Журнальный мир

…Вот уже 75 лет мы храним память о подвиге советского народа в годы Великой Отечественной войны, мы гордимся мужеством и героизмом поколения, сумевшего спасти нашу страну и весь мир от фашизма, но с каждым годом становится все меньше и меньше участников и очевидцев тех трагических событий. Они уходят, унося с собой воспоминания…

Поэтому особую важность приобретает сохранение, изучение и публикация источников личного происхождения, к которым относятся и письма 1941—1945 гг., являющиеся незаменимым ресурсом при изучении периода Великой Отечественной войны: фронтовой быт, семейные взаимоотношения, психология общества в то время — читая письма, мы видим все это глазами участников и очевидцев.

В фондах Новосибирского государственного краеведческого музея хранится более 270 писем военных лет, и это очень разные экспонаты: письма-треугольники, письма, написанные на типографских бланках («воинское письмо»), почтовые карточки, талоны к переводам денежных средств с короткими записками. Коллекция начала формироваться в конце 1950-х гг. (первое поступление датировано 1957 г.) и постоянно пополняется до сих пор. Подавляющее большинство имеющихся документов — письма с фронта, а вот писем на фронт сохранилось гораздо меньше, ведь сберечь их в условиях боевых действий не всегда представлялось возможным. Наибольшую ценность представляют эпистолярные комплексы, включающие письма, написанные одним автором, переписку между родственниками и письма разных авторов, адресованные одному лицу, — это позволяет увидеть объемный образ «человека войны» с его характером, чувствами, отношением к происходящему.

В данной статье представлен лишь краткий обзор коллекции с цитированием наиболее интересных, информативных фрагментов переписки (с сохранением орфографии и пунктуации оригиналов).

* * *

В состав фамильного фонда Степана Артемьевича Ильина входит переписка с родными в годы войны (в музей письма переданы в 1981 г. его вдовой, Варварой Дмитриевной Богдановой-Ильиной), и особая ценность комплекса в том, что кроме писем с фронта самого Ильина имеются письма, отправленные на фронт его сыном Олегом (семь документов) и одно письмо от матери.

С. А. Ильин родился в 1903 г. в Новониколаевске — кадровый военный, в Красной армии с 1918 г., на фронте — с 4 октября 1942 г., гвардии подполковник, командир 258-го гвардейского стрелкового полка 56-й гвардейской Смоленской стрелковой дивизии.

Первое письмо Ильина родным датировано 24 декабря 1942 г. — в нем он сообщает о получении трех открыток, прочитать которые пришлось по пути на передовую, беспокоится о получении ранее отправленных родным денег и сообщает о представлении к правительственной награде: «Читайте в газетах и на днях должны прочитать моя фамилия — я представлен к правительственной награде. Ну всего хорошего, Ваше задание выполнено с успехом» (за умелое управление штабами частей в сложной боевой обстановке, стойкость в бою и проявленные мужество и отвагу С. А. Ильин 4 декабря 1943 г. награжден орденом Отечественной войны II степени).

Из переписки мы узнаем, что в Новосибирске у Ильина осталась семья: жена, двое сыновей, Олег и Игорь, мать и отец. Старший сын, Олег, в 1942 г. учился во втором классе, был отличником, хорошо рисовал, коллекционировал марки. Отец писал ему: «Твой рисунок получил и очень доволен — нарисовал ты его хорошо. Показывал друзьям и все в восторге»; «Открытку и письмо от тебя получил и горжусь тобой, что ты такой умница: отличник, пишешь хорошо, рисуешь прекрасно, стихи сочиняешь отлично, но вот насчет артистических способностей еще не знаю, разве по радио когда выступишь», — а сын отвечал: «Папа я коплю марки. У меня заграничных 50 марок, а советских 333».

В своих письмах к отцу Олег (Алик, как ласково называли его в семье) делится новостями: «Я не давно получил табель на родительском собрании. Я же всю первую четверть получил отлично и по арифметике, по письму, по естествознанию, по географии, по военному делу и по поведению», а в письме от 4 января 1943 г. знакомит отца с расписанием праздничных новогодних мероприятий: «2 января, елка в школе. Начало в 3 часа дня. 4 января, выставка трофеев отечественной войны. Начало в 12 ч. дня. 5 января, читка. Начало с 10 часов утра. 6 января, кино. Начало в 4 ч. дня. 7 января, елка в зверинце, начало в… 9 января елка в клубе Сталина, начало в 7 часов вечера».

На елку в клубе Сталина были приглашены только отличники, в их числе и Олег: «…у меня все “отлично” и я пойду в клуб Сталина…»; в этом же письме он сообщает и о своей елке: «Папочка! у меня тоже елка. Купил мне Женя за 50 рублей. Жаль что только ты не сможешь ее посмотреть. А я бы все на свете, все елки и подарки отдал, только бы ты был со мной», пишет о том, что выучил новые песни: «Я выучил с Женей новые оборонные песни: “Мишка” “Только на “фронте” “Серенада о трех “завоевателях” и другие. Игорь у нас уже умеет танцовать» — и спрашивает отца, проходят ли у него концерты.

Отец в письме от 30 января 1943 г. отвечает так: «…что касается концертов, то у нас Алик “концерты” бывают круглые сутки. То минометы завывают, то пушки грохочут, то самолеты трещат и “гостинцы” сбрасывают, а то автоматы запоют или вот у нас есть “катюша” как запустить к фрицам стальных канфект так небу жарко становится не только земле. Одним словом “концерты” непрерывны».

