Журнальный мир

Если повернуть от столицы ровно на восток и пройти таким путём три полных месяца, окажешься в краю кедров. В том краю некогда цвело болото, да громадное – дальнего края не видно. Триста лет оно росло и тучнело, всякую живность привечало.

На болоте исстари жили мавки с водяными. Весело жили. Сами себя, как могли, развлекали. То выпью кричат, то прыгают по кочкам наперегонки с лягушками, а то человека в болото тянут. Тиной их не корми – дай кого-нибудь оморочить.

А делают так: сперва светом гнилушек завлекут в трясину, сами же сидят в ней тихонько, только макушки торчат. Человек идёт за огоньками, с кочки на кочку шагает. По головам, значит, мавкиным, всё дальше и дальше уходит в болото. Вдруг одна кочка из-под ног бульк – тут уж держись! Накинутся мавки, опутают бедолагу, сердце сдавят в лапах и утянут под воду.

Чуть хлебнёшь той воды – назад дороги нет. Вмиг забудешь прежнюю жизнь и станешь болотным. Вроде человек, да не совсем: зелень под кожей играет, в глазах плещется, диким папоротом голову оплетает. Если девушка – тоже мавкой оборотится, если юноша – водяным. Хорошо болотным живётся, о прошлом и не помнят. Век у них долгий, мох с каждым годом всё мягче, и болотные по уши врастают в него, совершенно счастливые.

Чир был водяным, таким же, как и все другие. Вёсны танцевал, лета пел, зимы сладко спал подо льдом со своею мавкой Шушанкой. Однажды Чир нашёл на болоте птичку варакушку. Сама серенькая, на грудке как будто монисто – и крыло ранено. «Нехорошо, – подумал Чир, – когда со своего пути сбиваешься». Взялся варакушку выхаживать, а та пела ему песни о большом мире: о горах и реках, о полях и городах, да обо всём, что в дальних странах деется.

– Как огромен и красив мир! – восхищался Чир. – Вот бы своими глазами посмотреть.

Шушанка только посмеивалась над Чиром и песнями ва­ракушки:

– Сказки! Всем известно, что горы – это большие моховые кочки, реки – всего-навсего бегущая трясина, а городища людские – только ветки да кучи грязи. Кругом одно болото.

Однажды мавки нашли глубокий лесной овраг на западной стороне трясины. «Какое замечательное место, – решили они. – Здесь мы заживём лучше прежнего». Скоренько они затопили и заболотили овраг, а после пели и смеялись, довольные новосель­ем. Вдруг посреди оврага вспенилась чёрная вода, пошла пузырями – и выпросталась на свет громадная туша. Присмотрелись: никак медвежья? Стало быть, берлогу залили, а хозяин в ней издох уж давно. Плавает себе туша – не берёт её хлябь обратно. И смердит к тому же страшно! Судили да рядили болотные, как с напастью разобраться. Ничего путного не придумали да и вытолк­нули тушу на берег: авось само рассосётся как-нибудь.

Только они зажили вновь беззаботно, не ведая тревог, как вдруг варакушка принесла на хвосте весть:

– Мишка-то ваш грибницей зарос по самые уши, да синющей!

Поначалу её, конечно, на смех подняли. Не поверили: ишь, сказочница выискалась. Но варакушка упёрлась в своё: всю калину той плесенью побило, кукушкин лён сгноило. Призадумались болотные. Ну, айда проверять. Пришли на край: ба! Берег от грибницы синий, а посреди – туша. Лежит-полёживает, плесенью расцветает. Тут немного выдохнули: грибница – дело привычное. Синяя, так что ж? И рыжая бывает, и красная. Попеняли болтушке, что развела канитель на пустом месте. Попеняли и забыли.

А грибница в считанные дни покрыла собой добрую часть болота. Ощетинились синим пухом деревца и кочки, берега лазурью оделись. Даже вода поголубела. У птиц крик, переполох, в сей же миг на крыло, шурх! – только их и видели. Гады болотные  – кто ползком, кто скачком – тоже разбежались. А мавкам с водяными куда от родной трясины деться? Поначалу-то струхнули, конечно. Потом видят: вроде не помер никто от грибницы. Авось безобидная? И ну смеяться и плясать пуще прежнего!..

