Журнальный мир

Проверяю собесовскую форму для женщины и ее дочки:

— Простите. Здесь какая-то ошибка. Одно и то же имя и фамилия в графе и отец и мать.

— Никакой ошибки нет.

— Нет?

— Ну я вначале была мужчиной. Зачала ее, а потом, когда ее мать умерла от наркотиков, сделала операцию и стала женщиной, и теперь официально ей и мать и отец одновременно. Что здесь странного? Вы как будто вчера родились!

Приходит наркоманка молодая к нам в офис с дочками шести, трех, и двух лет и просит помощи от города. Мне поручили заполнить с ними анкету:

— Добрый день. Вы в курсе, что город попытается те деньги, что мы вам дадим, выбить из отцов ваших детей? Может, лучше с папами договоритесь по-хорошему, чтобы они вам помогали? А то будут проблемы. Город будет их ловить, арестовывать. Они на вас будут злиться.

— А, это пустяки. Ничего страшного.

— Вы уверены? Ну тогда начнем. Кто отец вашей старшей?

— А, этот негодяй и бабник? Он сидит в тюрьме за вооруженное ограбление инкассатора. Выйдет лет через десять.

— Ясно. По нему вопросов больше нет. Он отец остальных детей тоже?

— Не. Что вы? У каждой моей красавицы свой. Тот подлец, что средненькую сделал, сидит за убийство своего наркодилера. Ему еще лет двадцать.

— Прекрасно. По нему вопросов тоже больше нет. А папа вашей самой младшей, полагаю, тоже в местах не столь отдаленных?

— За кого вы меня принимаете? Где ваша начальница? Я на вас жаловаться буду! Он был прекрасный человек и примерный семьянин. Слышите? Мухи не обидел. Но он не мог выдержать фальши этого жестокого мира и умер месяц назад от передозировки. Ему продали плохой героин. Если бы он не умер, знаете, что бы он с ними сделал?

— Догадываюсь.

Звонят из мэрии и орут в трубку:

— У твоей клиентки Магнолии трехлетний ребенок сам гулял по улице. Зашел даже на дорогу. Чудом под автобус не попал. Полиция забрала ребенка. Поехали арестовывать мать, а ее три дня нет дома, и никто не знает, где она.

— Она же вроде прошла реабилитационный курс для наркоманов. Она так плакала на суде! Клялась, что исправилась. Судья ей поверил и вернул девочку.

— Да Магнолии это лечение помогает как мертвому припарка. Найдите ее и скажите бежать в полицию с повинной. Ребенка, конечно, не вернут, но, может, в тюрьму не сядет. Или не очень надолго.

Звоню по всем телефонам, что у меня есть в компьютере. Одни отключены, по другим уже совсем другие люди. Наконец-то Магнолия берет трубку. По тону — укуренная в доску:

— Магнолия! Ты где? Мчись в участок! У тебя ребенок в полиции!

— Какой ребенок? Я не человек! Я парю на небесах! Я птица! Лечу над землей и вижу реки, озера, океан. Я вижу аистов и чаек. Ко мне приближается белый лебедь. Белый лебедь! Я тебя люблю!

Послышался гудок. Я записал в компьютере: «Ведущий проинформировал клиента о месте нахождения ее дочки. Клиент выразил глубокое сожаление о происшедшем инциденте».

Звонит директриса и кричит:

— Вы знаете, что ваш клиент Николас ходит на заседания суда и в нарколечебницу, и в тюрьму отмечаться со своим пятилетним сыном? Всюду! И это только про места, которые мы знаем. Он что, с ума сошёл? Какой он пример показывает? Ему не с кем оставить ребенка? Так мы у него заберем! У нас найдется! Поговорите с ним по-хорошему.

Набираю Николаса:

— Николас! Это правда, что ты всюду с собой сына таскаешь? Ну, может, не стоит?

Клиент отвечает с гордостью:

— Вы меня не учите, как воспитывать моего ребенка! Меня отец всюду с собой брал, и я своего сына буду всюду брать! Это наша старая семейная традиция!

Заходит ко мне в кубик Том, начальник детского отдела собеса.

— Алекс! Переходи к нам! У нас больше получка, и внеурочные сколько хочешь. В два-три раза больше будешь зарабатывать.

— А что случилось?

— После того как Долорес выбросили из окна в Бруклине, у нас уже несколько человек уволились.

