Журнальный мир

Беспощадная гражданская война, полыхавшая сто лет тому назад на российских просторах, обошлась еврейскому народу в сотни тысяч убитых и раненых не на полях сражений, а на пороге своих домов. Лишь казаки Богдана Хмельницкого с таким же успехом прошлись по евреям кровавым плугом, и только Холокост превзошёл эти роковые события по числу еврейских жертв. Тем не менее, русские националисты не забывают упомянуть о вине евреев перед русским народом. Но в чём эта вина? Чем провинились мирные обыватели еврейских местечек, не только в революции не участвовавшие, но большей частью смутно представлявшие себе, что происходит в Москве, Петрограде и даже в Киеве? В Российской империи они жили в черте еврейской оседлости. Этот регион лишь восточным краем соприкасался с этнической Россией. Чего же от нас хотят русские патриоты? В чём должны мы каяться?

О роли евреев в русской революции не говорил и не писал только ленивый, причём с обеих сторон: еврейской и нееврейской. И если нееврейские авторы с выкладками в руках стараются доказать непропорциональное участие евреев в нееврейских разборках, то евреи, и тоже с выкладками, доказывают обратное. Как правило, точкой отсчёта является ленинское политбюро. В 1919 году, после смерти Свердлова, на 10 членов Политбюро евреев приходилось трое: Троцкий, Зиновьев и Каменев. Не слишком много. Надо полагать, что и численность евреев – комиссаров и чекистов – в целом тоже не была вызывающей. Тогда в чём же состоит непропорциональность? Может быть, не столько в количестве, сколько в том, что наделённые полномочиями творить расправу, евреи-коммунисты не задумывались о том, что находятся на чужом поле, демонстрируя доходящую до фанатизма преданность делу, усиливая и без того не самые добрые чувства коренного населения к еврейскому племени? Мало того что комиссар, так ещё и жид! Двойная причина сажать на вилы.

Последовательные защитники и активные доброжелатели еврейского народа из числа русской интеллигенции, столкнувшись с безапелляционностью революционных евреев, особенно молодых, поспешили от неё отмежеваться. «Я считаю нужным, – писал Горький, – по условиям времени указать, что нигде не требуется столько такта и морального чутья, как в отношении русского к еврею и еврея к явлениям русской жизни. Отнюдь не значит, что на Руси есть факты, которых не должен критически касаться татарин или еврей, но обязательно надо помнить, что даже невольная ошибка, не говоря уже о сознательной гадости, хотя бы она была сделана из искреннего желания угодить инстинктам улицы, может быть истолкована во вред не только одному злому или глупому еврею, но всему еврейству» («Несвоевременные мысли»-XIII). Партия конституционных демократов (кадетов) призывала имеющих влияние еврейских общественных и религиозных лидеров удерживать молодёжь от участия в русской смуте на стороне большевиков, «так как это пагубно прежде всего для самих евреев». Кадеты не знали, что ни уважаемые общественные деятели, ни раввины на революционно настроенную еврейскую молодёжь не имеют никакого влияния.

В 1926 году поэт Эдуард Багрицкий написал одно из лучших своих произведений – поэму «Дума про Опанаса». В поэме дезертиру Опанасу противостоит герой-комиссар Иосиф Коган. Чем занимается Коган, в чём проявляется его геройство? Может, он командует батареей, или бронепоездом? Или под красным знаменем возглавляет атаку? Нет, комиссар Коган из другого разряда, и чем он занимается, Багрицкий описывает достаточно правдиво:

По оврагам и по скатам
Коган волком рыщет,
Залезает носом в хаты,
Которые чище!
Глянет влево, глянет вправо,
Засопит сердито:
«Выгребайте из канавы
Спрятанное жито!»
Ну, а кто подымет бучу –
Не шуми, братишка:
Усом в мусорную кучу,
Расстрелять – и крышка!

