Журнальный мир

ЕВДОКИЯ

Весна в этот год на Черемошниках благоухала. Весь седьмой балиндер (участок) красовался белоснежными соцветиями черёмухи. Аромат такой, что дышать было невозможно. На крыльце барака сидела средних лет брюнетка с проседью, приятной внешности, и утирала концом халата слёзы, держа в руках похоронку. Был мужик и сгинул. Оставил двух короедов. Как жить дальше? Скомкав бумагу, она встала, пошла, покачиваясь, как пьяная. Только немного отошла, нагнал бригадир, Василий Петрович Бурасов, хромой, но крепкий мужичок её возраста.

– Евдокия, погодь. Я понимаю, как бабе потерять мужика. Сегодня дам отгул, но завтра чтоб с утра вышла, – он подошёл и крепко её обнял, та даже не сопротивлялась.

– Хорошо! – тихо проговорила и поплелась к бараку. «Крепкая, ядрёная баба. Вот возьму и женюсь. Правда, у неё два мальчишки на руках остались», – глянул ей вслед Бурасов.

Евдокия Казимировна Белокобыльская (Белокобыльска), по происхождению полька, родившаяся в тысяча восемьсот девяносто восьмом году в Пятигорске, выслана со всей семьёй в Томск за агитацию против советской власти по статье 58, п. 2. Такая имелась характеристика у Бурасова. А если по существу, в 1863–64 гг. в Польше продолжалось вооружённое восстание, но царские войска России его подавили. Многих отправили на каторгу и на пожизненное поселение. В эту обойму попал двадцатипятилетний бравый поручик-кавалерист, отец Евдокии, Казимир с женой, шестнадцатилетней Анжеликой. Сослали их на Кавказ. И, чтоб как-то искупить вину, Казимиру было предложено послужить российскому царю. В условие входило пятилетие службы. И свободный выбор места проживания. За ним оставалось звание с небольшим жалованьем. Казимир, отслужив пятилетие, решил не возвращаться. К тому времени в семье рос мальчик Вадик (Вольдемар), старший брат Евдокии. Он вырос и уехал в Варшаву. Поступил в университет. Выучился и остался там. Впоследствии стал известным учёным с мировым именем. Родителей не забывал, и на каждое Рождество присылал посылку. А что касается рождения детей – после него у матери были два выкидыша. Евдокия появилась очень поздним ребёнком. Всей семьёй жили скромно. Отцу добавили к жалованью немного пенсии. Мать ходила и убирала конюшни. Так они и жили. Когда Евдокия подросла, выглядела она настоящей пани. Стройная, кареглазая красавица. Посватался жених. Ему отказали – отец болел и не хотел, чтобы она выходила замуж. А тут произошла революция. Пережив её и смерть родителей, Евдокия наконец вышла замуж за порядочного человека. Родилась дочь, та часто сильно болела и в пять лет умерла. Через несколько лет в семье появились два мальчика, Володя и Андрей. Живи, казалось, и радуйся. Настал тридцать седьмой год. Однажды ночью раздался стук в окно, пришли и забрали всю семью. Так семья Белокобыльских оказалась в Томске. Несладкая участь постигла эту семью, как и многих из них по тем временам.

* * *

Рано утром Евдокия вошла в конюшню – ночью ожеребилась кобыла. В самый угол забился жеребёнок. Лежал на сене и посматривал глазами-маслинами на мать. Каурая кобыла спокойно стояла в загоне и жевала сено. Слышно было хрумканье, а иногда посапывание. Евдокия не стала вмешиваться, повернулась и вышла из конюшни. На дворе чуть не столкнулась с усатым, стройным блондином, ссыльным донским казаком, конюхом Фёдором Донцовым:

– Живой.

– Да не говори.

– Поди-ка в соседнем загоне ночевал.

– Пришлось, сама знаешь. А ты как?

