Журнальный мир

Прадедушка, привет. На самом деле… хотел написать письмо вам с прапрадедушкой, но ты мне ближе.

Знаешь, раньше я не интересовался историей. Разве что небольшим средневековым осколком всемирной. Прошёл проблемный подростковый возраст, и подвиги крестоносцев больше не казались мне подвигами.

Теперь меня заинтересовали популярные блоги и каналы. Я зависал на просторах Сети до тех пор, пока моя школа, а вместе с ней – все остальные школы необъятной страны, не перешли на дистанционное обучение.

Блоги, сериалы и каналы мне порядком надоели. Ну ты представь – постоянно слушать эти лекции в «Зуме», до ряби в глазах решать тесты – и всё на компе. А я хочу успешно закончить десятый, деда – с лицейской программой это ой как не просто…

Можно, буду называть тебя просто «деда»?.. Без приставки «пра». Так ты мне ещё ближе.

Мне каждый день не хватало свежего воздуха. Я проветривал комнату каждый день, но свежий весенний ветерок лишь раззадоривал моё воображение. Эх, мерить бы ногами улицы, деда, а не это вот всё…

Но, знаешь… если бы не этот режим… Я бы не прочитал ту книгу. А если бы не прочитал ту книгу, то так бы не узнал о тебе. И о твоём отце…

Не узнал бы, через что прошла моя бабушка.

В один из однотипных карантинных дней я заметил книгу на журнальном столике. «Повесть о настоящем человеке», зачитанную до загнутых страниц и пожелтевшую от времени. Наверное, бабушка снова перечитывала.

Я тут же выключил телевизор, на экране которого уже который день не прекращалась шумиха вокруг вспышки пандемии. Зловирус бесчинствует в Москве, а значит, и до нашего Смоленска недалеко. Наверное, деда, тебе не понять, что это такое. В ваши времена такого-то не было. Хотя с вами случилась война, что куда страшнее, чем вирус. Я, деда, только в точных науках понимаю, да в истории чуть разбираюсь, но совсем не знаю войну.

Чтобы хоть как-то отвлечься от безнадёжной обстановки, я начал читать. Тогда я впервые ощутил дыхание военного времени, перелистывая советские страницы с выточенными строчками. И с каждой прочитанной страницей лётчик Маресьев сдвигал современных кумиров в моём сознании. Не могут они ничего, деда. А вот вы… Вы могли.

Мне всё меньше хотелось слушать издёвки и сарказм Дудя, мониторить обзоры весёлых видеонарезок Стаса Давыдова. Хотя… что тебе это так подробно описываю… В общем, деда, я пожалел, что раньше не интересовался историей самой страшной и масштабной войны.

После прочтения книги я не мог отделаться от чувства, что мир наших дней – искусственный. Что общество дорожит не тем, отвлекаясь ещё не случившимся будущим, чтобы меньше думать о прошлом. Что блоги, на которые я так увлечённо тратил время, – пустышки. По крайней мере, большая их часть в виде развлекательного контента. Это всё ерунда, которая пожирает время, дед.

– Мишка! Пирожки подоспели! Мишка! Налетай, с пылу, с жару! – громко позвала меня бабушка.

Как всегда, она творила волшебство на кухне.

Аппетитный запах бабушкиных пирожков с луком и яйцом давно щекотал нос, а я всё не мог оторваться от своих размышлений и судорожно скачивал на свой смартфон книги о Второй Мировой.

– Ща, бабуль… – крикнул я в ответ.

«Чё делаешь? Куда пропал, Мих?» – пришло оповещение с ВК на экране смартфона.

«Здоров, Андрюха… Да так… книжку читал», – быстро напечатал я ответ старому другу.

Не знаю, деда, как тебе современное поколение… Но Андрюха хороший друг, хоть и зацикленный немного на видосах. А вообще, деда, все мы сейчас зацикленные.

Знаешь, как про нас говорят? Потерянное поколение.

А теперь мне кажется, что дело вовсе не в том, что мы потеряны. Скорее всего, что мы теряем вас. Забываем о прошлом, о том, что вы для нас сделали.

«Вот даёшь… Слушай, я тут новый видос запилил! Обзор новой…» – я смахнул оповещение, не дочитав до конца. Сейчас как забросает ссылками, не разгребёшь!