«Выгребайте из канавы спрятанное жито!» – велит украинским крестьянам еврей Коган. Может, им руководят особые чувства? Может быть, таким образом он хочет отомстить украинцам за пролитую еврейскую кровь, начиная от гайдамаков и кончая петлюровцами? Тогда иди в красную кавалерию и руби петлюровцам головы, а не забирай последнее у крестьянина. Но у комиссара Когана задача другая: продразвёрстка. Дочиста ограбить одних, чтобы отдать другим и прежде всего тем же комиссарам. Он интернационалист, и до еврейских сантиментов ему дела нет. Надо отдать должное большевикам: они умело использовали революционное еврейское рвение. Но откуда оно взялось, это рвение? Евреи были наиболее угнетённым народом России, прежде всего потому что у них отсутствовала закреплённая за ними и признанная национальная территория.

Она имелась у всех, и это облегчало коренным народам более или менее приемлемое существование под российской короной. Евреи не являлись коренным народом и не считались таковым. Они жили в густо заселённой другими национальностями «черте», испытывая двойной, а то и тройной – экономический, политический и национальный – гнёт. До середины 19-го века восточноевропейское еврейское общество выглядело консолидированным, объединённым монолитной национально-религиозной традицией. Но это был монолит, внутренности которого разъедали глубокие трещины. Убожество и безысходность патриархальной жизни, заставляющей терпеть угнетение без всякой надежды на достойное сущес-твование, вели к духовному бунту. Поэтому либеральные реформы Александра II, открывшие евреям дорогу к светскому образованию, вылились в массовый отход еврейской молодёжи от традиционного уклада, в настойчивое желание покинуть убогий родительский мир. И очень скоро беглецы из местечек разделились на две категории: одни устремились в университеты, чтобы получить свободную профессию, дающую надежду навсегда покинуть ненавистную черту, другие задержались на перекрёстке, где сладкозвучные сирены пели о революции как единственном инструменте всеобщего и полного освобождения. И прежде незнакомое слово «интернационал», зовущее поменять опостылевшее местечковое еврейство на всемирное братство свободных тружеников, для многих стало волшебным словом.

Правда, находились и другие. Они призывали восстановить национальный дом на земле исторической родины, и если осуществлять социалистическую революцию, то делать это в своей стране. Эта третья категория – сионисты – критиковала как евреев-интернационалистов, составлявших заметную прослойку во всех социалистических организациях России, так и членов еврейской социал-демократической партии Бунд. Тем не менее, когда последовавшая за демократической революцией узурпация власти большевиками открыла для порвавших с еврейством новые горизонты, стало очевидным, что могут натворить оторвавшиеся от национальных корней сыновья и дочери «ржавых» (по выражению того же Багрицкого) традиционных евреев. Можно, конечно, называть прозвучавшее не так давно и наделавшее немало шума высказывание известного русского парламентария о «выскочивших из-за черты с наганом» антисемитским выпадом, но нельзя отрицать, что так оно и было. Троцкий, Каменев и Зиновьев являлись частью большевистской элиты. Красный террор осуществлялся от её имени, но чёрную работу на местах проделывало среднее звено. Комиссары Коганы. Те, которые «рыскали волками и залезали носом в хаты». А ещё «смущали» чужой народ революционным словом, заодно выведывая мужицкое настроение:

В хате ужинает Коган

Житняком и мёдом.

В хате ужинает Коган,

Молоко хлебает,

Большевистским разговором

Мужиков смущает.

– Я прошу ответить честно,

Прямо, без уклона,

Сколько в волости окрестной

Варят самогона?

Что проценты? Как налоги?

Падают ли овцы?..

