Журнальный мир

– Чет так хреново на душе.

– Ты уже говорил.

– Говорил, говорю и…

– И будет! Работай давай. Завтра отчет не сдадим – точно хреново будет. Сам знаешь, в душу кучу такую наложат. Год пить придется, чтобы смыть.

– Эт точно!.. Ну если паршиво? Не работается.

– И че предлагаешь делать?

– Че делать, че делать?.. Трусам потайной карман приделать!

– Не смешно!

– Да че ты, в натуре, как банкир?.. Шучу же.

– Брат, времени нет. Ни секунды. Веришь, в туалет хочется… три часа уже терплю, чтоб цифры не убежали. А то все по новой придется делать… а мне еще детей из садика забирать.

– Все, все! Молчу.

– Не молчи. Отчет делай.

– Будь проклята та падла, которая этот отчет придумала.

– Аминь!

– Хе-хе, вот, узнаю брата по оружию.

– Не мы такие, жизнь такая.

– И она тоже падла! Нагнула так нагнула.

– А че так?

– Че так? Че так?! Эмма, ты серьезно?..

– Ну да.

– Ну ты даешь, брат…

– Говори уже!

– Ты посмотри вокруг. Мы же банкиры. Это банк! Это зло! Акционеры тут – дети Люцифера. Я не удивлюсь, если под ультрафиолетовой лампой на устав банка глянуть, там в пункте «цели и задачи» будет написано – мучить людей, высасывать все соки, насиловать душу!

– Ты про клиентов?

– Да пошли они!.. Я про нас.

– Не в тему!

– Оглянись! Очнись! Вилку сунь в розетку, глядишь, прозреешь.

– Слышь, Арман-философ, отчет делай.

– Вспомни!.. Какими мы были с тобой, когда пришли в эту черную дыру? Дерзкими, безбашенными, не было авторитетов. Мы были творцами и ковали судьбу в огне, которыми горели наши глаза. А теперь?

– А что теперь?.. Я семьянин. Любимая жена. Трое детей.

– И каждая минута расписана на других. А сам не успеваешь даже подмыться. Вон воняешь уже.

– Ну да! Это называется взрослая жизнь.

– Это стереотипы глобального уровня! Мы напичканы ими с детства. Учись. Работай. Семью корми. Выполняй обязательства. Мечты подождут. Старей. Осознай. Наконец, умри преисполненный сожалений. И только инакомыслящие меняют мир и создают тренды. Лишь те, кто рвется к вершине, не страшась идти против всех, плыть против течения. Лишь те, которые не боятся взглянуть в глаза судьбе и плюнуть на презрительные взгляды и тупые суждения, смогут красиво жизнь прожить. Смогут вырваться из рутины… из этого Дня сурка. Быть свободными и счастливыми, понимаешь?

– Инакомыслящих расстреливают. Те, кто рвутся к вершине, часто разбиваются. Те, кто плывет против течения, часто тонут.

– Вот! Видишь, все дело в страхе.

– А ты смерти не боишься?

– Все мы умрем. По мне лучше уйти из жизни с мыслью, что я прожил ее не зря и сделал все что мог… все, чего хотел, чем сожалея об упущенном времени, гореть в агонии оттого, что поработил сам себя и свободу свою отравил материальными нуждами… Так-то оно всем страшно. Так задумано. Это наша плата. Страх тьмы нужно преодолеть, чтобы дожить до рассвета.

– Мне этого не надо. Я – счастливый человек!

– А я – королева Англии!

– Ха-ха, похож!..

– Да иди ты!.. Сам на свою жопу похож!

– Ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха!

– Эмма, брат, я ведь серьезно. Вот че мы тут делаем?

– Отчет.

– Хф… Жизнь же одна, брат! И мы ее прожигаем за зря. Лучше под двести шестьдесят, ярко сверкнув, влететь в столб, чем сгинуть вот так за компьютером, делая этот долбаный отчет для тех, кто нас даже оценить не умеет. Не умеют, потому что давно ослепли здесь все. Посмотри вокруг: здесь цитадель несчастья. Людей веселых, жизнерадостных, верующих в чудеса за два года переплавляют в злобных, вечно недовольных зомби. Меняют процессор в голове. Разрушают сердце. Чипы добра, человечности, любви к ближнему заражают вирусом. Их верой давно стали деньги. Деньги для них главное… и им плевать, кого в крови утопить, кого удавить, с кем переспать, что сказать…

– Это ты сейчас про Неллю?