Мне сейчас не до Андрюхиных видосов и тем более не до новых игрушек.

Да, даже на режиме самоизоляции, очернившем эту весну. Прикинь, дед… Сам не ожидал!

– Миша! Да бросай ты уже свой телефон, сейчас остынет всё!

Эх! Спорить с бабушкой – бесполезно.

– Миша… Ну сколько можно! Ты же зрение посадишь!

Я наконец-то выполз на кухню. Бабушка раскраснелась от готовки, держала в руке сковородку – в общем, смотрелась весьма устрашающе.

– Баб, я не в телефоне… книгу дочитал вот, – помню, я тогда опустил глаза, будто провинился.

– Книгу? Ну, удивил так удивил. Не думала, что дочитаешь её, – бабушка заправским движением перебросила очередную партию пирожков в большую эмалированную кастрюльку.

Я молча сел на старую любимую табуретку (в детстве два раза ломал, очень уж качаться любил) и отхлебнул горячего иван-чаю. Обожаю его согревающий травяной привкус. Бабушка знает, как грамотно заваривать. Знает толк и в пирожках.

Знаешь, я мог взять чай, прихватить с собой парочку пирожков и пойти смотреть очередной видос.

Но… я остался.

Давно я не сидел на кухне, никуда не торопясь, вальяжно облокотившись спиной о стену с местами засаленными обоями. Давно не выглядывал из окна родной панельки, за которым уже вовсю распоряжалась весна. Высокие тополя усыпали всю детскую площадку липкими и блестящими, клейкими почками. Как вспомню, сколько всего обычно к подошвам ботинок налипает – так вздрогну.

Да и воздух… другой струится с улицы – не подгнивших корешков, листочков и талой воды, как месяц назад. Какой-то, совсем другой – лёгкий, медовый…

В детстве, деда, я часто выглядывал из кухонного окна. Да и на улице чаще бывал – как позвонит Андрюха в домофон, так меня ветром сдувает. Бабушка только и успеет поворчать вслед, что куртку опять не застегнул. Тогда Андрюха больше муравьями да кузнечиками интересовался, чем видосами. Тогда бы вы, может быть, с ним тоже подружились, деда.

– Баб… А дед твой, он же… лётчиком был? – выдал я, так и не притронувшись к пирожкам.

– Лётчиком, сынок, лётчиком… В воздушной схватке с «мессером», гадом таким, погиб. А отец мой молод совсем тогда был, в пехоте… Я же рассказывала тебе, ты разве не помнишь? – бабушка обернулась и бросила в мою сторону удивлённый взгляд.

Я проглотил ком. Конечно, вряд ли я тогда слушал – одним глазом, сто пудов, смотрел какой-то канал на Ютубе, другим – жадно следил, как бабушка разливает по тарелкам наваристый борщ с мясом.

Лётчик. Он тоже был лётчиком, твой отец… Как Маресьев из книги.

– А где… Где они похоронены? – волнуясь, я ковырял дыру в старой клеёнчатой скатерти – скоро вместо клеточки в горошек будет.

– Шой-то вдруг интересно стало-то? – бабушка выключила плиту и упёрла руки в бока.

– Я…

Я замялся – не знал, что ответить. Ну не говорить же снова «книжку читал». Но если бы не она – задумался бы я сейчас о таком?..

– Дед… прапрадед твой… На Курской дуге его сбили. А папа… я не… – бабушка отвернулась.

– Баб, всё в порядке? – я вскочил, чуть не опрокинув многострадальную табуретку.

Бабушка достала из кармана халата клетчатый носовой платок. Она шумно всхлипывала.

– Баб, прости… – я так и застыл на середине нашей маленькой кухни.

Я тогда думал, что ранил, обидел её. Ведь… я ничего не знал о войне. Не знал и о её последствиях – в компьютерных играх об этом не рассказывается.

Я помог бабушке сесть на стул. На негнущихся ногах доковылял и до своей табуретки.

– Я не знаю, Мишка… Маме похоронка пришла, когда я совсем малой была… Семь лет мне было… Помню, как она упала, сжимая в руках какое-то письмо… Как соседки водой её обливали, а я не понимала, что происходит… Забилась, помню, тогда в сенки и плакала, выходить боялась… – бабушка снова промокнула глаза платочком. – Да и прабабушки не стало твоей пару лет спустя. Все мы осиротели после войны…

Настенные часы мерно тикали, отсчитывая секунды тишины. Сегодня, деда, я по-настоящему узнал свою бабушку. Не через теплоту рук и широту сердца – а через боль. Через то прошлое, что сделало её такой.