С. А. Ильин был дважды контужен — в декабре 1942 г. и в марте 1943 г., а с 20 мая по 15 октября 1943 г. находился на излечении в Урологической клинике I Московского ордена Ленина медицинского института и после выздоровления, отказавшись от прохождения медкомиссии, вернулся в часть. Олег беспокоится о здоровье отца: «Дорогой папочка пиши чаще, как себя ты чувствуешь, болит ли нога и спина? Целую тебя, твой Алик Береги себя», а в рапорте 2 «А» класса, написанном Олегом и отправленном на фронт отцу, говорится об успехах в учебе и сборе средств для Красной армии: «Сдали 301 руб. на самолет. Собрали и сдали 46 бутылок, 46 кисетов, и 21 иголку. Инне Капитоненко унесли передачу в больницу. Сделали 2 альбома посвященные Р.К.К.А. Выпустили стенгазету». Все письма (за исключением одного) Олег дополняет своими рисунками — в письме от 4 января 1943 г. он нарисовал новые медали: «…папа те видел новые медали, если не видел так посмотри. Только они здесь не все только “За оборону Ленинграда” и “За оборону Одессы”», в других письмах — рисунки красноармейца, карикатуры на Гитлера и немецких офицеров, рисунок «Война в Италии».

В ответных письмах подполковник Ильин рассказывает родным, что «cвои именины я здесь справили в блиндаже при каптилке. Без 5 минут 12 часов наши дали немного жару немчуре и затем завезалось дело до 4 часов утра. Так что твое задание выполняется», сообщает о присвоении в апреле 1943 г. 56-й стрелковой дивизии звания гвардейской: «Аля мы теперь уже гвардия! вот и оправдали доверие сибиряков», а на просьбу сына прислать трофейное оружие отвечает: «Вот уж насчет немецкого автомата могу сказать одно, взяли у них много, а переслать не могу тебе. Придется тебе дожидаться до окончания войны».

Из писем Олега видно, с каким вниманием родные в тылу следили за ходом военных действий: «Мама купила большую политико-административную карту с.с.с.р. за 6 рублей. Мы сделали для нее маленькие флажки и втыкаем их в города которые берут наши войска»; «Ты папочка пишешь что уже приехали на старые места, где были в прошлом году. Наверное, вы под “Великими Луками”. Я предполагаю, что оборона в районе “Новосокольники” прорвана нашими сибиряками-гвардейцами»; «Сейчас ежедневно Красная Армия одерживает все новые и новые победы. Сегодня опять сообщили радостные вести о взятии города Лида, ведут уличные бои в городе Вильнюс (Вильно). А вчера взяли город Баграновичи. Меня интересует где ты находишься в Ново-Ржеве или в другом месте. Наверное уже вы брали город Полоцк»; «Папа, сегодня взяли Псков. По моему ты находишься на 1 ом Приболтийском фронте».

Сын с нетерпением ждет отца: «Когда же тебя, папа, ждать домой? Конечно, даже ты не сможешь ответить на этот вопрос. Но все же, все говорят что к маю война закончится. И ты приедешь к нам. Как мы с Игорем будем тебя встречать! Вот баба будет тебе пироги печь и плакать от радости, а мама тоже поплачет с счастья»; «Игорь тебя тоже ждет. Ежедневно спрашивает — когда папа приедет. И мечтает что ты ему шоколада привезешь»; «Скоро праздник Красной Армии. Поздравляю тебя с праздником и желаю успехов в твоей работе. Ну уж май (праздник) вместе будем праздновать. К этому времени ты должен приехать обязательно».

Долгожданная встреча не состоялась — отец погиб 2 августа 1944 г., а за несколько дней до смерти, 27 июля 1944 г., был подписан приказ о его награждении орденом Боевого Красного Знамени.

Последнее письмо от Олега датировано 23 июля 1944 г., и большая его часть содержит краткий пересказ последних политических новостей: «В эти дни очень хорошие вести: позавчера французскими патриотами был украден Лаваль вместе со своим сыном, когда он вышел на прогулку. Сегодня же было покушение на Гитлера с помощью взрывчатых веществ», а в заключении коротко сообщается о событиях в семье: «У нас все хорошо с 1 го августа еду в лагерь. Шура уехала в Красноярск у Нелли родился щененок. Мы его назвали Лорд. Все так же. Игорек большой — хороший, только непослушный».

На оборотной стороне письма, где Олег написал адрес, дописано карандашом: «3.8.1944 г. получили при похоронах Вашего папаши Миша Василий».

Гвардии подполковник С. А. Ильин был похоронен у деревни Калу (Лубанский район Латвийской ССР), а позднее перезахоронен на воинском кладбище г. Балвы (Балвский район Латвийской ССР).

* * *

Комплекс писем (52 документа), написанных с фронта Анатолием Антоновичем Медляком, адресован родителям, сестрам и другу в Новосибирск.

А. А. Медляк родился в 1924 г. в Омске, позднее вместе с семьей проживал в Новосибирске, на Ядринцевском спуске. Был призван в армию Центральным райвоенкоматом Новосибирска 11 августа 1942 г., на фронте — с 4 апреля 1943 г., сержант, воевал на Западном фронте в составе 774-го стрелкового полка 222-й стрелковой дивизии, 17 августа 1943 г. награжден медалью «За отвагу». Из наградного листа, опубликованного на сайте «Память народа»: «…в наступательных боях в августе месяце 1943 года неоднократно ходил в разведку по установлению нумерации действующей против нас части и установлению переднего края и несмотря на беспрерывный огонь противника, поставленную задачу выполнил точно и своевременно. Им были захвачены документы на территории, занятой противником, устанавливающие нумерацию частей».

В письмах Анатолий Медляк вспоминает жизнь до войны: «Да мама хорошая была у нас семья но видно так нужно что вся семья раскололась и разлетелась как от разрыва снаряда. Но ничего войну кончим Может быть кто нибудь да вернется»; «Да как бы хотелось побыть с полчасика в Новосибирск. Ну ничего мы еще с Тарзаном поохотимся».

Часто в письмах видно беспокойство о материальном состоянии семьи: «Мама ты пишешь что папа зарабатывает хорошо я очень рад думаю что денег достаточно чтобы питаться прилично. Мама помнишь ты мечтала “Когда же мы поживем вдвоем” а теперь уже в попятные когда же будем все вместе?»; «Мама мне ничего ни покупайте и не заказывайте лучше побольше на питание нажимайте а я жив буду заработаю».