– Нелля, Вика, Цой, Лим, Дэн… Да тысячи их! Они на все готовы за свой мелкий капиталишко. У них нет ценностей, нет морали, воспитания. Одно лишь притворство и упругость, как у пружины, чтобы прогибаться под начальников. А у тех уже с дьяволом подписан контракт. В договоре вписана цена, за которую они продали душу. И чем дальше, тем глубже ты в этом дерьме застреваешь… И что, спрашивается, тянуть-то, если уж решили, давай сразу продадимся!.. Сколько? Сколько, я тебя спрашиваю, стоят наши души? Души поэтов?!

– Заткнешься ты сегодня или нет?! Достал уже!! Какая цапля тебя укусила? Ноешь и ноешь. Нудишь и нудишь. Как баба! Если не нравится че-то – делай! Как мужик! Увольняйся и живи свободно, красиво! А я не могу. У меня семья. Детей кормить надо. Родителям помогать. Брату. Тридцать пять мне, а я до сих пор у них на шее…

– Я об этом и говорю… мечты предаем. Себя продаем за гроши. Мы можем больше!

– Э! Короче, давай рты закроем… отчет сделаем и валим по домам.

– Нет, брат…

– В смысле нет?

– Не хочу!

– Чего не хочешь?

– Жить так! С вечно сгорбленной спиной, опущенной головой. Ты прав… давно надо было так поступить. Прислушаться к сердцу и принять решение смело. Как мужчина! Ну, себя найти никогда не поздно. Что ж, прощай, старина.

Он прошел к своему столу. Выхватил кружку из полки, сдернул пиджак со спинки обклеенного скотчем кресла и с радостной улыбкой, будто на улице его ждет «Феррари», раздавая в каждую из камер видеонаблюдения по среднему пальцу, стал удалятся.

– Ты куда?

– Я же сказал: покорять этот мир. Ставить на колени непокорную судьбу, сжигать предательские обстоятельства, что делают мою жизнь несчастной.

– А отчет?!

– Ты не слышишь? Я мечтатель, поэт, бунтарь! Моя душа создана парить в небе и достигать высот невероятных, где грифы коченеют и падают, разбиваясь о землю, как ледышки. Так что плевать мне на то, что они там клюют в своей грязной земле…

– Идиот! Отчет делай, я тебе говорю!! Задолбал уже!!!

– Да плевал я на этот отчет, тебе говорю! Хочешь – делай, а хочешь – запеленай в то, что тебе истину мешает увидеть. Сожги в пылу своей ненависти. Продай – жене че-нибудь купишь – тридцать секунд счастья и семнадцать минут совокупления.

– Пошел ты!

Он вышел из кабинета. Через минуту явился обратно и в дверях, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

– О чем ты мечтал до Банка?

– Опять ты?! Я же сказал, вали отсюда!!

– Извини, брат. Про жену – ляпнул.

Помолчали с минуту. Он стоял в ожидании ответа. Не дождавшись, проронил:

– Ну, до скорого… – развернулся, собираясь уходить.

– Писать.

– Что? – он обернулся.

– Книги писать мечтал.

– Хорошая мечта. Я запомню… Ну! Не забывай друга своего, брата по оружию, по духу. Балагура, франта, дикаря! Прощай… Люблю тебя.

Словно застеснявшись сказанного напоследок, не дожидаясь ответа, он исчез за дверью.

– И я тебя… Тупица!

Это был последний раз, когда я его видел.

Надо было пожать ему руку.

_{* * *}

– Эмир Эркинович, разрешите?

– Айгерим, я занят. Очень!

– Попозже зайти?

– Угу. Че там?.. Срочное что-то?

– Да нет… Руководство устраивает для сотрудников круиз… хе-хе, круиз, говорю… катание на корабле по озеру. Ну, ежегодное… Помните?

– Я отказываюсь. Че я там не видел. Каждый год одно и то же. Откатался уже свое. Хватит. Без меня.

– Хорошо. Тогда семь тысяч.

– Что значит семь тысяч? За что?!

– Вы можете не ехать, но не сдать деньги не можете.

– В смысле?! Это как? Принуждать будете? Может, вам еще маски одолжить, чтобы вы после работы в подворотне дождались меня и избили? А?

– Эмир Эркинович, вы же знаете, я человек маленький, только исполняю распоряжение. Денежку собираю. Сама не рада.