Если бы «Думу про Опанаса» написал нееврей, то при желании в поэме можно было бы обнаружить антисемитскую подоплёку. Но автор – еврей, и еврейский персонаж в его поэме не случаен. При том, что Багрицкий не скрывает, чем занимается Коган, в его глазах он – герой. Герой того пресловутого «времени большевиков», которое с упоением воспевал другой Коган – молодой советский романтик, автор популярной «Бригантины». Если бы комиссар Коган только смущал мужиков разговором, подтверждая классический, распространённый в нееврейском сознании образ лукавого провокатора-еврея, то для дискредитации нашего доброго имени хватило бы и этого. Тем не менее, «выскочившие из-за черты» пошли гораздо дальше, осуществляя не только словесный, но и вооружённый террор, навлекая позор и ненависть не только на себя, но и на весь еврейский народ, огромное большинство которого в революции не участвовало и хотело только одного: чтобы евреев оставили в покое. Но покоя не было. Порубав и ограбив, сменяли друг друга белые, зелёные, жёлто-голубые и красные. К стенке ставили все. Наличие в большевистском руководстве Свердлова и Троцкого мало помогало евреям, которых избивали не только петлюровцы, не только деникинцы, но и красноармейцы.

И всё же советская власть была в те годы единственной силой, которая не всегда последовательно, не всегда охотно, но вынуждена была бороться с погромами. Происходило это под влиянием евреев-комиссаров или нет, но позиция Советов была допол-нительной причиной, по которой молодые евреи шли к большевикам. Мы никогда не узнаем, какие чувства испытывал чекист-еврей, отправляя на расстрел деникинского офицера – с большой вероятностью злобного антисемита. А если деникинцы убили его семью? Но и родных офицера могли расстрелять солдаты или матросы, руководимые «чернявым» комиссаром с еврейской фамилией. Гражданская война катилась как гигантское колесо, в котором, захлёбываясь в крови, одинаково вертелись все, но разница состояла в том, что Россия была для евреев мачехой со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так должны ли мы каяться?

Юдофобия не переводилась в России. Погромы происходили и до революции, когда евреи-комиссары могли привидеться русскому человеку лишь в кошмарном сне, а Государственная Дума являлась ареной яростных антиеврейских выступлений, поводом для которых нередко была еврейская революционная активность.

Ответственные государственные деятели, такие, как Столыпин (вовсе не юдофил), настаивали на положительных изменениях в правовом положении еврейского населения, призванных воспрепятствовать притоку евреев в русское революционное движение, на что Николай II отвечал, что «внутренний голос» предостерегает его от принятия подобных решений. Своему внутреннему голосу царь доверял больше, чем умным советникам. Это привело его в уральскую шахту, где он и его семья закончили свои дни, а «выскочившим из-за черты с наганом» предоставило невиданную возможность, сознательно или нет, отыграться за своё полубесправное, униженное положение на всех: на офицерах, на «буржуях» и на тех, кто не только не имел отношения к царской политике государственного антисемитизма, но и в глаза живого еврея не видел. Но был ли в деятельности евреев-коммунистов особый еврейский аспект? Идейные революционеры, карьеристы, авантюристы, те, кого подхватил и понёс революционный поток, – эти люди могли быть кем угодно. Выполняя директивы большевистского руководства, они меньше всего походили на мстителей за еврейский народ, но подсознательно могли ощущать себя таковыми. То что происходило, было общей трагедией, русской и еврейской. Еврейские массы стояли в стороне от русских событий, но деятельность отдельных пассионарных евреев настолько бросалась в глаза, что с успехом заменяла эффект массового участия.

В Тамбовской губернии весной 1918 года наводил ужас мобильный интернациональный отряд Красной гвардии под руководством «Красной Сони» – Софьи Нахумовны Гельберг. Если бы товарищ Гельберг ставила к стенке тех, кто травил евреев, – с этим можно было бы согласиться. Если бы наказывала только представителей царской администрации и господствующих классов, это можно было бы если не оправдать, то хотя бы понять: у революции свои законы. Но основной задачей Красной Сони было опустошить закрома тамбовских крестьян, единственной виной которых служило то, что в разорённой стране у них ещё оставались кое-какие съестные припасы, в которых остро нуждались ничего не производившие, зато помешанные на экспроприациях большевики. За отказ – расстрел, Багрицкий тоже об этом пишет. Так изводили крестьянство, вели к эпидемиям и голоду. Если бы Софья Гельберг была еврейской мстительницей, Юдифью той эпохи, она должна была бы найти своего Олоферна, а не пороть мужиков и разряжать револьвер в священников, гимназистов и прочую «контру».