— Ну конечно, кто же своего ребенка так просто отдаст? Ни одна самая запойная пьянчужка или наркоманка не позволит. Будут сражаться, как львицы! Извини, Том. Я прирожденный трус.

— Ну что ты как маленький ребенок? Посмотри, какое у тебя бандитское лицо. Посмотри, сколько ты весишь! Это же Долорес была, как пушинка. На нее подуть — она и улетит. А тебя-то никто и не подымет!

Начальница позвала:

— Нечего тебе перед отпуском прохлаждаться. Поедешь вместо Долорес с полицией ребёнка у наркоманки забирать. Отвезёшь в детдом.

— Ну это же Долорес работа. Она у нас детей забирает. Я детей боюсь. Моя стихия — одинокие алкоголики!

— Долорес ещё не отошла от прошлого раза. В неё мать ребенка стреляла. Хорошо, что была под кайфом и промахнулась.  

— А в меня, значит, можно стрелять? От меня пули будут только отскакивать? У меня депрессии не будет?

— Что ты трусишь? Ты же в Россию ездишь каждый год в отпуск.

Том рассказывает:

«Я раньше работал в детском отделе. Забирали детей у алкоголиков и наркоманов. Сверхурочных море. Зарабатывал, как врач или адвокат. Ну приезжаешь на место, взрослых полицейские держат под контролем, а дети — моя забота. Бегаю за ними, они рыдают, кусаются, сопротивляются, дерутся, царапаются. Не хотят, черти, в детдом. И не дай бог им какую-то травму нанесешь. Рот скотчем заматываем, руки связываем, я в конце очень наловчился. Я был виртуозом. Никто так быстро не мог, как я, в целом детском отделе ребенка нейтрализовать. Жалко, стар я уже бегать за этими чертями».

Шону не повезло. Родители-наркоманы оставили его в роддоме, и Шона усыновила другая семья. Он вырос очень трудолюбивым и серьезным человеком, стал программистом, но очень хотел найти своих биологических родителей. Наконец-то нашел и даже переехал к ним. И это он сделал абсолютно зря. Скоро он и сам пристрастился к наркотикам и потерял работу. Сегодня звонит мне (слышу, как его мама рядом плачет):

«Ну что это за безобразие? Пока я принимал душ, моя мама снесла мой компьютер драгдилеру. Он же больше трех тысяч долларов стоит. За смешную дозу крэка все отдала. Я понимаю, если бы еще прилично ей дали за это. Мама! Зачем вы это сделали? Я вас спрашиваю, зачем? Я поговорил с драгдилером. Он все понимает и не хочет никаких проблем. За сто долларов он все отдаст назад. Может, город мне отдаст эти сто долларов? Я драгдилеру дал ваш телефон. Он вам позвонит. Мама! Я от вас выезжаю! Зачем я вас нашел? Вы мне больше не мама!»

Звонит рабочий телефон. Беру трубку:

— Здравствуйте. Это мама Боба Томпсона, которого вы вчера навестили. Помните? Гея, к которому вы заходили в два часа дня. Вы зачем ему сказали, чтобы он бросал пособие и шел на работу?

— Я ему так не говорил. Он сам сказал, что устал сидеть на пособии и хочет более осмысленной и продуктивной жизни. Я ему сказал, что город может помочь ему найти работу.

— Как вы смеете? Боб у меня такой нежный и чувствительный! Он с детства такой! Ему нельзя работать. Вы не смотрите, что он два метра росту и у него гора мышц. Это он от неуверенности в себе все время ходит в спортзал. Он именно по этой причине не может найти себе постоянного бойфренда и наладить личную жизнь. Больше чем на одну ночь, с ним никто не хочет. Он так переживает! Из-за этого принимает наркотики. Мой сыночек так плакал после вашего ухода. Если вы ему еще раз такое скажете, я добьюсь того, чтобы вас уволили без выходного пособия. Я адвокат с тридцатилетним стажем. У меня связи.

Целую неделю готовился к уборке квартиры наркомана Рикардо. Токсичного мусора у него там было по пояс. Хрен его знает, что он там варил. Вел переговоры и назначал время в основном с мамой клиента, Франческой. Хоть ему и было за тридцать, она всем ведала. Сынок был совсем не приспособлен к жестокому внешнему миру. Я оформил оплату бригаде химической защиты. Оформил себе скафандр тоже. Наконец-то начальница выдала мне чек для химиков и мой белоснежный «модный» костюм с маской. Поехал за город на базу к химикам. Отдал деньги. Взяли специальную машину. Приезжаем. Франческа стоит в дверях и не пускает:

«Через мой труп! Вы должны перенести и приехать в другое время. Рикардо там так плачет! Он такой чувствительный! С ним никто не хочет дружить!»