– Ладно. Ты это… прости, если что. Вот, держи! Семь тысяч. Хорошо не семьдесят! Э-эх, из года в год не легче. Только в прошлом году было бесплатно, а теперь уже работников за их счет развлекают. А потом еще ртами пукают что-то про корпоративный дух. Хф! Смешные, блин! Да и катание это не стоит своих денег. Вот устроили это и что, думают, людям лучше станет? Разгрузятся, отдохнут? Спасибо скажут? Ага, щ-щас! Что любой человек скажет, когда у его семьи честно заработанную копейку забирают и тратят непонятно на что?

– Эмир Эркинович, все недовольны. Но никто не решается сказать. Может, вы поговорите с руководством? Вдруг получится все отменить? Ну, или заменить катание на менее затратное мероприятие?

– Как будто меня кто-то послушает. И так своих проблем хватает. Для себя дешевле промолчать.

– Да!.. Поедем кататься. И пусть совесть их мучает.

– Аха-ха!.. Айгерим! Айгеримушка, людей с совестью подобного рода поступки давно бы убили. Ладно, покумекали, а теперь пора работу работать, а то в лес убежит.

– До свидания!

– Между нами, хорошо?

– Да. Конечно. Хи!

Она уже выходила, когда я крикнул вслед:

– Айгерим!

– Да?

– А когда?

– В следующую субботу. На причале надо быть в шесть утра. Без опозданий.

– Ну вот, еще и выходного лишили!

Айгерим удалилась.

Хорошая девчушка. Стажер. Я быстро к ней привык. Одна из немногих, кого я был рад видеть в своем кабинете. Еще не отравленная банком. С мечтами о безоблачном будущем, ради которого готова работать до горба на спине. Жизнерадостная, смеющаяся, я бы даже сказал – пританцовывающая. Пока. Мне было жаль ее, вспоминая те прекрасные цветки, что сгнили в этом болоте. Я не хотел, чтобы нежный лунный цветок превратился в крапиву. Я не мог смотреть на это снова. Смотреть, как отчаяние пожирает свет веры в глазах очередной жизни, наполняя их слезами горечи. Я намеревался поговорить с ней о ее планах на будущее, потому как стал замечать в ней изменения, о которых говорил Арман. Твердо решил для себя, что непременно отговорю ее работать в банке. Пока не поздно. Но из-за дел, встреч, задач, заданий, которых становилось все больше с каждым днем, разговор постоянно откладывался.

_{* * *}

Не успел корабль тронуться – все уткнулись в телефоны. Годами накопленная усталость породила синяки под глазами и тишину. Лишь изредка бросались служебными фразами и словечками: «Курс упал/поднялся», «Межбанк гонит», «Распоряга», «Расходник», «Дебет/ кредит», «Пластик», «Закрыта позиция», «Внебаланс», «Допники», «Овердрафт», «Опердень», «Свифт», «Физик», «Юрик» и т. д. Говорят, а сами глаз не отводят от гаджетов. Словно порабощенные матрицей в двоичной системе кодов не видят людей. В матрице, где царят ноли и единицы, а человек – нечто иное… быть может – ошибка?.. Сидят запрограммированные и соревнуются – до дыр трут телефоны в поисках, чтобы первым выкрикнуть финансовую новость.

Уверен, я бы сделал то же самое, просто на автомате, если бы сын не уронил мой телефон в чашку с молоком и тот предательски не отключился. Пришлось взять старую «Nokia-3310». Безвыходность заставила прозреть. Я увидел картину своей жизни без искусственного освещения, без фильтров. И не понимал, что здесь делаю и как раньше не замечал зомбированных людей, окружавших меня все десять лет работы в банке. Я увидел людей ненастоящих, увядших – роботизированных системой, с измененным сознанием, с настроенным мышлением. Людей несчастных, картонных… с упущенными возможностями, мертвыми мечтами, надеждами и пустым взглядом. Этакие механизмы, которые справляются с поставленными целями. Не своими. А взамен получают средства, чтобы на них купить смазку для жизни и не скрипеть по дороге, что ведет в никуда. Они всего лишь деталь и нужны до тех пор, пока исправны и могут делать то, что угодно не им. И знают они, что в мире таких деталей миллионы и стоит сломаться – заменят другим. Оттого и несчастны, потому что боятся.

Холодный ветер с разгона давал пощечины, присвистывая: «Очнись же, пленник!.. Узри!.. темницу свою».