Но эта дама не была еврейкой, она была взбесившейся от вседозволенности фурией. Её средневековая казнь на колу, которой подвергли Красную Соню доведённые до высшей степени отчаяния крестьяне, стала актом справедливости, нравится нам это или нет. К великому несчастью, не одна только Красная Соня позорила наше народное имя. Имелись ещё. Не те, которые занимались партийной или административной работой или воевали на фронте (были и такие), а те, кто оставил незабываемый, по-настоящему кровавый след в истории.

В Крыму после изгнания Врангеля чекистской расправой руководили Розалия Землячка (Залкинд) и «герой» Венгерской советской республики еврей Бела Кун. И дело даже не в том, что жестокость чекистов в Крыму превзошла всякую меру. Для нас важнее мера еврейской причастности к этому, и она не так уж мала. Помимо упомянутой выше парочки, среди ответственных работников КрымЧека фигурируют евреи Зеликман, Ротенберг, Вихман, Дагин (список можно продолжить) – образцовые исполнители, руками которых осуществлялась описанная выдающимся русским поэтом Максимилианом Волошиным беспощадная крымская резня:

С утра раздавали солдатам водку.…

Вечером при свече

Выкликали по спискам мужчин, женщин.

Сгоняли на тёмный двор.

Снимали с них обувь, бельё, платье.

Связывали в тюки.

Грузили на подводу. Увозили.

Делили кольца, часы.

Ночью гнали разутых, голых

По оледенелым камням.

Под северо-восточным ветром

За город в пустыри.

Загоняли прикладами на край обрыва.

Освещали ручным фонарём.

Полминуты работали пулемёты.

Доканчивали штыком…

Если бы мы не знали, о чём пишет Волошин, можно было бы подумать, что поэт говорит о событиях Холокоста. Настолько всё совпадает. Но даже без среднего чекистского звена одних только Землячки и Куна с лихвой хватило бы на весь Крым.

Верно, вместе с ними творил расправу руководитель Ударной крымской группы ЧК русский Ефим Евдокимов, но революционных евреев это не освобождает от ответственности за вмешательство не в своё дело. Успешно потопив безоружных, поверивших большевистским обещаниям и сдавшихся врангелевских офицеров, они принялись за остальных.

Верно и то, что антисемитами были многие из этих офицеров. Так, может быть, не случайно именно Розалия Землячка и Бела Кун оказались в Крыму, чтобы их покарать? Не по своей воле, а по воле Провидения? Может быть. И всё-таки лучше, если бы их не было в Крыму, не было в Венгрии, не было среди коммунистов, не было бы вообще. Ведь мы же знаем: когда крадёт русский, кричат: «Держи вора!», а когда еврей – «Держи еврея!».

В отряде Красной Сони были китайцы, венгры, австрийцы, латыши, но больше всех выделялась она, еврейка Гельберг. И достаточно было дьявольской энергии одного только Троцкого, чтобы колебавшийся Ленин пришёл к власти. Так не лучше ли, если бы не было Троцкого, не было Софьи Гельберг? Если бы они не родились? Но поскольку родились и стали такими, какими были, должны ли мы из-за этого каяться?

