Журнальный мир

Александр ехал в эту алтайскую деревню со смешанным чувством сильного любопытства и внутренней тревоги. Когда-то, 60 лет назад, в этой деревне жил его дед Иван, русский крестьянин и деревенский умелец. Дед построил большой дом-пятистенок, баню, мельницу и кузню, имел несколько десятин земли, лошадей, коров, мелкий скот и птицу. Дед был известным на всю округу кузнецом и пимокатом. В его пимах (валенках) щеголяли все модницы окрестных деревень и крепкие сибирские мужики, обувающие эту обувь и в пир и в мир. Кованые оградки, сделанные его руками, украшали небольшую площадь перед деревенской церковью и могилки на сельском погосте.

Но случилась большая беда. В страшные 30-е годы, когда у него было уже четверо детей, дед был объявлен кулаком и вместе с женой и детьми сослан в необжитую тайгу за двести километров от города Томска.

С тех пор прошло несколько десятков лет. Из четверых детей деда Ивана выжили и стали взрослыми трое. Один, совсем маленький, двухлетний, погиб по дороге в ссылку. Александр был сыном дочери деда Ивана Зинаиды. Он окончил университет, защитил диссертацию и преподавал общественные науки в этом же университете. Поехать на родину своего деда он решился после его смерти в начале 90-х годов, в период развала Союза.

Деревня, расположенная всего в 30 километрах от столицы края Барнаула, в это субботнее утро производила странное впечатление. По не чищенным от снега дорогам никто не ездил и не ходил. Александру, который с трудом передвигался на представительской «Волге» своего приятеля Виктора, известного на Алтае предпринимателя, долго пришлось искать сельсовет или колхозную контору.

Наконец над одним строением, обитым вагонкой, Александр и Виктор увидели потрёпанный российский флаг. Пробуксовывая в сугробах, подъехали. На стук в дверь долго никто не отвечал. Минут через десять за дверью раздались звуки матерной человеческой речи и на пороге появился субъект, судя по внешнему виду, употребляющий алкоголь достаточно регулярно. После обозрения представительской «Волги» он решил, что приезжие люди относятся к категории начальников. Мужик оказался сторожем сельсовета. На вопросы Александра он отвечал не совсем вразумительно и долго не мог понять, чего от него хотят пришельцы. После употребления небольшой дозы алкоголя, принесённого в бутылке из «Волги», мужик начал потихоньку соображать. По мере принятия напитка он, как заправский экскурсовод, попытался рассказать историю деревни, включая события, в которых якобы сам принимал участие. Однако личное участие сторожа в событиях мало интересовало друзей. Наконец, после некоторых наводящих вопросов, он уразумел, что люди ищут возможных свидетелей жизни в этой деревне деда Ивана или его родственников.

В качестве главного свидетеля жизни деда Ивана изрядно захмелевший охранник сельсовета порекомендовал ещё живую 90-летнюю бабку Ефросинью, которая знала историю и людей этой алтайской деревни, по его словам, ещё со времён царя Гороха. Поиски всезнающей бабки были недолгими. Она оказалась крепкой старухой, жившей в небольшом доме и имевшей в своём хозяйстве козу и несколько кур. Бабушка охотно приняла от поисковиков в подарок копчёную колбасу и бутылку казённой водки и рассказала им о деде Иване, который в тридцатые годы был немногим старше её и почитался селянами за умения в разных ремёслах, добрый характер и набожность.

Бабка Ефросинья сводила Александра и его друга к пустырю, где они увидели большой каменный фундамент, почти разрушенный и засыпанный снегом. «А это был дом твоего деда», – ткнула она пальцем в остатки строения. Помолчав, она добавила: «Потом здесь была колхозная контора. Да не в коня овёс… Сожгли по пьянке, колхознички». Ефросинья секунду помолчала и тихо, но смачно выматерилась. У Александра защемило в груди и навернулись непрошеные слёзы. Он понял, что стоит перед тем местом, которое могло быть его родовым гнездом и которое по зависти и безнадёжной тупости отобрали и загубили «борцы за светлое будущее». Бабка Ефросинья истово перекрестилась и повела гостей к своему дому. Александр, немного успокоившись, спросил её: «Бабушка, за что же вы так ту власть не любите?». «Безмозглые они и безбожные, сами под собой да и под другими сук рубили. А народ – дурак, трусливый и завистливый, лёг под них, да и совесть народ потерял, потому что она от бога, а его отменили…» – ответила Ефросинья. В недолгой беседе за чаем в доме бабушки выяснилось, что ей пришлось побывать, как она выразилась, на перевоспитании в сталинских лагерях. Подробности лагерной жизни Ефросинья рассказывать не стала даже после выпитого гранёного стаканчика казённой водки. Но потом, вспомнив что-то очень важное, воскликнула: «А я ведь, ребятишки, забыла сказать, что у тебя, Саша, родственнички здесь живут. Плохонькие правда, запойные и бездельники. По моему разумению, Михаил твоей мамке двоюродный брат».