Стало не по себе, словно я один воскрес из тьмы и, оглянувшись вокруг, увидел трупы. Чтобы отогнать мысли, я предложил коллегам спеть что-нибудь. Бедная Айгерим… не успела откликнуться на предложение, как недовольный гомон присутствующих заткнул ей рот: «Холодно! Горло простудим. Потом больничный! А больничный – удержание зарплаты», «Зачем? И так тошнит. Лучше бы дома лежали», «Может, не будем ничего придумывать. Давайте просто, как обычно, отсидим, и все», «Все-таки странный он… Хоть бы бухнуть сначала предложил. А то сразу петь».

«Неужели мы разучились наслаждаться? Ценить скоротечные моменты жизни в настоящем, на оглядываясь в прошлое и не думая о будущем», – подумалось мне. От этой мысли я до боли закусил губу, сжал кулаки.

Прошел год со дня увольнения Армана. А я только сейчас понял то, о чем он говорил тогда – в последний день его рабства, когда кандалы разлетелись на мелкие кусочки, более не в силах сдерживать эту великую, смелую душу. И еще многое вспомнилось из того разговора. Я сидел и старался осмыслить слова, что в ушах эхом гудели.

Одним из развлекательных трюков плавания было хождение под мостом, который почти соприкасался с кораблем так, что сидящим на третьем ярусе – нам – приходилось прятать голову в коленях, чтобы сохранить ее до тех пор, пока судно не выплывет.

Когда мы достигли моста, к нам поднялся контролер и предупредил: «Если не хотите испортить хождение по морю – гните головы!» Капитан продублировал сообщение по радио из рубки. Все как один заблаговременно нагнули головы. А я сидел и смотрел на этих людей, думая: «Как же головы-то берегут. Ты смотри!.. Было бы что терять… Ан нет! Хотят подольше пожить свою бесцветную жизнь». Вдруг знакомый голос сзади шепнул: «Посмотри на них. Чем так жить – согбенным, лучше красиво, с боем уйти». Я обернулся, но никого не оказалось.

– Гни-и! Голову гни, идиот! – вскричал контролер и уже через полминуты взбежал к нам на ярус. Подбежал, грубо одернул меня и, схватив за шею, насилу согнул меня в пояснице. И добавил: – Совсем полудурок, что ли? Жить надоело?

– Так, да! – ответил я.

Сидя на корточках, он удивленно, задумчиво посмотрел на меня и не отпускал до тех пор, пока мы не миновали мост. Затем медленно отнял руку и, уходя, силился что-то сказать. Но не смог. Молча пошел к лестнице, постоянно оглядываясь.

А я все думал о словах Армана, когда пришло сообщение от его брата: «Арман умер. Не справился с управлением и на большой скорости врезался в столб». По телу пробежала дрожь. Грудь сдавило. Я выронил телефон из рук. Мне хотелось вскричать, чтобы выплеснуть боль. Вместо этого я сказал:

– Ребята, Арман умер.

Никто не отреагировал на печальную, прискорбную весть, будто не расслышали. Я повторил громко:

– Арман умер, говорю!

– Земля пухом и царствие… как там дальше?.. Короче, вы поняли! – не отрывая взгляда от телефона, произнес начальник отдела поддержки.

– Ах, как жалко! Ц! – плохо сыграла бездарная актриса с оскароносными амбициями, подлой душой и по совместительству должностью главного бухгалтера. Не договорив, уткнулась с улыбкой в свой гаджет.

Я ожидал большего. Ждал, что кто-нибудь скажет доброе слово. Мне казалось, что Арман это заслужил. Но никто не отозвался.

– Слушайте! В «Финансистке» пишут, что ожидается слияние двух лидирующих банков страны, – радостно сообщил ведущий казначей.

– Чтобы остальных задавить! – подхватил сотрудник отдела пластиковых карт.

– Интересно, как назовутся? – спросил начальник отдела кредитования.

А как умер Арман, при каких обстоятельствах, когда состоятся похороны, надо ли чем-то помочь, где захоронят – им было неинтересно. Либо они не понимали, что оскорбляют мои чувства и ведут себя крайне неучтиво, либо они действительно очерствели настолько, что принимают это как должное и правильное.

Я окинул взглядом бесчеловечных коллег и прошептал: «А ведь завтра на его месте может оказаться любой из вас».

Я вспомнил, как он стоял в дверях тогда, кротко переминаясь с ноги на ногу, и слезы поползли по щекам. А гомон «этих» все не прекращался. Мне стало тошно от их голосов. Я встал с места и прошел в конец палубы. Там, схватившись за леер, я тяжело вздыхал и старался отдышаться. Несмотря на сообщенную мною новость, никто не заинтересовался моим уходом. Не поднимая своих голов, они продолжали пялиться в смартфоны.