– Дед где-то там, под Курском… А вот папа… Не знаю.

– Я найду, – уверенно сказал я. – Найду в инете телефоны архивов, все обзвоню… достучусь.

– Мне кажется, ничего уже не найти… Он ведь пропал без вести… Всё потерялось, – бабушка комкала мокрый платок. – Не знаю, Мишка, не знаю…

Через минуту я уже сидел у компьютера, вооружившись пирожками – бабушка вдогонку всучила. Ну не может она без этого. Матовая от пыли клавиатура заблестела от жирных пальцев.

Не отвлекаясь на всплывающие рекламные окошки, упорно призывающие почитать книги известных блогеров, я вбивал в поисковик запрос за запросом. Набредая на архивы, я искал номера и звонил по ним. Я знал, деда, что достучусь, дозвонюсь – всё о тебе узнаю…

Твоего отца сбили «мессеры» под Курском… А где сражался ты? Через что прошёл?..

Затяжные гудки не остудили мой пыл. До тех пор, пока не ответили с одного из архивов.

Автоответчик – безликий, механический голос. Проскрежетал противно: в пандемию не работаем. А я и забыл, деда – так увлёкся чтением. Как-то я услышал одну фразу: до иного мира – расстояние протянутой руки, нужно лишь найти интересную книгу. Теперь, деда, я её понимаю.

Архивы – закрыты. Кругом – пандемия.

Мысль ужалила. Я вскочил и заходил по комнате, взъерошивая и без того непослушные волосы. Гнездо у меня такое на голове, дед – ты, наверное, состричь бы посоветовал. Но мне нравится. Девушкам тоже нравится – говорят, кудрявые волосы по плечи придают шарм моему образу. А вот учителя в школе называют кто «барбосом», кто «хиппи». Хиппи – это движение такое было за мир, дед, но… Не суть.

Представляешь… Впервые я могу по-настоящему помочь бабушке, достав важную информацию об её папе – о тебе.

Она забрала меня после гибели родителей в автокатастрофе. Воспитала и вырастила.

И я, деда, уцепился за такую возможность помочь – это не просто в магазин за продуктами сбегать. К тому же, дед, очень хочу с тобой познакомиться.

Я много знаю о своём папе, о другом дедушке, который от рака сгорел… А о тебе не знаю совсем.

Ехать в архивы самому – бессмысленно. Даже если бы часть из них работала. Мало ли кто носит в себе заразу, против которой ещё не придумали вакцины. А я эту заразу ведь могу бабушке принести…

Пожилые люди любые болезни тяжело переносят, а ты представь – подхватить эту пневмонию новую… Хотя мне кажется, дед – ты бы не боялся этого вируса.

Ты бы и его победил.

 Я до последнего ждал парада Победы. В Москве, в каждом из городов… Думал, деда, что уляжется пандемия к маю-то. Но становилось только хуже.

Праздник Победы не состоится в этом году. Не прогремит салют, ветераны не возложат гвоздики у обелисков. Да, деда – раньше я не ждал праздника, но он случался каждый год. Не понимал той его важности, что осознал сейчас. И теперь, когда его так ждал, – парада не будет.

Мне это случай один напомнило. Мой друг (не, не Андрюха, Витёк, мой названый младший братишка) очень не любил футбол. Но его отец включал прямые трансляции матчей дома, звал его. Тот упрямился и предпочитал в приставку рубиться. В итоге, когда его сводили на первый матч… Он влюбился сразу и в наш «Днепр», и лигу Европы УЕФА стал смотреть. А в пандемию все матчи отменили. Я тогда не понимал его, деда, почему он так расстроился. Теперь понимаю.

На днях бабушка показала мне твою фотографию. Глаза у тебя добрые, деда, а подбородок волевой, как у образцового солдата. А нос – как у бабули, точь-в-точь, с горбинкой. Внешне я совсем не похож на тебя. Но хочу стать похожим на тебя хотя бы внутренне.

Я возобновил поиски – решил основательно проверить информацию на сайтах, посвящённых военной славе. Ссылки вывели меня на проект «Дорога памяти».

