мне было необходимо. Теперь могу сказать точно: никаких расселин или троп чуди, или «следов от стрел» там нет. Вообще ничего необычного, кроме необычно плотной живой стены зарослей. Хотя, если честно, в тот момент мне уже было не до досужих размышлений.

Оценив проделанный путь, решил, на свой страх и риск, спускаться там, где так и не решился подняться, – по самой кромке вдоль обрыва: даже если оступлюсь и кубарем выкачусь на перрон, или под мост, всё не возвращаться назад.

Просмотреть маршрут спуска сверху не было никакой возможности. На всякий случай забрал влево, чересчур, правда, углубившись в березняк. И вот, наконец, я на относительно свободном склоне, и подо мной – пути. Спускаюсь бочком, очень аккуратно… Обошлось…

 

У

же внизу, пока ноги несли меня к мостам и платформе, я внезапно всё понял. Вернее, ко мне пришло осознание. Настолько острое и внезапное, что я схватился за голову и расхохотался. Наверное, со стороны это выглядело довольно странно, но для меня, действительно, суть старой истории как-то вдруг стала предельно ясна… След от стрелы… Я его не нашёл наверху – значит, остаётся единственный вариант. След – это само ущелье… Только оно само может считаться достойной по своим масштабам упоминания отметиной. Шрамом, оставленным подлинно богатырской силушкой. Другого варианта не остаётся. Да и изначально, если вдуматься, его не могло быть. Кроме того, один из рукавов ущелья сворачивает как раз за Камень, как в версии отца Василия. И по дну его проходит тропа. И какая, впрочем, разница, кто её протоптал – полумифическая чудь, пасечники или подростки с алыми галстуками? Все оказалось просто. Впрочем, как всегда и бывает, если узнать, куда надо было смотреть.

Вот так, стоя на гравийной отсыпке под сенью скалы, я, наконец разрешил для себя смысл легенды об охотнике Кузедее, Камне и попавшей в него стреле. 

Оборванный и перемазанный, кое-как приводя себя в порядок на берегу, я поднял глаза вверх на гигантский обрыв, располосованный слоями миллионов осевших здесь лет, и мне подумалось, что этой горе нет абсолютно никакого дела ни до меня, ни до моего осознания. Надписи, оставленные когда-то советскими пионерами белой, синей и зеленой краской на умопомрачительной высоте, уже почти истерлись; истерся и истинный смысл полузабытой легенды. Аттыг-Таш, как и его собрат (вернее, сестра) Катын недалеко к югу, молча и флегматично взирает изо-дня в день на пробегающие внизу электрички и поезда, – безучастный и равнодушный к масштабам грузо- и пассажиропотоков и невеликой длине человеческой памяти.

Сергей Ерофеев,

член Русского географического общества.