Только стали и они один за другим плесневеть. Сперва понемногу, тихой сапой: у кого рука распушится, у кого спина зацветёт. Чем только ни скребли грибницу, чем ни тёрли – без толку. Всё одно прёт, окаянная. Ну и плюнули. Очень скоро привыкли к плесени, как будто она тут веки вечные царила. Даже, бывало, хвастались: у кого синее да у кого кудлатей наросло. Впилась в них грибница прочно. Иным и до самого умишка добралась. Ходили такие с синими макушками, плесень нахваливали, а на оставшихся зелёных поглядывали уж вовсе недобро.

Вскоре сделалось болото совсем синее, чужое. И живность вся повывелась, одни переродки остались, вполне довольные своим новым укладом. Только Чир и Шушанка ещё сохранили разум и прятались в маленькой заводи.

Вот прилетела к Чиру варакушка:

– Возвращаюсь я к родным – и ты спасайся, если не хочешь плесень на макушке.

– Милая варакушка, и рад бы спастись, да мавка моя не может родное болото никак бросить.

– Оно ей такое же родное, как эта грибница, – ответила варакушка. – Забыли вы, болотные, как в людях жили! От чистой воды разве что вспомните.

– Где же взять нам чистой воды, варакушка? Старые мавки поучали, что кругом – одно болото да моховые кочки.

– Думая так, ты, конечно, трясину из себя ни в жизнь не выгонишь, – свистнула варакушка и была такова, только сверкнуло монисто на грудке.

Обнял Чир безутешную Шушанку:

– Старухи говорят одно, варакушка – иное. Давай не слушать никого. Посмотрим на мир своими глазами.

Ступили из трясины на твёрдую землю и в путь отправились.

Вот идут лесом, повстречали большую лужу. В ней вода мутная, гнильём пахнет.

– Ох, как пить хочется, – говорит Шушанка.

– Найдём получше, – отвечает Чир.

Идут дальше – посветлел лес. На пути – заброшенный колодец. Чир взялся ворот крутить и поднял из колодца ведро, полное воды. Прозрачна та вода, только запах у ней едучий.

– Совсем меня жажда замучила! – жалуется Шушанка.

– Найдём получше, – отвечает Чир.

Долго ли, коротко ли – тропа всё дальше вьётся, ныряет в холмах. А за холмами уж горы встают грядой. Слышат: невдалеке вода играет, девичья песня ему вторит.

Чир и говорит Шушанке:

– Ты спрячься здесь, а я подойду ближе. Посмотрю, какова та вода.

Шушанка послушалась Чира и схоронилась в кустах. Чир вышел к ручью. Бежит ручей, играет на солнце, и каждый камешек на дне видно. У ручья сидит девушка, кувшин под струю подставила, а сама трелями разливается, словно варакушка. Заслушался Чир, совсем близко подошёл – девушка его и увидела. Но не испугалась водяного, рукой поманила, как старого знакомца.

– Спасибо, что помог мне, Чир-дружочек, – говорит ему девушка, блестит на груди у ней знакомое монисто. – Теперь я тебе помогу.

И кувшин ему подаёт. Выпил Чир из того кувшина – вмиг с него вся зелень сошла, папорот отвалился. Стал он вновь юношей, красивым да статным, а всю свою жизнь болотную вмиг позабыл.

Взяла его девушка под локоток, увела в свою деревню, к родным, и зажили они душа в душу.

А Шушанка всё ждала Чира. Долго ждала – не выдержала наконец. Вышла к ручью: никого нет. Только папорот болотный на камнях лежит. Запричитала Шушанка:

– Как же я теперь буду одна-одинёшенька?

Села на камень плакать – наплакала целое болото. Погиб в том болоте ручей, а мавка и не заметила. А как выплакала все слёзы, огляделась с досадой:

– Ну и глупа была варакушка! Вот смотрю на мир – и что ж? Кругом одно болото.