На русском Севере, в Архангельской губернии, забавлялась стрельбой по человеческим мишеням Ревекка Майзель-Пластинина, профессиональная революционерка. Правда, действовала не одна, а вместе с другим большевиком и чекистом, вполне русским Михаилом Кедровым. Ещё одна достойная и кровавая дочь Лили́т, позднее переведённая на другую работу как преданная делу, но «слишком нервная». Кстати, «слишком нервной» была и отозванная в конце концов из Крыма Землячка. Это обстоятельство не помешало ни ей, ни её коллеге Пластининой благополучно пережить Большой террор и мирно уйти из жизни, заслужив почётные партийные похороны. А на Брянщине действовала Фрума Хайкина, или «Хая в кожаных штанах». Вдова, а в ту пору жена Николая Щорса. В 1918 году ей шёл 21-й год, и сидела она на пограничной с Украиной железнодорожной станции, где руководила местной Чрезвычайной комиссией. Самым ходовым в её лексиконе было слово «расстрел». И она расстреливала бежавших от красной чумы переодетых офицеров, генералов и других, кого зачисляла в контр-революционеры. К евреям у большей части этой публики было известное отношение, без всякой связи с деятельностью Фрумы. Но и те, кто относился лояльно или вообще никак, если им удавалось выскользнуть из рук «Хаи в кожаных штанах» навсегда сохраняли устойчивое отвращение ко всем евреям без исключения.

Что же касается самой Фрумы Хайкиной, кто знает, что творилось в глубине её души? Ощущала себя Юдифью? Мстила за наше вековое унижение и бесправие? Этого мы не узнаем, и всё же некое косвенное свидетельство есть. Уже упоминавшийся Багрицкий, на гребне Февральской революции ставший, хоть и ненадолго, помощником комиссара народной милиции, о чём в царское время мог только мечтать, говорит в предсмертной незаконченной поэме:

Моя иудейская гордость пела,

Как струна, натянутая до отказа…

Я много дал бы, чтобы мой пращур

В длиннополом халате и лисьей шапке,

Из-под которой седой спиралью

Спадают пейсы и перхоть тучей

Взлетает над бородой квадратной…

Чтоб этот пращур признал потомка

В детине, стоящем подобно башне

Над летящими фарами и штыками

Грузовика, потрясшего полночь…

Точно так же могла петь иудейская гордость других евреев, которым революция дала в руки наган или маузер. Так должны ли мы каяться за то, что накалялось оружие и не дрожала рука у вчерашних униженных и оскорблённых? Должны, но только перед собой. Не перед русскими, украинцами или венграми, а перед самими собой. В своей душе и в своём сердце должны принести мы раскаяние за то, что отцы не сумели удержать детей в лоне родного народа, проявив необходимую гибкость и понимание. За то, что иудаизм оказался неспособен ответить на вызов времени, а национальная агитация была слаба. За то, что духовные руководители отвергли сионизм и привели к расколу, который не преодолён до сих пор. За то, что еврейские сыновья и дочери действовали в чужих интересах и стали орудием в чужой игре.

Когда вспыхнул «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», еврейское участие в нём могло лишь добавить ярости в казацкую саблю и снести дополнительное количество еврейских голов. Если революция является в деревню в лице комиссара Когана и требует хлеба – всего, подчистую, что должен думать о евреях крестьянин? У него и раньше было об этом народе не самое лестное мнение, но лютой ненависти ещё не было, а теперь он бежит к забору и выдёргивает кол. Что ему остаётся? И неважно, что Коган – единственный в отряде еврей, а остальные – «интернационал». Всё равно: достали жиды.

«Революцию делают Троцкие, а расплачиваются за неё Бронштейны» – эти многократно цитируемые, мудрейшие слова московского раввина Мазе, отважно сказанные в глаза всесильному наркомвоенмору, следовало бы начертать на рукоятке хлыста и отстегать без жалости тех евреев, которые и сейчас ещё пытаются пролезть в чужой огород, которым и в наши дни не надоело творить чужую историю. Так было бы правильно. Так было бы справедливо. Так было бы лучше для всех. Если бы энергия революционных евреев была направлена на национальные задачи и цели, еврейское государство возникло бы раньше, и не было бы Катастрофы. Стоит, очень стоит нам всем подумать об этом.