Журнальный мир

Было это в самый разгар брежневского застоя. Начало семидесятых. Поехали мы на отдых с подругой на Кавказ. Нам лет по двадцать пять тогда было. Самая молодость и радость жизни. Долетели до Минеральных Вод, затем на автобусе с пересадкой до Домбая – небольшого курортного посёлка в Карачаево-Черкессии. Добрались до базы отдыха вечером, уже в темноте. Устали с дороги так, что упали в свои кровати «без ног», даже вещи из чемоданов не разложив.

А утром встали и ахнули! Такого восхода солнца мы ещё сроду не видели! Везде, куда ни кинь взгляд – горы, залитые солнечным светом, а под ногами роса изумрудами на траве играет. Красота изумительная! 

– Как же хорошо-то кругом и красиво. Счастливые люди, должно быть, живут тут и горя не знают, – подумала я.

После завтрака мы решили с подружкой прогуляться по территории. Ходили, любовались красотами природы, удивлялись, что горы, как хамелеоны, постоянно меняются – солнце поднималось всё выше и выше, и их вершины то синели, то розовели, то переливались всеми оттенками радуги. Всё вокруг было, как в восточной сказке: горячее солнце, живописные громады гор, россыпи разноцветных камней и вечнозелёные пихты у их подножия. И мы – в центре всего этого, на высоте более полутора тысяч метров над уровнем моря – на Домбайской поляне, опоясанной величественными Кавказскими горами. Вот такая музыка гор. Тогда-то горы и заворожили меня. Я стала понимать слова из песни Высоцкого, что «лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал»…

Вдруг слышу: «тук-тук, тук-тук». Характерный такой звук ракетки и шарика от пинг-понга. А я ведь спортсменкой была, почти как в фильме «Кавказская пленница». Спортсменка, комсомолка, ну и красавица, конечно. Потому как все молодые – красивые. Это понимаешь только тогда, когда молодость уходит, а кожа собирается сначала в морщинки, затем в складки, глаза теряют блеск, а движения – живость… Я себя в молодости не ценила, а меня многие симпатичной считали: гибкая, стройная, грудь высокая, бёдра крутые и очень тонкая талия. Волосы чёрные, волнистые, до самой попы коса. А глаза зелёные. Бегали за мной парни. Только я, как цыганка, была – свободная. И ничего мне кроме свободы не надо было. Видать, любви не было. А без любви не могла. До двадцати восьми лет девственницей была. И дело даже не в том, что честь свою берегла, а потому что не могла вот так запросто без всяких чувств с кем-то переспать. Хотелось настоящей любви, как в кино. 

И при такой девственной неприкосновенности я была очень даже смелой, даже задиристой. Из-за этого гонора со мной всякие неурядицы да приключения постоянно происходили. 

Вот и здесь в самый первый день нашего отдыха ввязалась я в одну историю. А ведь предупреждали меня быть «тише воды, ниже травы» с местными парнями, потому как карачаевцы да черкесы – очень самолюбивые, гордые и ревнивые.

Ну так вот: слышу я, как теннисный мячик перестукивает, и ноги сами несут меня на этот звук. У меня, как у всех спортивных людей, многое что получалось: и волейбол, и плавание, и лёгкая атлетика. Но более всего я любила настольный теннис, ездила даже на соревнования, дипломы и грамоты привозила. И вот заходим мы с подружкой в клуб, а там куча местных парней в теннис играет. Замолчали, когда мы вошли. Один игрок защёлкал языком: – Вай-вай, какие красавицы! Какие птички к нам залетели! 

Я была в красной короткой юбке и белой кофточке, а в чёрных кудрях – пластмассовая розочка. Мода тогда была на эти розочки. Кармен, да и только. Подружка моя тоже ярко одета: в брючном костюме цвета канарейки. Мы были модницами, и наряды сами себе шили. И вот мы, две таких птички райские, стоим и смотрим на игру. 

Парень, который щёлкал языком, назвался Анзором, и спрашивает нас: 

– Откуда вы такие?

Мы отвечаем:

– Из Сибири. 

– Ага! Знаем-знаем.. Там, где медведи по улицам ходят! – начал шутить он. 

– Да-да, – отвечали мы. – Так по улицам и ходят, и к девушкам пристают…

Слово за словом, и за всеми этими шуточками Анзор потерял внимание и проиграл партию. Тут я говорю: – А возьмёте меня поиграть?