Теперь я узнаю о тебе больше…

Не дыша, я ввёл запрос твоих данных.

Я ждал, пока он обработается. Проверял каждый час – не пришёл ли результат… Бабушке пока не говорил – переживал, что разволнуется, понадеется.

Вдруг информации не будет?..

За день до праздника Великой Победы пришёл ответ. Я узнал твою историю, деда.

– Бабуль… Я нашёл.

Ты погиб под Ленинградом в сорок третьем. Твой полк бросали в самое пекло, как обычную пехоту. Ты видел, как огонь пожирал нашу страну, как безбожно разрывали захватчики наши земли. Ты добрался до Ленинграда с боевыми товарищами. Вы всегда помнили, за что сражались. Помнили, что дома вас ждут жёны и растут дети.

Ты погиб далеко от дома. Твоим надгробием стал танковый чёрный дым. Стрёкот автоматов товарищей в последние минуты звучал, как небесная музыка – наши прорвались вперёд… Прорвались с тобой. С твоим именем на устах. Не думаю, что солдаты постоянно кричали только «За Сталина» или «За Родину», как в популярных компьютерных играх. Наверное… перед боем вы целовали фотокарточки родных, а потом бережно прятали во внутренний карман, ближе к груди… К сердцу.

А стреляя врага, выкрикивали имена погибших товарищей. Это была ваша Родина и вера. Родина и вера каждого из вас. Именно поэтому вы победили.

Кто-то кричал и твоё имя, дед. Я это знаю.

Бабушка сидела рядом со мной и беззвучно рыдала. А я просто держал её за шершавую от многолетнего труда руку, ничего не говоря. У самого ком в горле стоял. Но я не плакал, держался. Последний раз плакал, когда родителей не стало. Потом понял, что мужчинам плакать не положено – так ведь, деда?..

 Девятого мая я проснулся очень рано. Раньше бабушки, хотя она жаворонок. Наспех позавтракал шпротными бутербродами и запил их кофе «три в одном». Осторожно завернул в бумагу пару гвоздик, белых с алой окантовкой – вчера цветочный курьер на дом доставил. Прихватил маску (без них сейчас штрафуют, деда), и отправился на остановку.

Даже через тканевую маску, заботливо сшитую бабушкой, пробивался свежий майский воздух. Небо очищалось от ночного дождя – будто погода тоже скорбела в преддверии такого дня. Помню строчки из песни – «со слезами на глазах». Только теперь, деда, понимаю их значение.

К обуви липла та самая клейкая шелуха. Листва на деревьях уже зеленела – ещё робко, нежно-салатово.

Автобус довёз меня до вокзала, а там я успел на самую раннюю электричку. Не снимая маски, положив на колени свёрток с гвоздиками, я смотрел из окна на пролетающие мимо станции. Сидения пустые, людей совсем мало – в другом ряду, напротив меня, сидела бабушка с большущими пакетами. А в хвосте вагона стоял у окна парень, обнимая девушку.

С одной стороны – грустно, что не могу сейчас добраться до Ленинграда. До Курска. Ограничения ввели, деда, дальше своей области сейчас не уедешь. Надеюсь всё-таки, что это ненадолго. А с другой стороны… знаю, что поступаю правильно.

Я вышел на станции Глинки и отправился к братской могиле. К обелискам с высеченными на камне именами героев. Пусть на этих плитах нет твоего имени – но оно есть в моём сердце.

Капельки ночного дождя блестели на гранитных плитах. Словно слёзы матерей, похоронивших героев. Слёзы города – напоминание о скорби.

К горлу подкатил ком, по спине прокатилась волна мурашек. У меня… даже выступили слёзы, деда, но здесь… я не буду стесняться и сдерживаться. Я развернул гвоздики и бережно положил их у плиты.

Дед, я пришёл к тебе. Пришёл к твоему отцу, и к вашим боевым товарищам. Я пришёл ко всем вам. Я чувствую, знаю – вы сейчас стоите рядом, мощной незримой стеной, как стояли под Ленинградом. Такие же, как вы, защищали и защитили мой родной Смоленск.

Это место, дед, показалось мне настоящим храмом. Без свечей и пения. Без помпезных служб.

Храмом памяти, что воздвигли дети войны.

Теперь мне кажется, деда – я давно знаю тебя.