– Да никак. Лучше не спрашивай, – развернулась, пошла в избушку. Донцов быстрым шагом в конюшню. Во двор въехала и остановилась водовозка. Хромой возчик, молодой, весёлый парнишка Петька Старухин спрыгнул и захромал к одинокому домику в глубине двора. По утрам бригадир Бурасов собирал на «пятиминутку» и выдавал указания работникам своей бригады. Вышла Евдокия из избушки и направилась следом за водовозом. В конторке мужики с бабами сидели на лавках и что-то обсуждали. Бурасов, сидя за столом, посмотрел на конторские ходики, ударил карандашом несколько раз по графину:

– Внимание! Начинаем…

Рабочий день подходил к концу. Евдокия, наработавшись, присела в пустом загоне и закрыла глаза. Вот он: Иосиф, франт, красавец-муж, стоит и улыбается ей лучезарной улыбкой. Держит запелёнатого первенца Володю в белоснежном одеяльце. Младенец от удовольствия закрыл глаза. Молодые родители счастливы.

Скрипнуло где-то рядом. Евдокия открыла глаза. Видение исчезло. Возле загона, где она находилась, промелькнул кто-то. Евдокия тихонько встала и выглянула. В проёме конюшни суетился неизвестный. Мужик разбрасывал сено и пятился задом. Евдокия поняла: неизвестный хочет сделать что-то нехорошее. Не раздумывая, заорала:

– Стой! Руки вверх!

Мужик присел и медленно повернулся к ней лицом. Оно выглядело злым.

– Ах ты, сучье отродье… – он вскочил и пошёл наступать. Евдокия увидела вилы в навозе. Схватила и выставила вперёд.

– Не подходи! Запорю!

Мужик опешил.

– Тихо! Спокойно! Я зашёл немного сенца взять для козы. Может, договоримся.

– Стой, где стоишь, а то запорю, – перед ним она всем видом выглядела устрашающей женщиной, готовой его уничтожить. Откуда взялась уздечка, она не поняла, но мужик поймал момент и швырнул ей в лицо, чтоб отвлечь. Он хотел выскользнуть в дверь, но выставленные вилы проткнули тело: Евдокия среагировала, и он на них наткнулся. Тело мужика обмякло. В глазах встал ужас. Изо рта потекла струйка алой крови. На шум прибежал заступивший на дежурство сторож с ружьём. Евдокия сидела на коленях. Растрёпанная и бледная. Неизвестный мужик с вилами в груди приткнулся к загону, через серую рубаху было видно, как проступали кровавые пятна. Он уже был мёртв. Сторож подбежал к Евдокии и ударил пару раз по щекам, чтобы привести в нормальное состояние. После чего она встала и побрела из конюшни. Не теряя времени, сторож побежал в контору звонить в милицию.

* * *

Вторую неделю Евдокию держали в следственном изоляторе за то, что она насмерть заколола вилами неизвестного мужика. Первый раз, когда её допрашивали, она ничего внятного следователю Ершову не сказала. Следователь с ожесточением пинал сапогами куда попало лежавшую на полу Евдокию, та охала, но молчала. Вошёл старший следователь, долговязый, с немым лицом Бычков.

– А ну прекрати бить! Получим из Новосибирска отпечатки пальцев, оставленные на канистре возле входа конюшни, тогда посмотрим. Забьёшь бабу – нам не поздоровится. Из горкома звонили и на вид нашему начальнику поставили по этому делу.

Бычков подошёл к двери и позвал: «Конвой!». Вошёл конвойный.

– Выходи!

Шатаясь, Евдокия встала и пошла на выход, следом конвойный.

Через две недели Бычков получил ответ из Новосибирска. Пальчики на канистре оказались от гражданина Сысоева Петра Порфирьевича, 1905 г. р., уроженца Псковской губернии, раскулаченного и сосланного на постоянное поселение в Томскую область.

Евдокия сидела перед Бычковым и выслушивала речь.

– В общем, так, бабонька, ты гада «пришила», и от своего имени могу сказать спасибо. А могла бы сесть, хорошо подсуетился твой бригадир Бурасов. Скажи ему спасибо. Вот, держи пропуск и ступай домой, – он вручил пропуск и криво улыбнулся ей на прощанье.