Одна из сестер плохо учится в школе, и в письмах к ней Анатолий ругает ее, дает наставления: «Вчера я получил от Мамы письмо в котором она сообщила мне что ты или осталась или не здала испытания по одному предмету наверное по русскому яз. Вот уже этого то сюрприза я не ожидал от тебя ты должна дать мне слово что на осенних испытаниях здашь предмет на отлично ясно а если останешься тогда смотри не сердись на меня сейчас я тебе пишу а тогда буду ругать ясно?», а в письме к другой сестре добавляет: «А Наде передавай что если она так будет учиться то я ей и письма писать не буду».

Беспокоится Анатолий и о здоровье матери: «На днях получил письмо от Вали Зои и Мамы из Калачинска и в их мамину фотокарточку уж очень она изменилась. Я сперва ее не узнал похудела здорово. Ведь вас сейчас мало только поправляться а вы худеете да болеете так нельзя»; «Мама ты пишешь что даешь волю своим слезам я тебя прошу не плакать тебе еще нужно здоровье ведь у вас еще на плечах Надя а ей по меньшей мере надо еще 3 года А обо мне хоть плачте хоть не плачте не поможет. А кто знает может буду еще жить».

Встречаются в его письмах к родным и краткие описания фронтовых будней: «Вчера поймали 9 перебесчиков которые бежали из немецкого плена в их числе один взятый под… …говорят что у немцев паника Каждый день у них убегает 25—30 человек, а это как говорится нам на руку, чем больше бегут тем быстрее разобьем»; «Да мама хороший был товаришь по оружию Иван Глазков. Мы еще в училище вместе с ним были но что же поделаешь ведь война. Правда не знаю кто виноват он или мы Может даже мы потому что когда его несли Но ведь это было не в Новосибирске а под пулями так что осторожно нести его было нельзя. Он умер уже в госпитале»; «У нас дела хорошие даже отличные если будет так продолжаться то можно надеяться что фюреру Адольфу придется на зиму заказывать утепленную квартиру из которой нет возврата»; «Ну мама дела у нас хорошие фрицы уже не хотят брать Москву а пытаются всеми силами удержаться да не тут то было».

А вот в письме другу Александру сержант Анатолий Медляк уже достаточно подробно описывает случай из боевой практики: «Ну так дает значит нам задачу командир привести “языка” — то есть понимать пленного. А назначалась “разведка с боем” т. е. не тихо как всегда или зачастую делает разведчики а наоборот с “громом и молнией”. Ну мы вышли, залегли метрах в 300-х от проволоки ну в игре учавствовало более 60 человек. Когда мы выдвигались нас заметил немецкий секрет и начал пулеметный и минометный обстрел минут 15—10. Мы лежали спокойно и фриц успокоился. Пролежали мы часа полтора. Слышим по цепи передают команду двигаться на сближение поползли метров 50—60. Команда “встать — вперед” встали пошли автоматы на боевом а в захват группе какой-то дурак запнулся упал и дал выстрел а за им другой. Пришлось открыть огонь метров с 200 бежим и строчим а фриц молчит видно жарко стало от нашего “огонька” добегаем до проволоки бросили по гранате — молчит Набросили плащ-палатки перелезли проволоку — опомнился но поздно бросили по гранате в огневые точки и в траншеи к фрицам я лег на бруствер такое было приказание лежу смотрю с права метров 30 застрочил пулемет развертываюсь пустил 3-ю гранату и Вова Чернышев бросил туда же замолчал. Вдруг надо мной два автоматчика а у меня отказал автомат — травинка попала и мешает затвору и некогда устранять задержку. берем мы с Владимиром по одной и по последней “лимонке” и к фрицам их чтобы они не горячились “ну ты сам знаешь что лимон в жаркое время охлаждает здорово” Ну и здесь подействовало на фрицев тоже остыли ну а захватчики уже с фрицем закончили одного убили, который был здоровый а поменьше увели сигнал отходить “наши проволоку уже разворотили” мы побежали перебежками обратно больше нам нечего делать тут уже окончательно опомнился фриц начал из минометов лупить бежишь а она пищит лягешь а она бах — встал и дальше и опять так же начал он обстреливать сильнее лег я в воронку и лежу вот окончил он стрелять пополз дополз до кустов встал и пошел в свои траншеи уже часов в 7».

А в следующий раз, видимо отвечая на рассказ о тыловом досуге, пишет: «Саша я тоже за исключением вчера и сегодня хожу каждый день в кино только не зрителем а артистом правда у нас веселее потому что экран открытый и места без билетов».

Последнее письмо сержанта А. А. Медляка датировано 10 октября 1943 г., а 20 октября 1943 г. он погиб и был похоронен в деревне Ленино (Горецкий район Могилевской области Белорусской ССР). Родителям же пришло письмо, написанное 24 октября 1943 г. другом Анатолия: «…я вам хочу сообщить нерадостную вещь как для меня так и для вас про вашего сына Анатолия. 20 октября его сильно ранило он умер после ранения он еще жил часа 3. Умер уже в санроте я лично видел и похоронил поставил памятник и звезду».

* * *

У нас есть и два письма, разделенные долгими годами войны, — одно из них написано 23 июня 1941 г., и это самый ранний из фронтовых эпистолярных документов в коллекции музея. Автор, младший сержант Валерий Павлович Шушканов, сообщает родным о начале войны: «Здравствуй мама! Извини, что пишу не разборчиво. В вагоне очень трясет. Еду пока благополучно. Последние известия конечно слыхал. Германия объявила войну СССР. Ну и что же? Повоюем! Только не беспокойся Мамаша!»

В. П. Шушканов служил стрелком-радистом в 137-м Краснознаменном полку фронтовой (тактической, ближней) авиации, совершил 24 боевых вылета, награжден медалью «За боевые заслуги» и погиб 14 марта 1942 г. в возрасте 22 лет; похоронен на кладбище ст. Африканда (Мурманская область).

