Журнальный мир

Книги Тимура Максютова обычно сложены из нескольких пластов исторической реальности по принципу «слоеного пирога». «Чешуя ангела» — не исключение. Все глубже погружаясь в этот историко-фантастический роман, читатель словно проваливается сквозь различные временные слои, переставая воспринимать так называемые «наши дни» как самую убедительную, достоверную и понятную реальность, имеющую драматургический приоритет: все задействованные эпохи существуют наравне и оживают перед глазами с одинаковой яркостью.

На суетливую меркантильную современность накладывается ледяной метроном блокадного Ленинграда, где время словно остановилось, а на соседних страницах ощутимо теплое дыхание июня 1937-го в Ленобласти, когда тонущего мальчика спасает желтоглазый дракон с вертикальными зрачками; или шорохи звездной ночи на Памире летом 1940-го, где скрывается от репрессий папа мальчика, генетик-энтомолог, и впервые появляется главный антигерой романа. И тут же рядом — совершенно фантастический хронотоп, обозначенный ремаркой «Где-то. Когда-то», придающий условность любым обозначениям места и времени с точки зрения бессмертного ангела, находящегося одновременно везде и нигде.

Кроме того, у Максютова по уровню эмоционального погружения почти не отличима от подлинной исторической реальности виртуальная реальность игры-стрелялки на компьютере молодого петербургского историка, делающего свой маленький бизнес на придумывании родовых гербов для амбициозных нуворишей. Историк попадает в эпицентр большой истории после визита необычного клиента. Тайна его оказывается гораздо серьезнее, чем потеря памяти («Я уже добрых семьдесят лет пытаюсь понять, кто я на самом деле») и соответствие внешнего облика предположительно 1933–34 году рождения.

В «Чешуе ангела» в полной мере проявлено самое приятное и интригующее свойство прозы Максютова — умение автора легко и беспрепятственно путешествовать во времени, когда память персонажей становится лучшим средством передвижения в прошлое и обратно. Центральной, ключевой фигурой, обеспечивающей цельность многослойной конструкции из разных исторических фактур, выступает заглавный герой — усталый ангел, покрывшийся драконьей чешуей от разочарования в людях, не различающих добро и зло: «Горько возрыдал тогда бывший ангел, крылья его вспыхнули черным пламенем и обратились в серый пепел, потому что исчезли в нем Вера и Надежда, а одной Любви недостаточно для полета. И рухнул с небес покрытый чешуей разочарования бывший ангел, и разбился о ледяной поток между мрачных горных хребтов».

Однако погубить ангела не так просто, и даже в драконьей ипостаси у него не получается сложить с себя свою миссию — спасать, выручать и хранить. Пусть даже для выполнения этой миссии приходится перевоплотиться не в дракона, а в хрупкую бумажную модель планера «Сталинский дракон», склеенную второклашками, но способную распугать эскадрилью «юнкерсов», собравшихся бомбить Ленинград. В «Чешуе ангела» много таких сказочных, фантастических эпизодов, от которых захватывает дух, но при этом роман обладает мощным метафизическим фундаментом, делающим его чем-то большим, чем «банальная сказка про изначальную греховность человека». Идеологической основой в «Чешуе ангела» служит концепция вечной битвы Востока и Запада.

«…Вся тысячелетняя история — это противостояние Востока и Запада, это вечный поход Степи, которая в конце концов возьмет свое», — мечтает главный антагонист ангела, адепт «Великой Пустоты», избирающей себе разное оружие, но все равно не способной противостоять упрямой и парадоксальной любви ангела к людям.