Журнальный мир

Косуленок

Чорон души моей

счастливых много дней

мне виделся бездонным,

но час настал — когда,

повычерпав до дна,

чудес ищу — наполнить.

…В тайге, я знаю, где-то

для многих незаметно

сиротка косуленок

заплачет как ребенок;

и странница-душа

моя, едва дыша,

лицом к лицу в тумане

столкнется утром ранним

на неприметной тропке

с малышкой одиноким.

Испуган —

он отпрянет,

помчится по поляне,

доверчивый —

вернется,

в ладонь мою уткнется:

нос пышет бега жаром…

слеза любви сбежала

с ладони до строки —

в чорон души, в стихи.

То — час настал

когда,

впитал опять сполна

чорон души моей

бездонность счастья дней.

Мгновения

Я вижу вод стремленье к водопаду.

Я слышу, что они потоку рады.

Так в венах кровь вскипает от любви,

всю силу жизни разом уловив.

Тот водопад — навроде звездопада:

в нем Млечного пути звездой горит

румянец девичий – награда и отрада:

кумыс пьянящий девственной груди.

Земных мечтаний дерзкая попытка —

преодоленье чудного избытка

бурлящих вод; сквозь тайну естества

сердечной мудрости законные права.

Единственная, золотце, всмотрись же!

Пусть сердце бьется в такт журчанью вод!

Пусть чудный мир становится нам ближе —

то счастия земного рождество!

Под солнцем пусть восторг растет и крепнет!

Не растеряй души нежданный трепет!

Пусть заедино искренне и впредь

Двум любящим как водопаду петь:

«О днях бесценных жизни, тех мгновеньях,

дарованных однажды в упоенье

всем засмотревшимся на буйну радость

распахнутой вселенной водопада».

Брусника под снегом

Осталась брусника, осталась под снегом…

Однажды, по осени в золоте спелом

ее повстречал я, узнав еле-еле:

на черную шапку волос поседелых

прожитые лета снегами воздеты.

И только смотрели глаза светло-карие —

девичьи, казалось, — ничто их не старит.

Я снег отгребаю, хрустящий по насту,

и грею в ладонях слезу ярко-красную;

бруснику вбираю губами, и тает

ее ледяное горчащее пламя.

Снегами укрытая ягода-тайна —

не страшно ей времени даже ненастье.

Зачем вспоминаю бруснику под снегом?

Ужели мы также сокрыты под небом?

Ученик

Жизнь измененья любит — от страстей

до холода телес и тьмы затей.

Но я во всех мгновеньях бытия

неповторимых – жил, благодаря

и за туман рассвета, за ночной

взгляд звезд — пусть даже самый неземной.

С тех пор и стала схожей жизнь моя

с весенним днем, когда цветет земля —

все-все любя.

Белый конь любви

Вновь белые ночи настали в Якутии.

В тиши и теплыни куда как уютнее.

Искрится пусть снег снова падая мерно,

но крылья белеют танцующих стерхов.

И значит — в аласе резвится привольно,

в душе пробуждая мечтанья о тайном,

невидимый вовсе для всех посторонних

конь нашей любви, белый спутник свиданья.

В начале

В начале было Слово…

Евангелие от Иоанна

Мы помним все: «В начале было Слово…»

то Слово море Черное раздвинув,

дороге до Сиона быть пологой

и светлою возлечь пред господином

велело…

А природу пробудило

к дню третьему: Божественный поток

умножил корни, чтобы стебли силу

почуяли и вызрели в цветок.

И было так: суровый мир — оживши,

плодиться став, назваться возжелал;

и человек, заботяся о ближних,

все выстрадав, стал силу Слова знать.

Живое отличив от неживого,

всем смыслы объяснил: «Да будет так!

Божественное в мире — только Слово.

И Слово есть Любовь во все века».

Волшебное слово

Когда шептала ты мне это слово,

стучало сердце: снова, снова, снова…

Душа тем волшебством переполнясь,

как скрипка пела счастливо звеня,

и чувства эти в каждое мгновенье

дарили смысл и жизнь стихотворенью.

Под шебет твой вчера весна случилась,

она как голос — набирала силы:

дождь лил весь день с утра, как из ведра,

и зеленью томились дерева.

Потом настало лето — шорох листьев,

как говорок — был близок и немыслим:

все расцветало — и не мудрено,

что вырастали крылья за спиной.

До солнца воспарить я силы полон —

волшебное шепни, родная, слово.

Гость

Звучали струны скрипки —

кырыымпа — окрест,

чарующий и гибкий

хомус запел вослед.

Я вспомнил, что у жизни

с любимой, как в гостях,

и что в просторах вышних

мы с ней — песок в горстях.

И жизни притяженье

в десятки крат сильней:

до головокружения

друг друга любим с ней.

А чем же жить под солнцем,

где судеб колея?

Да —

домом и оконцем,

и счастьем бытия.

И сердца стуком тихим,

припав у родника

хомуса или скрипки,

наполним мы века.

Чарующий и гибкий

хомус напой про миг,

когда звучали скрипки

и жизни бил родник.

Моя Муза

Она как снег приходит в сны:

чиста, бела, легка… С весны

весь мир влюбленным кажется.