У Александра от волнения задрожали руки, и он спросил Ефросинью, где их искать. «Дворов в деревне осталось мало. А фамилия у них такая же, как у твоего покойного деда – Матвеевы. Найдёте сами». Бабушка уже устала от похода к развалинам дома и от диалога с городскими. Она проводила гостей за ворота своей избушки и отправилась, как выразилась, к своей скотине. Под скотиной разумелись коза и куры.

«Волга» медленно ползла по совершенно пустой дороге деревни. В голове у Саши крутился рассказ матери про то, что в этой деревне в 30-е годы должны были остаться родственники, с которыми она общаться не собиралась. Именно они были в числе тех, кто «раскулачивал» её семью и отбирал имущество.

В одном из переулков неожиданно показалась лошадь, запряжённая в телегу. И лошадь, и телега были изношенными и грязными. В телеге сидели два существа примерно такой же степени износа, как и само средство передвижения. Подъехав ближе, Александр разглядел в телеге сидящих мужика и бабу. Определить возраст кучера и пассажирки было затруднительно из-за обилия синяков на физиономиях и предельной неухоженности. «Подскажите, пожалуйста, где в деревне живут Матвеевы?» – спросил Александр у седоков. Реакция сидящих в телеге была своеобразной: вначале они тупо смотрели на Сашу, пытаясь сформулировать ответ на столь сложный вопрос, затем дама сиплым пропитым голосом изрекла: «Дык мы Матвеевы».

Александр от такого неожиданного ответа поперхнулся и не сразу нашёл, что сказать. Он понял, что перед ним, судя по всему, его родственники, и предположил, что дама с синюшным лицом и есть его троюродная сестра, а кучер, наверное, её муж. Александр не был уверен, что алтайская родня поняла, кто он и откуда взялся в этом богом забытом краю. После небольшого диалога, полагая, что приличные на вид приезжие едут к ним не с пустыми руками, пара на телеге пригласила гостей проехать к их дому. Минут через пятнадцать езды по колдобинам и сугробам процессия приблизилась к старому, покосившемуся от времени дому, обнесённому дырявым забором.

После приглашения новоявленных родственников Александр и Виктор зашли в дом, представляющий из себя убогое зрелище. Деревянный пол, не совсем прокрашенный какой-то коричневой краской, судя по всему, давно не мыли. На полу лежали рваные домотканые половики, какие Александр видел в музеях деревянного зодчества. Русская печка, обшарпанная и припорошённая сажей, напоминала сгоревшие в годы войны дома. На столе стояла грязная закопчённая кастрюля и несколько таких же грязных стаканов. Дама представилась Марией и, ткнув пальцем в мужика, сказала: «Мой муж». Наверное, он в представлении не нуждался.

Помыв четыре гранёных стакана, она разлила водку из бутылки, которую достал Саша из своей сумки. Потом быстро достала из кастрюли варёную картошку, а из висящего над столом шкафчика порезанную селёдку на тарелке и хлеб. Мария и её молчаливый муж выпили по полстакана водки и немного порозовели. Александр и Виктор пить не стали, сославшись на длинную дорогу и предстоящие дела. Через некоторое время после выпитого Мария наконец-то поняла, что Саша её родственник и что он внук Ивана Матвеева, раскулаченного и высланного из их деревни в те далёкие тридцатые годы. Она поняла, что мать Александра Зинаида приходится двоюродной сестрой её отцу Михаилу. Разобравшись в родословной, родственница хлопнула себя ладошкой по лбу и радостно воскликнула: «А тятька-то здесь, во дворе должен быть. Барана собирался заколоть». Саша понял, что речь идёт об отце Марии Михаиле. Вместе обошли дом и оказались в засыпанном снегом огороде, посреди которого стояла старая обветшалая постройка, похожая на баню. По тропинке прошли за постройку.