А второе письмо написано 2 мая 1945 г. и адресовано Валентине Викторовне Петуховой — в нем автор, Стольниц М. И., сообщает о взятии Берлина: «Сегодня радостный день для Армии и для всей страны, сейчас передали по радио радостную весть, волнующую и пьянящую — Берлин наш! Даже голова кружится. Теперь уж час победы недалек».

…В. В. Петухова с 1939 по 1944 г. была руководителем драмкружка при Доме художественного воспитания детей в Новосибирске, и в ее фамильном фонде хранится 35 фронтовых писем от бывших воспитанников.

«Кружковцы», как они себя называют, с большой теплотой вспоминают о довоенном времени: «Разве на этом клочке бумаги выразишь все те чувства и мысли, которые возникают у меня при воспоминании о тех счастливейших днях моей жизни, когда я был в ДХВД. И здесь, на фронте, в огне пожара, в грохоте разрывов, я с особенной любовью вспоминаю то время и Вас, Валентина Викторовна!»; «Я с неописуемой радостью прочел Ваше письмо. Оно сохранило запах духов и повеяло на меня радостным, страстным, кипучим и волнующим прошлым — и будущим, Валентина Викторовна, — еще более возвышенным и чудесным будущим».

Даже среди ужасов войны «кружковцы» не забывают о своем увлечении театром и литературой: «В моей солдатской котомке вместе с необходимыми вещами лежат пьесы Чехова и “Ромео и Джульетта”. Товарищи подсмеиваются надо мной, но поверьте близость любимых книг придает мне больше силы, мне стыдно будет трусить и я ничем себя не опозорю»; «Я тоже между основным делом помаленьку “драматизирую”. Недавно доставил несколько веселых минут своим товарищам-бойцам, сыграв “дурака” в скетче “Дурак”. И радостно было слушать их смех и аплодисменты. Неплохо вышла у меня эта ролька: предстает перед немецким офицером этакий растяпистый, дружелюбный и болтливый парень, мгновенно вырастающий в народного мстителя-партизана. Плохо, что абсолютно нет материала. Я был бы рад, если бы получил от Вас какой-нибудь яркий и смешной скетчик». А немцы воспринимаются ими как враги русской культуры: «Я буду драться за то чтобы на наших сценах всегда играли Толстого и Чехова, Горького и Островского. Я буду биться всем, что у меня есть, буду грызть зубами тех кто хочет отнять у нас наш театр и литературу, тех кто хочет заплевать нас и вдавить землю»; «Ваш огонь горит во многих сердцах. Вы зажгли в нас неугасимое пламя великой любви к прекрасному, брызжущему жизнью и светом искусству. И эта любовь вошла неразрывной составной частью в нашу ненависть к фашистским озверевшим босякам, пытающимся свое кабанье тупоумие навязать всему человечеству. Я люто ненавижу их за нашу поруганную землю, а поруганная культура, искусство еще сильней заставляет ненавидеть эту пьяную бандитскую орду».

Несмотря на военные тяготы, молодые люди верят в скорую победу и связывают свою жизнь с театром: «Жив, здоров с одной мыслью: скорее разбить гитлеровцев и одной надеждой с победой вернуться домой и стать одним из членов нашего молодежного Сибирского театра»; «А я Вам об одном хочу написать, что только смерть помешает мне быть на театре. Никакие невзгоды не сломят меня и не заставят забыть любовь к театру, привитую Вами. Я знаю что мы боремся и страдаем за лучшее будущее. Я пролил свою кровь и если надо отдам жизнь за то чтобы мои друзья говорили со цены словами Шекспира и Мольера, Горького и Чехова. Но умирать пока не хочется. Я еще хочу вылезти изпод стола Оргоном, хочу еще раз станцевать танец Эндрю Эгюйчика и хочу переиграть все возможные и невозможные роли»; «Началась боевая жизнь. Все шло гладко, но увы, как я вам говорил раньше, что мне в жизни не везет, так и случилось. Шибануло меня немного гранатой. <…> Провалялся в больнице полмесяца. Потом ушел оттуда в свою батарею. Здоровье сейчас улучшается, рука заживает но мечта моя быть актером полетела в прах. Особенно Шекспир остался для меня непреступной стеной. Не будет тех уже движений что было. Ну ладно это письмо прочитайте и изорвите. Особенно чтоб не узнала об этом моя мать» (последнее письмо написано со слов раненого Б. Сухова его другом, о чем свидетельствуют строки в конце: «Пишет Вам письмо мой друг Володя. Когда я лежал в больнице, он очень заботился обо мне. Значит хорошие люди еще не перевелись»).

Среди писем, адресованных В. В. Петуховой, есть и написанное Игорем Михайловичем Попковым из Польши 7 ноября 1944 г., в котором он поздравляет Валентину Викторовну с 27-й годовщиной Октябрьской революции, интересуется делами в студии при театре (с 1944 г. В. В. Петухова — директор студии при «Красном факеле»), коротко рассказывает о себе: «Я служу в артиллерийской гвардейской части радистом. Сейчас стоим на отдыхе, а потому и праздник проходит замечательно», вспоминает студию: «…у меня все время на уме студия», «У меня сохранилась тетрадь с ролями “Ломова” и “Красавчика” и теперь то я знаю их назубок». Завершается письмо так: «…я не смогу жить без театра разрешите мне надеяться, что я смогу после войны занять положенное место в вашем Театре». И через несколько лет после войны, в 1950 г., И. М. Попков пришел в театр «Красный факел», где проработал до 2004 г. и сыграл более 200 ролей.

* * *

Во время войны люди писали не только близким — писали врачам, чтобы поблагодарить за спасенную жизнь, и в фамильном фонде хирурга, майора медслужбы Константина Георгиевича Сапожникова, служившего начальником I хирургического отделения эвакогоспиталя № 3609, сохранилось несколько таких писем: «Мы как тяжелобольные не можем забыть Вашей искренней заботы, мы не можем забыть и навсегда оставим в памяти родные лица тех людей с которыми мы на протяжении двух лет были связаны»; «…оставляя стены госпиталя не можем оказать себе в том, чтобы крепко пожать Вашу руку, в знак благодарности за чуткое отцовское отношение и умелое лечение».