Все молчали. А Анзор оживился. Стали мы с ним играть. Я выиграла у него первую игру, а затем и вторую. И всё это в присутствии его друзей. Он разволновался, стал губы кусать. И на «больше-меньше» даже сыграли, а он опять проиграл. А в последний раз я его даже из десятки не выпустила, обыграла со счётом «двадцать один – девять». 

И это после того, как он специально прошёл мимо меня, дёрнул так незаметно для всех за руку, наклонился и процедил сквозь зубы прямо мне в ухо, нарочито усиливая акцент: «Если ты проиграэшь, я покупаю яшык шампанского, рэжу барана и мы празднуем мою побэду. Если нэт, то я рэжу тэбя. Украду, снасилую и сброшу в Чэрэгское ущэлье. А наутро на днэ этого ущэлья найдут труп маладой и красивой турыстки…».

Но, несмотря на все эти угрозы, я всё равно выиграла.

А вечером мы с подружкой пошли в кино. Оказалось, показывали фильм «Ровесник», главного героя играл Дин Рид. Хороший фильм, но я видела уже его, и пошла домой: писать письмо маме. Я шла по аллее. Уже было темно. Луны не было видно. Лишь фонари струили свой тусклый свет на асфальт. Вдруг слышу сзади быстрые шаги. Остановилась, резко обернулась. А там Анзор. Стоит, ухмыляется: «Ну, что, красотка, доигралась…».

Я испугалась, внутри всё дрожит, но виду не подаю. – Отстань от меня! – говорю. – А то закричу сейчас так, что окна в домах полопаются… 

И тут увидела впереди какой-то мужской силуэт, и как закричу: – Дядя Коля-я-я, я здесь!

Анзор растерялся. Конечно же, это никакой не дядя Коля был, а какой-нибудь Махмуд вдали маячил. Но я со всех ног бросилась по аллее вперёд. На огромной скорости, несмотря на высокие каблуки, я домчалась до своего корпуса и наконец забежала в свою комнату. Успокоилась и отдышалась, а затем погрузилась в раздумья. – Сегодня спаслась. Но надолго ли? – думала я, ворочаясь в постели. Письмо маме я тогда так и не смогла написать от переживаний. А затем рассказала всё это своей подружке. Маринка тут же сказала: – Вот вечно ты так. Ищешь и находишь приключения на свою задницу. Всё! Будем теперь везде ходить вдвоём. А сейчас спи. Утро вечера мудренее. 

И действительно, утром нашлось решение. И весьма необычное.

На следующий день я зашла в магазин. Там сидела продавщица, молодая черкешенка удивительной красоты. Высокая, черноволосая, волосы, убранные в высокую причёску, открывали длинную красивую шею, а глаза, умело подведённые чёрной тушью, напоминали огромные, глубокие чаши. В ушах покачивались длинные бирюзовые серьги, которые очень гармонировали с красивой голубой блузкой. Воротничок блузки и рукава были украшены маленькими рюшечками. Девушка восседала за прилавком магазина, как египетская царица Нефертити, и раскладывала карты. Я увидела, что это гадание, и говорю:

– А я тоже гадать умею. Хочешь, погадаю?

Зульфа согласилась. Я погадала ей, а она – мне. Мы разговорились.

Я удивилась её причёске, потому как мода на шиньоны тогда уже прошла. А она рассказала мне, что носит там талисман от отца. Отец её – эфенди, уважаемый человек и целитель. Он ей и сделал этот оберег, который она прикрепляла шпильками к волосам под шиньоном. Зульфия показала мне этот небольшой узелок из ткани. Что там было, я не знаю, может, травы заговорённые, а может, молитва. Талисман этот, по словам Зульфии, был оберегом от злых сил, чтобы её никто не украл, ничего плохого ей не сделал. 

– А что, часто у вас тут девушек крадут? – спросила я Зульфию и поёжилась, вспомнив вчерашнюю встречу с Анзором.

– Довольно часто. Конечно, иногда девушки и сами хотят быть украденными, испытать романтики и приключений, тем более, это в традициях нашего народа. Но одно дело, когда это делает её жених и по взаимному согласию. А другое – когда девушку крадут неизвестные люди и насильно… Когда это случается, то родители парня и девушки решают, как быть дальше. Была ли у них близость или нет, хочет ли девушка оставаться… Но считается позором, если девушка провела ночь в доме парня, даже если ничего не было. И многие родители потом уговаривают её смириться… А уж если изнасиловали, то тем более. Ведь этот случай падает позором на всю семью, и девушку потом никто замуж не берёт…

– Но это же ужасно несправедливо, – сказала я, – девушка же ни в чём не виновата.