Небывалая злость охватила меня. Я стал оглядываться по сторонам, заглядывать в карманы и, как солдат в осаде, жалел, что под рукой нет гранаты, чтобы взорвать их всех. Вдруг я увидел отпорный багор. Длиной на всю ширину палубы. Я схватил ее и руками прижал в локтевом изгибе. Пробежал с конца в начало палубы, при этом задев палкой каждую тупую голову. Будто вышедшие из гипноза, многие вскричали: «Что это такое?!», «Вы что делаете?», «Ай, голова!», «Телефон уронили! Разбили!», «Совсем больной!»

Клянусь, я готов был броситься на них и биться, как лев с гиенами, до тех пор, пока не выстоит истина. Так бы и сделал, если бы снова не услышал знакомый голос: «Да че им объяснять? Их мозги слишком малы, чтобы вместить в себя чувства и стремления наших огромных душ».

Я посмотрел на всполошившихся коллег. Улыбнувшись, плюнул в их сторону. Затем раздал каждому по среднему пальцу и взобрался на леерную стойку. Все затихли. Я обернулся и увидел людей, что прогнили и умерли внутри. Мне стало их жалко. Как наяву я увидел их жизни и то, как они плачут по ночам оттого, что не могут ничего изменить. Оттого, что души их в плену бесконечных обязательств, которые они сами себе создали. Веревка, которой заткнут рот, связаны руки и ноги, давно натерла до кровавых ран, и каждое новое движение причиняет им боль. И боятся в этой темнице они надзирателя – Жизнь, – который не дает им жить.

Не проронив ни слова, я бросился в воду. Вынырнув, я услышал крики и возгласы: «Убился!», «А я говорил… Не все в порядке с головой у него… Вот!», «Стоп машина! Человек за бортом», «Идиот!», «Совсем с ума сошел», «Долбаное катание».

Ледяная вода вмиг смыла всю шелуху, что застилала глаза, душу и сердце. Все ненужное, что годами копилось и мешало жить по-настоящему. Страх и желание выжить сбросили напичканные обновлениями чипы до заводских настроек.

Никто из экипажа корабля не решился спасать утопающего. Осень все-таки. Я слышал, как они спорили: «Прыгай!», «А че я?! Сам ныряй», «Я старше по званию», «Тогда я увольняюсь!», «Тогда сейчас же вон с корабля!» Их можно понять… одно такое купание, и качество жизни может снизиться до уровня «страдание» или «ад на земле». Например, если почки простудить. Или мозг. А еще расстояние до берега – можно было два раза утонуть.

Плавал я плохо, вдобавок мешала одежда. Но я с детства умело держался на воде – мама научила. «Представь, что ты кораблик, а спина твоя – его дно. Ну, ложись. Плыви, мой линкор!» – говорила она тогда… когда не было в душе ничего, кроме надежд и мечтаний, а сердце переполняла любовь.

Я плыл до тех пор, пока не уставал. Затем ложился на воду, как на кровать, и, дрейфуя, набирался сил. А между тем перед глазами расстилалось необъятное, серое небо. Морское чудовище, что возлегает на дне, – тот, которого никто не видел, но всегда чувствует нутром и боится, – отправлял своих посыльных. А те – новорожденные волны – заливали уши и, будто крохотные ангелы с крылышками и арфой, шептали, что я – часть этого мира и все, чего хочет создатель, – чтобы его творение наполнилось счастьем.

Несмотря на то что я сильно замерз, внутри меня зажегся огонек. Снова. Тот, что когда-то, будучи пламенем, жег! Я почувствовал, что жив и что еще не поздно жить…

Когда добрался до берега, я сел на песок, чтобы отдышаться. Подогнул колени и, обхватив руками, прятал в них лицо от ветра. Дрожал, как отбойный молоток, бьющий асфальт, а сам радовался и, постукивая челюстью, смеялся. Улыбался так, как никогда в жизни не улыбался. Чуть рот не порвался. Чувство гордости меня согревало оттого, что я храбр и доказал себе это смелым поступком. Не совсем уместным, учитывая холодное время года, но… «Нормальные люди никогда бы не так сделали», – подумалось мне. И я заулыбался с еще большей радостью от сознания того, что я – не нормальный… не обычный, не такой, как все остальные.

Не знаю, сколько бы я еще просидел, тешась своим поступком, если бы он, прикоснувшись к плечу, не произнес:

– Небось, трусы-то еще до того, как нырнул, промокли, а?

– Да пошел ты! Тупица!.. Лучше плед принеси.