Некоторые письма написаны уже после войны — например, вот это, датированное 1959 г.: «Вы мне спасли жизнь и восстановили большую часть моего здоровья. В сентябре или в октябре м-це 1942 года в октябрьском р-не в госпитале в момент после повышения вашей квалификации когда вы стали работать хирургом в день приезда какого то профессора который на обходе посулил мне при Вашем присутствии отрезать мое правое колено и эту операцию предлагалось вести непосредственно вам, но большое спасибо Вы мне этого ни сделали, а сделали удаление инородного тела в области правого коленного сустава после чего обошлось удачно хорошо воспалительного процесса не было и колено сохранено лично по Вашей инициативе и добросовестному труду за что и большая от меня Вам Константин Георгиевич благодарность. Таких как я нас было тогда 2 человека у одного вы удалили из коленного сустава гильзу от автомата, а у меня осколок мины».

* * *

Кроме фронтовых писем, в коллекции музея есть письма тружеников тыла. Среди них — переписка 1943—1944 гг. супругов Михаила и Веры Диомидовых. Михаил Диомидов участвовал в восстановлении Сталинграда, был инженером цеха изготовления механических конструкций, и в письмах, адресованных жене в Новосибирск, рассказывал о быте: «…тебе здесь быть сейчас никак нельзя, до того все здесь неприглядно, неуютно и не устроено, что ты только плакала бы»; «Одно из хороших то, что я получил на днях хорошие рабочие ботинки, одеваю их с вязанными носками и ноги сейчас совершенно не мерзнут. На днях получу комбинезон, и главинж пообещал, что как придет первая партия теплых вещей так я сразу же получу»; «…наша конторка представляет из себя половину вагона забитого с обломаной стороны досками с прорезанным окошечком и дверью и поставленной железной печкой. Без нее (железной печки) мы бы сейчас пропали. Последние полторы недели дуют холодные северные ветры и по утрам на улице настоящие морозики».

А в письме от 8 августа 1943 г. Михаил пишет: «Меня временно поселили в комнате с семейными. Двое рабочих (один с женой, к другому скоро должна приехать с подсобного). Но я здесь проживу недолго — переведут в палатки, где и буду жить до наступления холодов, а затем обещают перевести в ремонтирующийся (хотя и очень медленно) четырехэтажный дом с отоплением, освещением и канализацией. Не знаю только отремонтируют ли его. Сейчас рабочие живут в землянках, палатках и трех неотстроеннных одноэтажных домах размером с наши квартиры 13, 14, 15 с кухней и коридором». И в этом же письме читаем описание разрушенного города: «Выйдешь на крыльцо, глаз встречает только битый кирпич и среди него торчащие печи, да кругом на ветру шелестит сорванное и дырявое от пуль железо. А ветер здесь все время. Сейчас около дома стучат топоры — рабочие ремонтируют сами себе дом, дом — в котором уже два дня живу и я», — а в послании от 17 октября 1943 г. Михаил рассказывает об условиях труда: «Сейчас работа идет в две смены и весьма усиленно. Сейчас поступил крупный и спешный заказ, так что днем почти нет возможности присесть, а после ужина приходиться навещать ночную смену. Домой прихожу уже около десяти часов и сразу спать».

Из писем Михаила мы сначала узнаем, что Вера беременна: «Я хочу быть с тобой, но я не хочу что бы ты была здесь, я даже об этом сейчас и не думаю. Мне хочется, что бы последние дни перед родами ты могла бы со мною быть, что бы я не давал тебе грустить и что бы когда ты будешь в больнице то думала бы, что я здесь с тобой почти, недалеко от тебя», а некоторое время спустя Вера, отвечая мужу, рассказывает об уже родившемся ребенке и бытовых проблемах: «Милый мой Мишутка, позавчера нашей маленькой дочке исполнился месяц, и я посылаю тебе посмотреть какие у нее волосики, отпечаток ножки и ручки»; «Девчушка такая веселая, большеглазая. У нее сейчас растут новые волосики, и ты знаешь, Миша, светлые. Ну, не очень белые, но светло русые, а родилась она с черными как смоль волосами. Похожа она на воробушка, такая же взъерошенная, толстенькая, смешная, быстрая»; «Вчера мама с Валей (меня они уже не берут с собой) поехали копать. Уехали они часов в 7 утра, а вечером мама пришла домой чуть жива. Я испугалась, когда увидела ее. Часто она приходила домой усталая и раньше, но такой как вчера, я ее еще никогда не видала».

* * *

Несмотря на то что письма, находящиеся в коллекции нашего музея, написаны людьми разного возраста, уровня образования и социального положения, для них характерен ряд общих моментов — будучи оторваны от семьи, авторы писем мысленно с ней крепко связаны, и строки полны воспоминаниями о доме, вопросами о здоровье, жизни родных и близких.

В письме Владимира Петухова с фронта сестре от 12 января 1944 г. читаем: «Сейчас как-то особенно остро встают в памяти воспоминания о прошлом, каждое, самое незначительное событие вспоминается до мельчайших подробностей и так хочется побыть дома, снова пожить спокойной веселой жизнью. Каждый из жителей нашей землянки до мельчайших подробностей знает биографию друг друга, кажется уже обо всем переговорено, но каждый вечер, как только собираемся все вместе, возникают в памяти все новые и новые случаи из жизни, и возникает непреодолимое желание их рассказать, поделиться с товарищами».

«Вы конечно обижаетесь что мол не пишем вам писем. Извините просто время нету. Днем занятия вечером темно. Очень даже вспоминаю о вас мои Родители, о доме. О том как проводил время а часто вспоминаю о том что готовили мамины руки — покушать. Здесь я еще ничего не встречал чтобы было похоже», — пишет родителям в Новосибирск Л. А. Грехов в декабре 1942 г.