Прохладно. По небу плывут серые облака. Евдокия сидит на крыльце и разговаривает с соседкой, толстушкой Анной:

– Ты пока находилась там, я за ребятками присматривала.

– Спасибо, Анна.

– Пару раз заходил Бурасов. Приносил мальчишкам немного картошки и две консервы. Жалеет он тебя. Ты сейчас свободная.

– Я Иосифа люблю.

– Ой, смотри. Своё счастье упустишь.

– Всё моё счастье – это два сына.

– Они на речку ушли. Сказали, скоро подойдут. – Анна встала и ушла. Евдокия осталась сидеть. Давил на душу камень. Пока сидела, закапал дождик. Она встала и вошла в дом.

* * *

На дворе сентябрь. Солнечно и ветрено. Временами сыпет на землю листопад. Евдокия с другими бабами убирают пустые загоны, отсюда много лошадей ушло под нож. Фронт нужно кормить. На комбинат пригнали большое количество зэков. На причале стоят под выгрузку баржи с лесом. Туда и отправляют их. Работа кипит круглосуточно. Брёвна сталкивают с барж на воду. Ловят по одному бревну на берегу баграми и вручную с помощью людей загружают в телеги, а оттуда развозят по участкам.

Обед. Избушка. Бабы сидят за длинным столом и судачат кто о чём. Евдокия в стороне от остальных молчит. Больше года прошло после той истории с поджигателем. До сих пор она не может залечить душевную рану. В большей степени молчит. Полгода назад врач, осматривающий Евдокию, ей сказал: «Постарайся меньше думать, что с тобой произошло, у тебя всё пройдёт, но нужно время и терпение».

Больше она ничего не услышала. Диагноз прост. Тут Евдокия вспомнила о письме. Сегодня утром открыла почтовый ящик и забрала его на работу. Вытащила из бокового кармана кофты немного измятый конверт. Письмо было от брата Вадима, который находился в Новосибирске. В 1939-м он отправился из Варшавы с делегацией в Москву на международный исторический конгресс. И как раз в эти дни фашисты напали на Польшу. Одним из первых членов польской делегации Вадим попросил политического убежища у советского правительства. Сейчас он писал, как летом съездил в Самарканд. Там пробыл больше месяца, изучая дворцы, минареты и мавзолеи. Особенно фасадную и внутреннюю роспись. Пообещал, что обязательно заедет к ней в гости, когда поедет на ближайший семинар, который состоится в Томском университете.

Прочитав письмо, она его спрятала. Тем временем бабы вышли из избушки. Евдокия вздохнула, встала и отправилась доделать остаток работы. Конец рабочего дня. Евдокия не торопясь подходила к дому. Издали увидела на крыльце незнакомого мужчину. Выглядел он весьма эффектно, в шляпе и пальто. «Неужели опять за мной?» Пригляделась и увидела что-то знакомое в нём. А когда подошла ближе, рассмотрела постаревшего родного брата.

– Здравствуй, Дуся! – такую фразу услышала от него.

– Здравствуй, Вольдемар! – на лице Евдокии мелькнула ясная улыбка.

– Я сегодня утром открыла почту, а там твоё письмо. Не ожидала, что так быстро свидимся, – и она немного помолчала. – Тебе скоро восемьдесят, а ты так хорошо выглядишь. А я уже вся седая. Ладно, брат, зайдём к нам, – и она прошла по ступенькам. Он спохватился, взял авоську и вошёл следом за ней.

Вадим недолго пробыл у Евдокии. Когда уходил, пришли племянники, поздоровались, на прощание дал мальчишкам коробку леденцов. Пообещал, что когда поедет обратно, заскочит к ним. Евдокия вышла провожать. Вадим повернулся, снял шляпу и помахал. Она не знала, что видит брата в последний раз. Через год его арестуют и отправят на Север.

