Булка с повидлом
Булка с повидлом
Шкатулка
Под снежным шёпотом чуть дремлет многоглавый,
За несколько столетий подустав.
И вздрогнет утро за Рогожскою заставой.
На Тихорецкую отправится состав.
Движенье повторяется веками -
Погаснут на Арбате фонари.
Но тут в окне на Коптевской механик
Спасёт нас всех, промолвив: «Отомри…»
Казалось бы – зачем мешать земному?
Чем сдержишь ритм пружины городской?
Но снег уже ложится по-иному
На крыши Долгопрудной и Тверской.
Как будто в механической шкатулке
Вдруг сбился стук стальных крученых жил.
И заново змеятся переулки
На карте города, в котором ты не жил.
Ведь механизм отныне неисправен.
Он прав был, эту шалость совершив.
…По Красной площади стремглав идёт Гагарин
И повторяет в ужасе: «Я жив!»
* * *
говорят, её чувствуют как удар
с чем-то часто путают Божий дар
но её не спутать в нервов тугой клубок
не сложить как жужелку в коробок
говорят, нависает штормом, бурлит рекой
а у нас февраль в окне и покой
а у нас в духовке брокколи и минтай
– Почитать тебе сказки Пройслера? – Почитай.
говорят… впрочем, пусть себе говорят
пусть у них она словно импульс или разряд
ведь у нас есть тоже своя беда
– Почитать тебе Антокольского? – Никогда!
но когда пора отходить ко сну
я мой смысл обретаю во всю длину
– Приготовить на утро яичницу? – Приготовь.
…если здесь не любовь, тогда что – любовь?
Ваганьково
Земля принимает с одиннадцати до шести
В прочее время можно здесь погулять
Легкий ветер в листьях прошелестит
Если хочешь – пробуешь разгадать
После двенадцатой рюмки выползет темнота
И накроет край, где никто не считает дни
Если хочешь – закрой глаза, посчитай до ста
И тогда отовсюду выйдут к тебе они
Вот тогда и расскажешь про гулкий свой бой часов
Про панельный дом, где тебя ах никто не ждёт
В этот край оградочных адресов
Ты пришёл унять под ногами лёд
Расскажи им про деньги в стылой своей горсти
Про холодную одноместку свою кровать
Как ты принимаешь всех с одиннадцати до шести
В прочее время стараешься погулять
Как дрожит в больной руке твоей карандаш
Как дрожит звезда по ночам у тебя в груди
И тогда они скажут: «Ты тоже, ты тоже – наш.
Вот поэтому больше не приходи».
Бабушка моя
Существуют мужья, подло обманывающие немолодых жён
Некоторые финансисты ловко подделывают цифры в годовых отчётах.
Современные школьники умудряются затирать двойки
цифровым ластиком в электронных дневниках.
Все брешут кто во что горазд.
Я – чудовищно вру своей бабушке.
– Как ты, Мурзилка? – спрашивает она меня,
наклонив голову вбок как старая канарейка.
И я с идиотской улыбкой ей вру:
– Хорошо.
– А как муж? –
и бабушка щурится, чтобы лучше меня услышать.
И я снова вру с идиотской улыбкой:
– Так любит меня!
Работает эм…замначальником…эм…на заводе.
И бабушка удовлетворена – завод, замначальник, любовь.
– А что там с работой?
– Отлично! С работой отлично!
Я просто купаюсь в купюрах, клиентах, заказах!
– Откладывай в сберкассу! – в бабушке просыпается главный бухгалтер.
Откладывать – это я люблю.
– А как там стихи?
Набираю в легкие побольше воздуха:
– О, замечательно!
Вчера меня публиковал «Новый мир».
Но бабушка хмурится – код не прошел.
Тогда по-другому.
– Недавно звонил Максим Галкин,
просил почитать в «Голубом огоньке».
И бабуля довольно кивает –
уж Галкин ей ясен.
– Легко тебе, Даник?
– Легко!
Мне предельно свободно!
Мне солнечно, радостно, весело!
Все обожают меня!
И бабушка подслеповато глядит на меня как на солнце.
И ей девяносто.
И помнит она через раз.
А завтра я снова приеду и все повторится –
Нучтотамсработой-амужкак-легколивмоскве.
– Бабулик, давай о другом.
Помнишь фильм «Дело было в Пенькове»?
– Не помню.
– А помнишь войну?
– Нет, не помню.
Давай о тебе.
…Все мы врём, насколько позволяет нам наша подлость и нежность.
И я здесь – банальный солдат на топком поле бессмысленной светлой лжи.
Но ведь, если вдуматься, коварная старуха сама меня с детства приучала к вранью.
В ответ на вопрос «Ты всегда будешь рядом?»
Шептала: «Всегда».
Жертвоприношение на прудах
Затем она уселась на пиджак,
Свои ладони под себя поджав,
И чем-то важным пах вечерний воздух.
Священной дозой стали двести грамм.
«Здесь всё цветет, – сказал ей Амирам, –
Совсем иначе было в девяностых.