Солдат волновали вопросы обеспечения родных продуктами: «Как у вас дела с огородом? Растет что-нибудь?»; «За вашь обильный уражай, чрезвычайно доволен. Доволен и за то, что вы справились одни со всем тем, что выросло на ваших огородах. Да, теперь обеспечены на весь год овощами»; «…садили-ли, что в огородах. Если садили, то как прошла или проходит ваша посадка»; «Мама напишите мне как вы живете как картошку всю убрали дрова есть на зиму хватит или нет».

Особое внимание в письмах уделялось детям: «Мамчик! Ты пишешь что Гарик хочет поступить на завод. Это рассуждение ребенка конечно благородное и хорошее, но с его здоровьем ему еще рано пусть пока хорошенько учится. Ему надо учиться. Мне очень приятно читать, что он имеет подсобное хозяйство, не знаю только каков у него урожай. Думаю, что не плохой. Он наверное работает на нем от души. Я мысленно представляю его за прополкой, вспотевшим, загоревшим, сосредоточенном на одном. Как хочется видеть Вас мои самые дорогие, близкие, родные, милые. Обнять крепко крепко и целовать без конца». Другие авторы интересовались жизнью родных городов и сел: «Папа, напиши как, проходит жизнь родного города Новосибирска. Как, проходит посевная, какая стоит погода, ходишь ли с Толей рыбачить, был ли на охоте в нынечном сезоне»; «Вообще опишите что за жизнь протекает у нас в совхозе, это меня очень интересует»; «Мама, сегодня прочел в своей местной газете “Полярная правда” Заметку как жители г. Кемерово послали подарки фронту и в том числе 100 тысяч сибирских пельменей! Так радостно за своих земляков! Приятно услышать о тех местах где я прожил все детство и где я кончил школу».

Стремясь принять участие в жизни семьи и близких, авторы писем дают советы, наставления: «Мамочка! Ты пишешь, что ищешь возможность перейти на новую более лучшую квартиру. Это было бы очень хорошо. Ты прими все зависящие от тебя меры, чтобы перейдти»; «Мамчик, ты пишешь что тебя облисполком обеспечил топливом. Я этому очень рад. В этом я и не сомневался»; и, беспокоясь о том, обеспечены ли домочадцы материально, почти в каждом письме фронтовики сообщают о направлении домой денег: «Сегодня с этим письмом посылаю вам 500 руб. денег. Надеюсь, что они вам пригодятся. А мне сейчас с ними делать нечего. Сама, Мама знаешь война сейчас. Это я, Мама, посылаю часть своей премии. Можешь поздравить, я недавно получил Сталинскую премию 1000 рублей за боевую работу»; «Сегодня, дорогая мама, я получу зарплату за февраль и вышлю тебе деньги с первой полевой почты. Постарайся купить Имульке хороший и нужный подарок к именинам».

* * *

В годы войны переписка с родными была очень важна для солдат — письма из дома помогали им выжить, поддерживали их боевой дух: «Ты знаешь мама ты мене писала письмо, когда я еще в училище был, в нем ты посылала мене 30 рублей денег? Помнишь? Так вот, это письмо у меня еще целое я его пронес сквозь огонь и воду и сохранил до сего времени. Это письмо я часто перечитываю и как прочту, то сразу станет тепло и весело».

«Ты мамчик меньше обращай внимание на то, что я редко пишу. Ты сама пиши мне почаще. Твои письма мне очень и очень дороги. Они вселяют в меня бодрость, радость, уверенность в силы», — пишет жене Н. Г. Докучаев в июле 1942 г., а в письме А. П. Дранова родным от 1 июля 1944 г. читаем: «…ваше письмо получил за которое очень и очень благодарю. Мама знаете сколько радостей было у меня. Знаете как скучно 6 месяцев не было от вас ни слуха ни духа. А знаете перед этим мне что приснилось, как будто я стреляю, а потом я иду у меня левая рука вся в крови и не могу ее поднять. Просыпаюсь я утром и рассказываю про этот сон ребятам, а ребята мне и говорят, что на днях известия получишь. И верно 1 день прошел. Прихожу с занятий мне и говорят что тебе письмо есть, я так обрадовался Нина ни могу вам я описать».

Нередко в переписке встречаются и обиды фронтовиков на то, что про них редко вспоминают: «…от Вас вот уже месяц как ничего не получаю! Скажешь опять хандрить начинаю! Ничего подобного, но как то обидно все получают, а я ничего решительно!»; «Мама в каждом письме я вам пишу одно и тоже, что я жив здоров и прошу вас все об одном почему не пишите напишите о себе хотя несколько слов, но все это впустую. И до каких же это пор будет продолжаться и будет или нет конец вашему молчанию».

Фронтовое письмо — ценный источник по изучению военного быта: «Сейчас сижу в маленькой землянке, горит маленькая коптилка и дымит печь. Война идет своим чередом. Ухают орудия, иногда слышится шум немецкого снаряда или вой мины. Землянка вздрагивает от взрыва и с потолка сыпится песок. То самолет вдруг бросит сверху пару “гостинцев”, и опять тихо. Вообщем приятного мало»; «Кормят досыта. Одеты тепло. В валенках, в войлочных брюках и телогрейке, меховые рукавицы. Шапка»; «Как много оказалось нужных мелочей, которым нас не учили: разжигать костер в воде из сырых дров, на ветру с одной спички и варить на нем собственный обед, вскрывать без ножа консервы, копать землю и работать топором я не говорю про то что стирать без мыла и пр.»; «Научился много ходить пешком. Знаешь мне сейчас пригодилось это хождение, я не так устаю как прочие, приходилось ходить по несколько десятков километров в день и до сотни с лихвой в сутки».