Картина увиденного покоробила Сашу и его друга. На металлической трубе между двумя вкопанными в землю деревянными столбами висела вниз головой туша барана. Бомжеватый пожилой мужик, распоров живот барану и вытащив внутренности, снимал с него шкуру. Картина была не для слабонервных: пахло кровью, она ручейками стекала в тазик, стоящий под тушей. Мужик был грязный, в засохшей крови и не совсем трезвый. Мария попыталась объяснить отцу, кто у них в гостях. Мужик, решив что в гости с пустыми руками не ходят, бросил в тазик окровавленный нож и послушно побрёл в дом. Выпив полстакана водки, он долго пытал Александра на предмет его родства с ним. Выяснив степень родства, Михаил загрустил и начал рассказывать про «раскулачивание». Рассказ был длинный, путаный и слезливый.

Приходящийся Александру двоюродным дядькой, он поведал про двух братьев – Ивана и Василия, один из которых (Иван) был трудягой, богомольным и смирным мужиком. Второй, Василий, отец Михаила, был «несусветным» активистом и балагуром. Работать он не любил, но ни одна сельская гулянка и деревенская драка без него не обходились. Когда в районе появился совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, батька Михаила оказался в нём. Дальше – больше. Стал не только депутатом, но и каким-то исполкомовским начальником и партийцем. «Руку к выселению семьи твоего деда и он приложил», – резюмировал двоюродный дядька Александра. «А выселяли их не только за доброе хозяйство, но и за эксплуатацию батраков. Хотя батраков я не помню». Михаил выпил ещё водки, и у него на глазах появились слёзы. То ли ему стало жалко семью деда Ивана, то ли самого себя. «А Зинка, твоя мамка, была года на два моложе меня. Ей было лет десять. Я у неё с шеи церковную ладанку сорвал, когда их отправляли в болота. Дурак, думал, что она серебряная. Скажи ей, пусть меня простит… А может, в гости приедет?» Потом он понял, что Зинка в гости не приедет…

Монолог родственника продолжался долго. Он ругал и советскую власть, и «нонешнюю», как он выражался, ругал за свою загубленную жизнь. Сказал гостям, что некогда богатая деревня гибнет: денег ни у кого нет, хозяйство никто не держит, в бога веры нет. Народ совсем испоганился, работать не хочет, да и работы-то нет. «В магазин даже хлеб не всегда привозят, а барана я сегодня последнего заколол», – вяло проговорил хозяин.

Александр и Виктор устали от этой исповеди и намекнули ему, что им пора ехать. Михаил вдруг встрепенулся и скороговоркой выпалил: «А как же я вас без гостинцев отпущу?». Накинув латаную телогрейку, он бросился на улицу и минут через десять притащил в избу большой мешок. Когда гости поняли, что там лежит, они остолбенели. В брезентовом мешке лежала окровавленная баранья шкура. Михаил, уже изрядно пьяный, начал объяснять друзьям, что в хозяйстве она может пригодиться. «Шерсть пойдёт на носки или пимы, кожа на рукавицы или заплатки на одежду», – пьяно бормотал родственник. Александр понял, что встречу пора заканчивать. Он отказывался брать вонючую шкуру. Михаил расстроился и, окончательно опьянев, горько заплакал. «Мамка ведь у тебя в деревне живёт, возьми, может, сгодится». Видя бессмысленность такого разговора, Александр просто махнул рукой. Молчавший муж Марии вытащил мешок на улицу и уложил в багажник «Волги».

С чувством большого облегчения друзья отправились в Барнаул. Адреса своего и телефона Александр родственникам не оставил. Ни к чему это было. Вечером они пили водку в доме Виктора, оставив мешок со шкурой в гараже. Было грустно и как-то противно от увиденного и услышанного. Говорить о том, почему так всё сложилось, не хотелось.

Ночью Александру приснился его покойный дед Иван, на плечах которого висела окровавленная баранья шкура. «Вот так и с деда Ивана содрала та власть шкуру…» – подумал внук и проснулся. Александру вспомнились слова Достоевского о том, что надо проклясть цивилизацию, если для сохранения её необходимо сдирать с нас шкуру. Наверное, великий философ имел в виду будущее России.

В суете дел про шкуру друзья забыли.

Потом обнаружили, что в гараже она затухла.

Пришлось гостинец от алтайских родственников выбросить.