* * *

Май сорок пятого на Черемошниках таял в белизне и аромате черёмух. Победа! Конец войне. Евдокия с бабами находилась на обеде. Вошёл Бурасов.

– От имени профкома вас поздравляю с победой. И в честь такого праздника можете прямо сейчас идти домой.

Бабы сразу зааплодировали и стали собираться. Бурасов немного подумал.

– А ты, Евдокия, останься.

Снял кепку и вытер ладонью лоб. Бабы вышли шумной толпой. Заговорил снова Бурасов:

– У меня есть к тебе личное предложение, – и посмотрел на Евдокию. – Выходи за меня замуж. – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Война кончилась, нужно детей поднимать. Обязательно.

Она ему сразу не ответила. Подумала.

– У меня их двое, а у тебя не знаю сколько, – на лице её было безразличие.

– Я никогда не был женатым. Была невеста, утонула. Несчастный случай. Всю жизнь живу холостяком. Левых деток не имею. Не пью, сама знаешь. Какой есть, такой есть.

Бурасов замолчал.

– Я подумаю, – Евдокия встала из-за стола и вышла. «Думай, но только быстрей», – не успел ей ответить Бурасов.

Ждать Бурасову долго не пришлось. На следующий день получил ответ. Евдокия поговорила с детьми, и они дали согласие, чтоб дядя Вася переехал жить к ним. Через год Евдокия забеременела. Родила девочку. Та росла слабенькой и часто болела. И вскоре Евдокия с Бурасовым лишились дочки. Она тихо умерла на руках у вызванного врача.

Летний вечер. Пылает закат. Летают высоко стрижи. Сегодня Евдокия вышла сторожить. Прошлась по территории, вернулась в сторожку. Через два часа новый заход. Дворняга Жучка чёрной масти не усидела, засеменила следом за Евдокией. За полночь Жучка начала тявкать, кто-то сильно постучал в ворота. Евдокия встала и направилась к воротам. Возле них сидел на коленях Бурасов и держался за бок, через пиджак и рубаху просачивалось кровавое пятно. Он только и успел ей сказать: «Дуся, на меня напали двое и ранили ножом. Я видел, как они воровали с шестого участка доски». После чего отключился. Евдокия сразу побежала в ближнюю контору седьмого участка. Постучалась и всё рассказала сторожу. Он по телефону вызвал через диспетчера «скорую помощь». Вернувшись, осталась с Бурасовым. Пока Евдокия бегала за помощью, он истёк кровью. Через три часа приехала «скорая помощь». Врачи опоздали, Бурасов умер.

* * *

Осень на дворе. Сухая погода. Евдокия сидела на крыльце, из глаз капали слёзы. Недавно приходила почтальонка и принесла конверт с государственной бумагой из Москвы. Подбежал внук Серёжка и стал её тормошить: «Баба… баба, ты чего плачешь?»

– Серёжа, я не плачу. Соринка мне в глазик попала, – она рукой смахнула слезинки.

В той бумаге было сказано, что всю семью Белокобыльских после сталинских репрессий реабилитировали. А через год Евдокия получила от лесопромышленного комбината благоустроенную комнату как ветеран производства. За всё нужно платить. Евдокия получила плату по совести.

ПОДРУЖКА

Устинья, старушка в строгом чёрном одеянии, бывшая монашка, подошла к окошку и подслеповато всматривалась, что там творится во дворе. Кроме августовской жары средь синевы там ничего существенного не увидела. С другой стороны к посёлку приближалась чёрная туча, и без всякого предсказания было ясно, что в ближайшее время должен начаться дождь. Устинья не предполагала его скорости, прошла за печку, в потёмках начала искать, шаря, растоптанные туфли. Найдя обувь, подошла к порогу, приподняла подол юбки, аккуратно надела туфли. Хотела спуститься с крылечка, но перед ней закапали крупные дож­динки. Ударила молния. Пошёл дождь, перешедший в ливень. Устинья только села на крылечко с навесом, вдруг, откуда ни возьмись, появилась мокрая овчарка с рваным ухом.