…Каждое письмо могло оказаться последним, и бойцы использовали любую свободную минуту, чтобы послать весточку домой: «Простите что долго не писал сейчас я нахожусь все время на передовой в нескольких метрах от фрицев и даже бываю среди них и у них в тылу, так что не всегда находишь время написать письмо. Вот и сейчас сижу в траншее и веду разведку за фрицами в оптический прибор. Нахожусь всего лишь в полтораста метрах от них. Визжат мины, свищут пули, грохочат снаряды и все это сливается в не понятный стон фронтовой симфонии»; «Извини меня за неряшливое письмо: землянка ходит ходуном от разрывов бомб, вверху слышно гудение “фрицев”, бьют наши зенитки. И такая музыка сопровождает каждый наш шаг, каждый наш рейс»; «Обстановка, в которой я нахожусь не дает ни какой возможности писать. Бывают такие дни, когда нет времени даже для того, чтобы покушать, а писать письма нужно, вот какая обстановка»; «Отвечаю вам спустя 3 дня и то негде было в буквальном смысле слова, идет снег мокрый и некуда залезть, а вот сейчас уже накрыли блиндашик затопили печку принесли 2 крышки от ящиков из под снарядов — получился стол. Теперь писать можно».

Стараясь не беспокоить родных, фронтовики изредка и вскользь сообщают о ранениях: «Вот уже второй месяц, как я на фронте. Фронтовая жизнь мне очень нравится. Жить приходится по всякому. В этой жизни плохое сочетается с хорошим, а если взять в целом, то жизнь хорошая веселая и я живу хорошо. Вот уже второй день мы после боев отдыхаем. В одном бою я был легко ранен в левую ногу и в спину но эти раны на мне уже почти что заросли»; «Уже полгода я на войне. Бывает тяжело, трудно. Солдатский хлеб — горький хлеб. Переменился мой адрес, потому что я был ранен и контужен и две недели ничего не слышал, но теперь снова в строю»; «Теперь я вполне здоров: зубы укрепились, язык совсем зарос, дырочки — тоже. Даже запломбировали старое дупло. Питание здесь хорошее, кроме того, пью рыбий жир. Скоро думаю выписываться».

* * *

Обращаясь к письмам тех лет, не следует забывать и о военной цензуре — каждое почтовое отправление в действующую армию или из нее подлежало проверке: запрещено было указывать названия и номера фронтов, номера и места дислокации частей, сообщать сведения о видах вооружения и боевой технике. В задачи цензоров входило недопущение утечки секретной информации и пресечение проникновения нежелательных настроений как с фронта в тыл, так и обратно. При этом существовала еще и внутренняя цензура самих авторов — бойцы, не желая расстраивать родных, преуменьшали степень опасности, но изредка в письмах все же можно прочесть и об эпизодах фронтовой жизни. Так, в письме отцу В. Лейпсон в августе 1944 г. пишет: «Недавно, числа, кажется, 3-го произошел интересный случай. Одна наша батарея, с которой был и я, выдвинулась вперед. (Это было вскоре, после взятия Каунаса) и переправилась на левый берег Немана. Прижатые на правом берегу к Виши и к Неману немцы пытались на паромах и лодках переправиться на левый берег. Мы дали 2 залпа по этой переправе. Поднялся густой черный дым — что-то горело. Из офицеров в этой батарее были командир дивизиона, комбат и я. Комдив сказал: “Возьми, Володя, человек 5 и сходи в разведку, посмотри, что там горит”. Я взял 5 автоматов, сам повесил на него немецкий автомат и двинулся. Ушел я далеко. Даже наша пехота осталась сзади. Интересного было много. Жители выскакивали из подвалов: “Русская разведка пришла!”. Но описать я хочу тебе другое. На берегу Немана, как раз возле переправы в Местечко Вильки (мы там, кстати захватывали один грузовик и одну легковую — “оппель”) мы зашли в одну деревушку. Жители, завидя нас, побежали в дома. Мы их остановили. Оказалось, что за полчаса перед нами здесь был какой-то человек, без погон, отобрал четверо часов (ручных и карманных), и сказал, что вот дескать, “сейчас наши, русские придут, всех вас перережут”. Я, конечно, постарался уверить их, что это был не наш, что русский солдат никогда такого не сделает. Один старичок сказал, что видел этого типа идущего по направлению соседней деревни. Мы кинулись туда и застали его в одном доме, где он под угрозой пистолета (кстати немецкого, “Вальтера”) забирал опять же часы и водку. По русски он говорил чисто, документы у него были, но, к счастью, мы поддерживали ту же дивизию, номер которой был у него в красноармейской книжке (без фотокарточки), я знал там в лицо многих офицеров, а он не мог мне назвать ни ком. дивизии, ни комполка, ни даже ком. батальона. Через полчаса он сознался, что служил в районной полиции. Я отвел его в первую деревню и на глазах всех жителей расстрелял. Потом, по приходе в дивизион, доложил об этом случае. Мне объявили благодарность. На следующий день мы проезжали через эту деревню, и жители с восторгом рассказывали нашим солдатам о вчерашнем происшествии».

Также в письмах можно встретить описания нечастого солдатского досуга: «Научились воевать культурно, достали передвижной киноаппарат, и на каждой остановке смотрим кинофильмы. Правда мешают “Мистер Шмидты”, того и гляди сбросит “ядро” или “бомбу”, приходится на время прекращать кино». А в письме Ивана Болотина от 19 мая 1942 г. так рассказано про первомайский праздник на фронте: «1 мая провел хорошо, конечно по фронтовому. Особенно запомнилось приготовление к митингу. Представьте запущенный сухой (замерзли деревья) яблоневый сад. В самой гуще стоят грозные с открытыми жерлами… Тут рядом собралась горсточка людей. У всех блестят глаза! Весна! Ах, хорошо! Нет требуны. Полетели со всех концов снарядные ящики, ну как будто все? Нет грубо. Где красное сукно! Нет ведь мы не дома, в клубе, театре… Новенькая плащ-полатка красивыми складками облегла ящики. — “Графин и стакан” — сказал кто-то и все радостно улыбнулись. Так с торжеством друзья — “К Орудию” — крикнул дежурный связист. Вот дуновение ветра! Видно грозные лица товарищей и ствол со скрипом лезет ввысь. Так загремел гром в день 1 го мая».