Луиджи и Вито зашли ко мне в офис и сели рядом, держась за ручки. Ну просто образцовая американская гей-семья. Если бы они, конечно, не были алкоголиками, не ругались из-за денег, с драками и приездами полиции. И не бегали мне жаловаться друг на друга. Я начал:

— Чем могу помочь, друзья мои, сегодня?

Отвечал за двоих всегда Луиджи:

— Вы знаете, конечно, что мы на пособии и не можем без помощи города оплатить нашу квартиру.

— Да, цены в Нью-Йорке на квартиру безумные.

— Вы также знаете, что мы геи и нам приходится нелегко.

— Ну конечно.

— Значит ли это, что мы хуже других людей?

— Естественно, нет.

— Нам тоже хотелось бы познать радость отцовства и материнства.

Я опешил. Куда этот разговор идёт? К чему они клонят? Надо быть супераккуратным, а то можно потерять работу. Какое минное поле! У меня аж вспотела лысина. Я вежливо продолжил:

— Да, вы имеете полное право на эту радость.

— Наша заявка на удочерение из детдома новорожденной девочки удовлетворена.

— Э-э-э-э. Продолжайте!

— Спасибо. Но есть одна проблема!

— Всего одна? Какая же?

— Вы понимаете, что никто из нас никогда не имел маленьких детей и мы не знаем, как с ними обращаться.

— Так, так, так. Интересно.

— Нам дадут ребенка, только когда я окончу курсы молодых отцов, а Вито — курсы начинающих матерей. Мы будем самыми лучшими родителями в мире!

— Абсолютно не сомневаюсь!

— Но нам надо, чтобы город оплатил эти курсы!

Тут Вито отскочил от Луиджи и закричал:

— Постой! Ты говорил, что ты пойдешь на курсы матерей, а я — на курсы отцов. А теперь ты изменил? Ты думаешь, я буду плохим отцом?

— Ты будешь сидеть с ребенком дома, пока я буду искать работу. Конечно, ты мать!

— Ты считаешь, что я не могу найти работу? Что я безответственный лентяй? Что я беспробудный алкаш? Сколько я могу терпеть эти унижения? Ты! Ты будешь мамой! Ну как тебе это? — и Вито дал Луиджи звонкую пощечину. На глазах Луиджи проступили слезы. Он закричал:

— Я тебя предупреждал, во избежание конфликта давай бросим монетку, кто будет папой, а кто — мамой. Ну ты же никогда меня не слушаешь! Ты вообще проститутка! Ищешь, кому свой зад подставить. Забываешь, что у тебя семья! Законный муж! — и дал ответную пощечину Вито.

Они начали друг на друга громко орать и давать друг другу пощечины. Прибежала охрана и выгнала обоих на улицу. Я еще минут пять в пустом кубике смотрел, как загипнотизированный, на экран выключенного компьютера.

Я сидел на работе, уткнувшись в компьютер, и писал стих о трагедии русского интеллигента. Ничего не клеилось. Я сам не мог понять: этот чертов интеллигент спасал Россию или губил. Никаких новых мыслей не приходило. Тут позвонила секретарша, что ко мне пришли клиенты. Это были опять «счастливая» и скандальная гей-семейка Вито и Луиджи. Ну что там у них в этот раз? Я тяжело вздохнул, спустился, зашел в приемную, сел и спросил:

— Чем город Нью-Йорк может вам, ребята, помочь сегодня?

Луиджи, как всегда, взял инициативу:

— Мы передумали брать из приюта маленькую девочку.

— Да, ребенок — это большая ответственность.

— Но я начал думать об этой девочке, о великом счастье быть женщиной, и осознал, что хочу сам стать женщиной. Что хотел стать женщиной всю свою жизнь. Я уже начал принимать гормональные, и операция через год!

Тут не выдержал и вскочил Вито:

— Если ты все-таки сделаешь эту операцию, я с тобой разведусь! Я физически не могу быть с женщиной. Я стопроцентный гей! При мысли, что у тебя будет влагалище, мне блевать хочется! Это что же получается? Что я буду гетеросексуалом тогда? Какой ужас! О, Mamma Mia!!! Я этого не переживу! Позор моим сединам! Моя бедная мама перевернется в гробу!