– Где ты раньше, миленькая, была? – она встала, пропустила собаку и снова села. Та забежала в открытую дверь и отряхнулась в избе, оставила целую лужу. Тем временем двор утопал в дождевой воде. Всё происходило быстро. Громыхнул напоследок гром. Туча уползала на запад. Ливень сразу прекратился. Посвежело. Вылезло солнце. Над озером пролетела пара уток. Всё вокруг ожило.

– Ну что, подружка, пошли. Нас ждут, – пропустив выскочившую вперёд себя собаку, прикрыла дверь, опираясь на палку, вышла во двор. Старуха и собака шли друг за другом по дороге, обходя аккуратно лужи. Они уже было подходили к переезду, как их окликнула с короткой стрижкой и одетая, как мужичка, Рая Матросова, гроза всех черемошинских помоек – она собирала бутылки, их сдавала:

– Здорово! Куда так торопишься?

– Здрава будешь, – Устинья ей поклонилась и продолжила разговор. – На службу тороплюсь, матушка. На службу.

– А разве сегодня праздник?

– Праздник. Ильи Пророка.

– А вот я иду со дня рождения своей сестрицы Ольги. Значит, был такой случай с сестрой. Жили мы тогда после революции на Украине. Время, сама понимаешь, трудное было. То красные налетят, то белые. Злые, как черти, хоть те, хоть эти. Зайдут и начинают шнырять по углам. А у нас было в доме такое место, куда мама складывала бельё. Сестрёнка залезла туда, заигралась и уснула. Мы весь дом перерыли, а её нигде нет. Вечером услышали плач, сунулись к белью. Вот она, родимая. Ладно, я тебе спою песню. Сама сочинила.

И, развернув висевшую у неё на боку гармошку, голосисто запела:

– Ох, Рая… Рая, бледная, худая, потому что в Томске водка дорогая…

Закончив петь, посмотрела на реакцию Устиньи, та лишь улыбнулась ей. Матросова заговорила:

– Ты не удивляйся. Я когда-то работала учительницей, ребятишек учила. Муж Гриша лётчиком погиб на войне, как Гастелло.

И, не дождавшись ответа, пробормотала: «Ну, я пошла», не сказав Устинье «до свидания», перекинув через плечо гармонь, шагнула, пошатываясь, в обратную сторону. Старушка ей вслед только покрестила и снова отправилась своей дорогой.

* * *

Устинья Поликарповна Кропалёва родилась в 1879 году в Тульской губернии. Много лет проживала в монастырях. С последнего места пребывания забрали, так как закрыли монастырь, где находилась она. Взяли и отправили на постоянное место жительство в Томск. Когда прибыла на место, сразу поселили к Науму Молчуну. Бывший баклан, один из тех, которые до революции на местных людей наводили страх и ужас. Неуёмный этот народец мог обокрасть или убить просто так. Несколько лет тому назад Наум умер, а кроме Устиньи у него никого не было. Получилось, что домик ей остался как бы в наследство. Перед смертью Наум предупредил участкового, чтоб в его доме осталась жить Устинья. В настоящее время она была обладательницей этого небольшого, скромного жилья. Домик насыпной, состоял из небольшой кухоньки и комнаты, внутри отапливаемой печкой. В кухоньке стоял сбитый топчан и небольшой столик. В комнате, кроме стола и двух табуреток, никакой мебели не было, лишь возле окна висели ходики, да в углу горела лампадка перед небольшой старинной иконой, обрамлённой чистым серебром. Эта икона Божьей Матери Устинье досталась от Наума, а где тот взял, уже не спросишь. Везде царили порядок и чистота. Сам двор находился в небольшом запустении. По краям ограды двора росли репей и сорная трава. Под навесом стояла старая кровать. Сразу к нему в углу приткнулся туалет, со стороны озера почти впритык к камышам разработанные две грядки. На одной уже видны большие ростки лука, на второй тоже взошла молодая поросль морковки и свёклы. За водой для пищи Устинья ходила с бидоном к колодцу, здесь неподалёку. Так и жила бывшая монашка.