Мы с нею, как два саженца —

того гляди займется цвет,

и лучше нас на свете нет.

Мы можем петь, когда вдвоем

по жизни рядышком идем.

Секретам смерти и любви

нас в этот миг не удивить.

За руки взявшись полетим,

чтоб разглядеть любимый мир:

аласы, скалы и тайгу,

и рыбака на берегу.

Он юн, как месяц молодой,

и он поет, и мы с тобой —

что счастье в сердце горячит,

когда обнимемся в ночи.

…А просыпаясь поутру,

не только сны в душе найду,

еще и строки, что вдвоем

мы, сочинив в ночи, поем.

Смерть

Не знаем мы, в который час и год

настанет день, когда она придет.

Дожливым ль утром, вечером ль тоскливым…

Но каждый повстречает в мире сем,

как на коленях не моли плаксиво —

нежданно Смерть.

За руку взяв, по той тропе сведет

к отцу и матери, куда ушел весь род.

Там хлад. Там тьмы просторы молчаливы.

Там вечность безвремения почила.

Там тени медленно туда-сюда бредут,

ждут души бедные — настанет Страшный суд.

Но всякий человек пока живет

не хочет в это верить наперед

и тщит себя — наивная душа,

что вечность неземная хороша,

что любят нас и там отец и мать,

и терпеливо ждать им не устать…

А значит, дом тот — светел, как весной

наш мир земной.

Счастье-радуга

Я помню с детства радугу в аласе —

после дождя случалась эта радость:

лучом к лучу все семь цветов парили,

нет той картины краше в целом мире.

От щедрости к земному сил небесных —

в тот миг, казалось, замирало сердце:

в брод реку мне успеть бы перейти,

я припаду к той радужной груди.

Мной много было речек в жизни пройдено,

но вновь готов, по-детски, с чувством родины,

я к радуге в аласе прибежать —

и сил, и жизни мне на то не жаль.

Та радуга, как счастье — знаю — рядом.

Но радость ту настичь всей жизни мало!

Ты — Солнце

Для меня одна ты — Солнце.

Люди, люди, люди — звезды.

В дни печали, в дни унынья

от предчувствий сердце стынет.

Небо греют глыбы-звезды,

а душа не отзовется.

Но я знаю, стоит только

хоть в толпе или в застолье

двум сердцам забиться в такт,

для души — то верный знак.

Свет надежды сердце греет.

Рядом ты и — жизнь вернее

судеб гонит колесо

в золотой любви песок.

Звезды — далеки, не греют.

Солнцем ты взошла над твердью.

Чище снега

В тот день частили хлопьями снега.

И мне, казалось — это навсегда:

и чистота и счастие… кто знал,

Бог даровал, какие судьбы нам?

Жизнь без оглядки в райский этот снег

вбегала, и любовь за ней во след.

И что могло быть чище и светлей

о будущем с тобой мечты моей?

Снег таял быстро —

наш, нежнейший тот;

но день, как искра —

в сердце часа ждет:

во всю повалят хлопьями снега;

друг друга вновь увидим мы тогда;

и молоды, и снег опять же юн;

все счастье жизни нашей на виду:

ты убегаешь от меня, смеясь,

шутя судьбы распутывая вязь,

а, возвратившись, припадешь на грудь,

так солнце льнет к земле, в свой веря путь…

О смысле и пути

Я знаю — есть смысл

в дарованной жизни,

он в мире Срединном

и ныне и присно:

покуда улыбка дарует добро,

и смех лучезарный пьянит, как вино,

и сердце стучит в ожиданье

ответного жара дыханья —

в тебе и во мне, и в цветка лепестке,

в березе, чьи листья плывут по реке,

и в камне на дне, и в ковчеге сосновом —

живицею вечною снова и снова…

И сколько бы лет не минуло — века

летят к горизонту, как эта строка;

и в мире Срединном привольном

жить так же чарующе больно.

И сладостный воздух журчит, как родник,

грозу переживший, он песней приник

к траве, что густеет на радость

и в юность, и в зрелость, и в старость.

И я повторяю

и ныне и присно

«Что в мире Срединном

без поиска истин:

Нет жизни!

Нет смысла!»

Судьба моя

Судьба моя знала:

далекие страны

и жаркие земли,

моря всех оттенков,

огни городские

и толпы людские

зовут век от века

к себе человека.

Душа моя знала, что мне на Земле подойдет:

простор Ледовитого моря, закованный в лед,

ветров обжигающий пламень полярного дня.

Ночное сиянье с рождения знает меня:

я в чаше тайги, как в крестильной купели обрел

лужайку и дом от земных несказанных даров.

Здесь счастье нашел я мирское и этим живу,

и людям любимым я сказку творю наяву:

водою живою смываю им горечь обид,

и жаркое слово дарю им стихов и молитв.

Поэтому вижу на небе свою я звезду —

над самым аласом горит, — чтобы всем на виду

звала и мерцала, и благословляла сэргэ

и мысли мои, воплощенные в этой строке:

«Судьбе поклонюсь —

мне другая юдоль

ни к чему,

и Родиной

не назову

я чужую страну!»