— Ты меня никогда не любил! Потому что, если бы ты меня любил, ты бы так не говорил. Ты бы меня поддерживал в этот непростой час! А тебе наплевать! Ты вообще мне изменяешь с кем попало! — завизжал Луиджи.

Вито дал ему звонкую пощечину. Оба разрыдались, как маленькие дети. Прибежали охранники и выдворили обоих из здания. Я вернулся в свой кубик, перечитал написанную часть стиха и все стер. Счастья для русского интеллигента не было нигде. Рай был безнадежно потерян!

Эдвин зашел в кубик с двумя детьми. Мальчиком лет семи и девочкой лет пяти. Они тут же сели на пол и начали громко играться. Эдвин объяснил мне ситуацию:

— Уважаемый Алекс! У этих детей есть мать, а у меня — жена.

— Замечательно. И где она?

— Она сейчас в тюрьме и выйдет через три месяца. За продажу наркотиков.

— Я уверен: она невиновна.

— Конечно. Но сейчас разговор не об этом. Через неделю мне надо садиться в тюрьму как минимум на полгода. В нашей дружной семье никогда такого раньше не было, чтобы одновременно оба сидели. Мы всегда старались в разное время, чтобы сохранить квартиру и детей. Мы обожаем наших детей. Институт семьи — ячейка общества. Вахтенный метод, так сказать. А в этот раз не рассчитали. У нас, к сожалению, почти нет никаких родственников в Нью-Йорке. Мы потеряем городскую квартиру, а детей заберут в детдом.

— Жалко. Но что я могу сделать?

— У меня есть друг Пол. Я с ним в одной камере прилично сидел. Замечательный человек! Он может пожить в нашей квартире, пока она не выйдет? Как он стейки готовит! Дети его обожают!

— Ну попробуйте через суд оформить его опекуном. А он уже на свободе?

— Недавно вышел. Десять лет за вооруженное ограбление.

— Сомневаюсь, что рецидивисту разрешат.

Эдвин поднялся:

— Дети! Пошли! Не понимают эти бюрократы, какой хороший человек Пол! Не человек, а глыба! Он, между прочим, в тюрьме бога нашел! Библию цитирует наизусть. Человечище! Как стейки готовит! Это все моя вина! Какая я сволочь! Мы же договорились с ней. Никогда в одно время не…

В этом районе все было связано с аэропортом Кеннеди. Большинство живущих здесь там работало. А еще здесь заходили на посадку или постоянно взлетали самолеты. Раз в пять-десять лет они здесь и падали. Поэтому недвижимость была дешевая. Тут же и жила моя клиентка.

У Саванны был умственно отсталый десятилетний сын, на которого она получала пенсию. Плюс ее пенсия, и, по идее, им за квартиру должно было хватить с головой. Но тем не менее она платить не хотела, и ее не могли даже через суд выгнать из-за ребенка на улицу посреди зимы. Суд наконец нашел детдом, куда забрать ребенка. Все формальности были окончены. Завтра должны были прийти приставы. Меня послали объяснить Саванне ситуацию последний раз. Дверь квартиры открывалась только слегка. Полностью ей мешали открыться какие-то ящики с мусором. Я еле протиснулся.

Саванна сидела за столом, на котором стояло виски. Сын Доминик сидел под столом с даунскими прорезями глаз. У него тоже был свой стакан, судя по всему, с алкоголем. Он промычал:

— М-м-м-м-м-м!

Саванна подняла на меня взгляд:

— Будешь? Где-то здесь стакан, если Доминик не выпил.

— Извиняюсь, Саванна. Я на работе. Почему за квартиру не платишь?

— Меня мужчины не любят! Мне очень одиноко! Они меня никогда не любили! Вся моя жизнь несчастная!

— Ты понимаешь, что завтра придут приставы и тебя отсюда выгонят на мороз, а ребенка заберут в детдом? Достань где-то денег или одолжи!

— Ты что меня пугать пришел? Уходи по-хорошему. Доминиша! Твою маму обижают!

Саванна взяла бутылку угрожающе. Доминик из-под стола стал издавать угрожающие звуки:

«Гав! Гав! Гав!»

Я выбежал как ошпаренный из квартиры. Я почувствовал, как над моей головой снижается самолет, и задрал голову. Огромный боинг заходил на посадку. В домах вокруг задребезжали стекла.