* * *

Сидя на крылечке, глядя на собаку, Устинья вспоминала. Год назад Сталин умер, и решило правительство страны позакрывать много лагерей, большое количество заключённых выпустили оттуда на свободу по амнистии. Рядом, где жила Устинья, находилась зона. Отсюда последних заключённых отправили домой, выдав на руки справки об освобождении. Устинья вышла во двор, увидела мимо проходящего солдата, который вёл на поводке овчарку с рваным ухом. Старушка, чуть не плача, взмолилась:

– Солдатик, я вижу, ты собаку ведёшь на верную смерть. Отдай мне её, будь любезен. Зачем грех на душу берёшь. А?

Она заглянула ему в лицо своими ясными очами, и тот согласился.

– Хоть у меня приказ… – он махнул рукой. – На, мать, держи! – сунул ей поводок, вскинул автомат, перезарядил его на ходу и отправился за ров. Устинья видела несколько раз, туда приводили собак, и там их убивали. Оттуда услышала выстрелы. Подошёл солдат.

– Тут такое дело, всех старых и больных собак сказали уничтожить, завтра с утра нас отправят в Забайкалье. Недавно Найда сцепилась с лучшим кобелём команды. А тот не промах оказался и порвал ей ухо. Она ест всё подряд. Даже овощи: морковку, свёклу и капусту в любом виде. Причём не очень много. Собаке почти восемь лет. Эх, скорее бы на гражданку. Ну, я пошёл, – солдат отстегнул поводок от ошейника и отдал старухе честь, не оглядываясь, пошёл в сторону зоны. Устинья что-то прошептала и покрестила.

– Пойдём, подружка, будешь обживаться, – сама поспешила во двор, вслед за ней засеменила собака…

* * *

Выпал первый снежок. Двор оказался весь в белизне, будто его накрыли пуховым одеялом. Устинья вышла и радовалась такому природному явлению. Только долго не пришлось радоваться. Подошёл угрястый, худощавый мужичок Ванька Сопля, с ней заговорил.

– Слушай, дай взаймы. Шланги горят. Потом отдам, – он немного ей оскалился.

– Денег нет. Я ещё не получала пенсию, – спокойно ответила старуха.

– Если не дашь, заберу твою икону, продам, – стал выходить он из себя.

– Большой грех на себя берёшь. Смотри, как бы потом не пожалел.

Тот от неё отмахнулся и ломанулся в домик. И оттуда послышались вопли, чередуясь с бранными словами:

– Б… убери эту животину. Она меня на х… съест…

Устинья поспешила в домик. Там она увидела такую картину. Бледный Ванька с вытаращенными глазами стоял по стойке «смирно», прижимая двумя руками икону. Устинья подошла и забрала у него. Он тут же упал на колени и горько зарыдал.

– Тебе, Иван, нужно сходить исповедаться и причаститься. Грехов у тебя предостаточно. Сегодня я пойду и отслужу службу. Вот и тебе предлагаю сходить со мной.

Ванька лишь мотнул головой в знак согласия.

– Ну вот и хорошо! – улыбаясь, проговорила Устинья. Ванька не знал, куда она поведёт. И на всякий случай спросил:

– А это далёко?

– Нет! Увидишь, – услыхал он её ответ.

Они как-то сами по себе сплотились – с десяток старушек. И всегда собирались в небольшом пятистенке у глухого деда Никиты Воробьёва на Блок Посту. Будучи монашкой, она многие молитвы знала наизусть. Однажды, несколько лет тому назад, одна из этих старух пришла к ней домой и пригласила почитать молитвы на Пасху. С тех пор по мере возможности Устинья на большие церковные праздники приходила туда без приглашения.

После того случая с иконой Ванька часто пропадал у Устиньи. Даже оставался ночевать. Старался, делал, что мог – за водой сходить, сварить и даже в магазин сбегать. А зимой двор чистил от снега. Ванька раньше жил с матерью. Та в последнее время сильно болела и умерла. У Ваньки без того с головой было не в порядке, тут совсем с катушек слетел. Несколько лет лечился в психбольнице, там заработал небольшую пенсию.