Многие письма наполнены патриотизмом: «Я еду скоро на передовую. Встану на защиту вас мои дорогие родители, чтобы вы спокойно прожили свою жизнь. Я заверяю вас что буду биться до последнего дыхания, но не пропущу врага»; «Ниночка ты пишешь, бей фашистов. Ниночка я свой долг перед родиной выполню. Буду бить его так как били его наши великие русские полководцы так и я буду бить его не щадя своей капли крови. Ниночка я свой долг перед родиной выполню и приказ тов. И. В. Сталина добить его в собственной берлоге. Так мы и сделаем добъем его в его собственной берлоге, чтобы он знал как нападать на Советский союз, т. е. на нашу любимую и независимую родину»; «Признаюсь тебе, что после госпиталя я имел возможность уйдти в глубокий тыл, быть около тебя, но я этого не Зделал, потому что Здесь люди нужны, и для этого меня родина воспитала и выучила. Ты обижаешь меня за то, что я не могу разделить семью и родину. Как я могу это сделать? Если небудет родины небудет у меня и семьи».

Кстати, при изучении восприятия противника советскими солдатами фронтовые письма незаменимы — в них очень ярко прослеживается так называемый «образ врага»: «Мамочка! Как хочется скорее разгромить этих грязных, вшивых, полуразложившихся фашистских бандитов»; «Иногда жалко и обидно и находит зло на этого изверга — арийской расы, что готов все отдать чтобы стереть этого людоеда за его зверства творимые на нашей земле»; «Полк мой дерется по гвардейски вшивых гансов бьем так, как учит наш Великий Сталин. Очищаем нашу священную Землю от фашистской нечисти».

А Борис Сухов в письме от 28 апреля 1942 г. сообщает следующее: «У немца своя политика, а я о ней расскажу. Сбили наши самолет немецк. летчик выпрыгнул. Оказался девушкой 19 лет. Спрашивают ее зачем воюешь. Она зло смотрит и отвечает: “Вы низшая раса — мы высшая мы должны уничтожить вас”. Оказывается они изучают Дарвинизм в полном смысле, но понимают его в обратном. Они понимают его как скоты».

Встречаются и описания последствий боевых действий: «После долгих блужданий по сожженым деревням и истоптаным полям я попал в настоящую деревню. Правда в ней тоже почти во всех домах опалены углы, снесены крыши и выбиты стекла, нет ни одного мирного жителя но это единственная почти целая деревня во всем районе. От остальных остались одни названия да перекрестки дорог посреди бесконечных болот. Сейчас я в тиши. После постоянного грома и бессонных ночей так приятно вытянуться на настоящем полу возле настоящей печки, положив под голову противогаз. После землянок и болота жизнь здесь кажется раем, но пробуду я здесь недолго»; «…я не могу спокойно себе представить то, что я здесь видел своими глазами как эта фашистская сволочь издевается над мирными советскими гражданами и детьми и чтоб они издевались над моими дорогими! Нет этого никогда небудет!»; «Я жив и Здоров, насмотрелся здесь на зверства немецких извергов над нашим населением и нашими городами и селами. Много, Женюша, осталось нашего народа без Крова и пищи. Сердце разрывается глядя на ребятишек. Но народ наш крепок, роет Землянки, но живет и населяет старые свои места»; «Был… на завтра после ухода немцев, что они там наделали, жуть! Сколько ими уничтожено нашего мирного населения!!»

Часто в письмах домой фронтовики рассказывают о местности, в которой находятся: «Живу я Золотко сейчас в Восточной Пруссии на берегу Балтийского моря в Курортном городке. Местечко красивое в лесу, только нет совершенно населения, а поэтому вида оно не имеет и нет рынков. Побывал в Данцинге, Штетине посмотрел, часто бываю в Кенигсберге. От Кенигсберга осталась память, они долго в нем сопротивлялись и уходя взорвали оставшиеся от бомбежки и артиллерии здания, поэтому он выглядит так же пусто хотя мирное население частично имеется», — пишет Заборский В. С. 30 мая 1945 г., а Лев Петухов в письмах матери в августе 1944 г. делится своими впечатлениями о Польше: «Сейчас мы перебазируемся на машинах по панской Польше. Везде яблоки, груши, вишни. Деревни и села очень чистенькие, народ очень религиозный. Любопытно, что даже в селах народ ходит в коверкотовых костюмах и шляпах. Был проездом во Львове. Город меня ошеломил своим блеском. Публика одета шикарно, очень вежливая»; «Нахожусь я теперь за границей, у самых Карпат. Проездом на эту точку был во Львове. Город мне очень понравился, население одето шикарно. Характерно, что и в деревнях жители ходят в ковертовых костюмах и в шляпах. Так и коров пасут. Честное слово!»

Есть в коллекции нашего музея и незамысловатые послания, состоящие практически из одних «приветов» родне и знакомым. Их главная задача — просто дать знать, что солдат жив, а значит, есть надежда на встречу…

* * *

Разные по объему, содержанию и настрою письма связаны единой мыслью — победить и скорее вернуться домой: «Из писем, да и без писем я знаю, что сильно скучаете обо мне, беспокоитесь за мое здоровье, а так же за жизнь, но ничего, будьте мужественными стойкими, кончится война и я вернусь к Вам. Мы все живем надеждами на будущее»; «Я Крепко заскучал о тебе! о Светульке, о доме, о своей постоянной и теплой квартире! Как все это было давно! Ведь мы с тобой невиделись уже 1267 дней, это подумать только а Как прожить?!»

…Письма военных лет — документы особого качества, их авторы не рассчитывали, конечно, на публикацию, здесь нет художественного вымысла, но есть подлинные образы защитников Родины, поэтому наша святая обязанность — сберечь и передать эти письма и другие предметы, хранящие память о Великой Отечественной войне, следующим поколениям.