Здесь не было и трети здешних вод,
А вдалеке не высился завод,
И берег оглашался женским всхлипом.
Здесь было мрачно, гулко и темно,
Так длилось бы столетиями, но –
Но бог явился и запахло липой…»
Рассказ прервал далекий рыбий крик
Глубоководный не поймёшь язык,
Но Амирам вдруг улыбнулся ровно.
«Эх, что-то раскричались на беду…»
«А где же этот бог живет?» «В пруду.
Но он спасает только хладнокровных.
А я тебя запомню молодой»
И, свесив ноги прямо над водой,
Она молчала, думая о разном.
Был берег светел, а закат бордов.
И мутный бог Борисовских прудов
Крестил её ступни волнообразно.
Гроза
Они вопрошали: «И с кем, Катерина, ты шлялась всю ночь?»
Они утверждали: «Мы просто хотим помочь!»
Шептали, косясь на Волгу: «Ты только скажи – зачем?»
Отвечала, рыдая: «С Борисом Григоричеееем!»
Они заставляли: «Покайся в своих грехах!»
Крестилась пред каждым – дело, мол, не в стихах.
И сверкала зарница в каждой её слезе.
«Быть грозе! – говорили они. – Быть грозе!»
Дураки вы, это не та Катерина, это совсем другая.
Эта приехала в Кунцево на трамвае.
На скамейке бульвара сидеть удивительно хорошо.
И её снимает на камеру сам Меньшов.
И она настоящий директор завода, не просто зам.
И Москва не верит ни грозам, и ни слезам.
И в потоках воды чуть дрожат её фонари.
«Как я долго искала тебя», – говорит.
И всё смотрит как дура ему в глаза.
…Над Москвою в июле херашит гроза.
* * *
Тёплый майский закат будет прерван дождём.
Мы с тобою по рельсам куда-то идём.
В рюкзаках наших – хлеб и вода.
И по рельсам не едёт беда.
Говоришь: «Не печалься, мой глупенький друг.
Видишь – в светлой траве рыщет маленький жук.
По каким-то жучиным делам.
Так и нам с тобой. Так и нам»
…Эти рельсы уже никуда не ведут.
И закат догорел: я не здесь, ты не тут.
Мы наделали глупеньких дел.
В рюкзаках теплый хлеб зачерствел.
Знаю то, что случилось потом.
Воду пью окровавленным ртом.
Я хотела бы помнить про каждый синяк.
Верить в каждый удар, каждый крик, каждый враг.
Но декабрьское небо дрожит в синеве,
И я помню про рельсы,
Про жук по траве.
Крысоловка
Говорят, что я вовсе не умирала…
…Те мальчишки, с которыми я играла,
Повзрослев, со мной оставались мало,
Обещав потом позвонить.
Полагаю, что кто-то меня и помнит,
В заоконном пространстве квартирных комнат
Молча курит, из дома уже не выходит,
И песочная рвётся нить.
Я играла для них на своей свирели,
А они спасли себя, повзрослели.
В опустевшем дворе дребезжат качели.
Я на окна гляжу как вор.
Нам так нравилось в теплом песке валяться,
А теперь эти люди меня боятся
Не пускают к окнам своих домочадцев,
И опасливо крестят двор.
И у тех, за кого я была в ответе,
Подрастают большие смешные дети,
Их мамаши кладут засыпать при свете,
Колыбель очертивши в круг.
Их отцы им велят повзрослеть скорее,
И в качели, свирель и песок не верить.
И не дай им Бог приближаться к двери,
Если ночью раздастся стук.
И не сметь замок даже пальцем трогать.
Кто стоит за дверью? Посланник Бога?
Или странник, флейтой манящий в дорогу?
Или серая злая рать?…
Мне так мало надо, чужие дети.
И звучит за дверью на всей планете
То ли детский плач, то ли просто ветер:
«Выходи со мной поиграть…»
Булка
Небо плечами проверив на прочность,
Мрака громады из боли воздвигнув,
Бездну потрогав минувшею ночью,
Утром шагаешь за булкой с повидлом.
Осень набросила на Подмосковье
Газовый плат с ярким люрексом света.
Все, что во тьме было чертано кровью,
Стало бордовым кустом сухоцвета.
То, что всю ночь в тебе билось и выло,
Разом омылось в берлинской лазури.
Сдобная булка, густое повидло -
Мама такое на даче варила.
Пенка на тазике, помнишь, – глазурью.
…Парень, с тобой поступивший сурово,
Рыцарь твой черный, ушедший за страстью,
Злая подруга, предавшая снова.
Калейдоскоп стёкла плавит на части.
Все они в осени этой – для счастья,
Даже пусть ты для чего-то другого.
В старом дворе чуть застыв осторожно,
Ты наслаждаешься светом и тишью.
Через секунду ты сладко простишь их.
Спишешь им то, что их счастье возможно
И без тебя и твоих сложностиший.
И, улыбаясь прозрачным прохожим,
Думаешь – больше не будет обидно.
Каждый зачем-то действительно нужен.
Ты здесь зачем-то действительно тоже.
Может для Бога ты булка с повидлом.