Устинья сильно заболела. Ванька практически от неё не отходил. Был рядом. Полюбил её как родную мать. Больше полгода она боролась с болезнью и в один из последних дней августа умерла.

Найда, глядя на хозяйку, тоже переменилась – взгляд невесёлый, шерсть потускнела… А тут ещё смерть…

…Найда лежала на соломе под телегой, закрыв глаза, впала в дремоту. Она увидела картинку, будто щенком играла со своей сестрой. Одна убегала, другая старалась хватать её за бока. Исчезла эта картинка, появилась новая: она уже молодой собакой набрасывалась на человека в дрессировочном халате. Через мгновение появилась другая: шёл строй заключённых, кто-то из них споткнулся, все остановились, Найда тут же рванулась на толпу, но была осажена криком своего проводника «Фу!». Наконец, открыв глаза, зевнула, встала и направилась в сторону калитки.

* * *

Погода в день похорон Устиньи выдалась как по заказу. Солнечно. Безвет­ренно и сухо. Последний день августа. Телега с гробом иногда подпрыгивала на ямах и колдобинах, слегка поскрипывали колёса. Процессия состояла из молчаливого и хромого соседа, мужика в годах, Кондрата, однорукого возчика, хмурого мужика Василия и Ваньки. Следом за ними бежала, высунув язык, Найда. Они двигались больше получаса. Поднявшись вверх, развернулись по «бетонке» в сторону закрытого города. Пройдя приблизительно пару километров с хвостиком, свернув вправо, прошли до переезда. За ним, свернув снова вправо, углубляясь по лесной дороге, добрались до кладбища.

Давно отъехали на подводе возчик с Кондратом. Лишь Ванька с немым лицом оставался стоять возле свежей могилы. Очнувшись от своих мыслей и смахнув слезу ладонью, быстрым шагом пошёл догонять мужиков, только дома обратил внимание на отсутствие собаки.

* * *

Найда осталась жить при кладбище. Однажды, плутая среди молодых сосен, собака увидела, что двое парней стали приставать к девушке. Та звала на помощь. Найда поняла, что ей угрожает опасность, и рванула к парням, прыгнув сходу, сбила одного хулигана. Парень лежал на земле и орал благим матом. Другой растерялся, стоял, не двигался. Девушка закричала: «Фу!». Найда отбежала от него и встала рядом с ней, показывая всем видом, что она в любой момент готова её спасать. Лежавший парень приподнялся, отряхнулся молчком, они с приятелем, оглядываясь, осторожно пошли в сторону психбольницы. Девушка с собакой смотрели им вслед, пока не исчезли парни.

– Спасибо, подруга! – девушка слегка ей улыбнулась и погладила, Найда в ответ замахала хвостом. – Ещё раз спасибо тебе, моя спасительница. Только мне идти надо, меня ждут, – и она направилась в сторону воинской части.

Конец сентября. Пасмурно. Холодно. Первые снежинки падали на землю, таяли. Найда с закрытыми глазами лежала на могиле. И не заметила, как стала засыпать. Она вдруг увидела, как из белого света выходит Устинья и ей улыбается:

– Ну что, пойдём, подружка. Я за тобой пришла…

На будущий год перед майскими праздниками на кладбище пригнали народ, чтоб произвести уборку. На одной из могил увидели собачий труп. Подошёл мужик, косой, рябой сторож кладбища Матвей Петров:

– Она тут жила с позапрошлого года, иногда со мной пройдёт на обходе и снова сюда убежит. В прошлом году дочку замполита из воинской части спасла от двух отморозков.

Молодой человек принёс лопату и выкопал рядом с могилой яму. Осторожно положил собачий труп и засыпал землицей:

– Видать, хорошая была собака.

– Да и хозяйка хорошая.

– Ну ладно, пойдём.