– Конечно, она не виновата, но с девушки всегда спрос больше, чем с парня. Для парня – это удаль… У нас есть такие семьи, где девушка потом живёт и детей рожает от того, кто её украл и изнасиловал.

– Зульфа, но это же пережитки прошлого, почему вы не боретесь с этими старорежимными традициями?

– Традиции у нас уже в крови. Важно мнение семьи девушки, её отца и братьев. Если они защищают дочь и сестру, то семья парня идёт на попятную. Многое зависит и от самой девушки, от её характера. Меня ведь тоже украли в пятнадцать лет… Но я всячески сопротивлялась, одному парню зуб выбила, другого всего исцарапала и искусала. Я вырвалась и прибежала домой. Да, это считалось позором, но я ведь боролась, защитила свою честь…

– А парня того наказали? В милицию вы обращались?

– Нет, конечно. Мой отец добился главного: тот парень приходил на поклон и прилюдно сказал, что меня никто не трогал, и я осталась чистой… Ну и потом ещё мои братья разобрались по-своему с тем парнем и его другом. Они потом выехали оба отсюда. А отец сделал мне вот такой талисман-оберег.

– А не местных девушек тоже могут украсть? – спросила я.

– Всякое бывало, – уклонилась от прямого ответа Зульфия. А ты почему спрашиваешь?

Тут я и рассказала Зульфие о том, что произошло вчера на аллее, и что вот мне бы сейчас очень даже не помешал такой волшебный талисман, как у неё. А она и говорит: «А ты скажи, что у тебя есть защитник. Скажи ему, что если ещё полезет, то будет иметь дело с Кадыром Кибкаевым». 

Я крепко запомнила это имя. Стало мне немножко спокойнее. Мы подружились с Зульфиёй. Она мне позднее продала «по блату» духи рижские «Дзинтарс». Тогда ведь всё хорошее и качественное «доставать» надо было, ничего в свободной продаже не было. Мы иногда гуляли вместе, были одного роста и похожи фигурами, как сёстры. Вот только у Зульфии талия была ещё тоньше, чем у меня. Я обхватывала двумя кистями рук её талию, и они почти смыкались. Тогда в Домбае была какая-то группа французов. Они были просто очарованы фигурой Зульфии и просили её разрешения сделать несколько снимков – для обложки на виниловую пластинку. Предлагали большие деньги и обещали, что сделают монтаж с другим лицом, что главное – такая уникальная фигура-гитара, как у неё. Но Зульфа была несгибаема в своём отказе, понимая, что это вряд ли понравится её семье.

В тот день после общения с Зульфиёй я успокоилась и написала маме письмо, что у меня всё в порядке, всё хорошо, и я нашла здесь новых друзей. Но успокоение оказалось преждевременным…

На следующий же день, прогуливаясь по территории базы, я увидела ещё одну группку парней. Они играли в волейбол. И я опять смотрела-смотрела на них, а поиграть-то хочется, я и говорю: – А меня пустите в игру? 

Тут один из них, высокий такой, красивый черкес спросил: – Подавать умеешь?».

– Конечно, – ответила я. 

И так у нас всё стало гладко получаться, что после моих подач пошло одно очко за другим, и мы всё время выигрывали. А потом я засобиралась на обед. Парень этот подошёл и похвалил меня: – А ты молодец! Хорошо играешь! И сверкнул в улыбке белыми-белыми зубами. 

В этот же день, вечером, после ужина мы с Маринкой пошли на танцы. Там ко мне и подошёл этот парень с волейбольной площадки. Позвал на вальс. Мы танцевали так, что на нас смотрел весь зал. Я летала с ним, как пушинка. И пара наша двигалась, как одно целое. Я знала, как танцевать вальс, кружась на «раз-два-три», «раз-два-три», но он кружил меня то в одну сторону, то в другую, а затем останавливал и кружил через свою руку или вокруг себя. И всё это, не сбиваясь с такта. И я ни разу не ошиблась, просто доверилась ему, и куда он меня вёл, туда и шла. Я почти влюбилась в него, не как в мужчину, а как в танцора, в мастера, который так понимает музыку, и так хорошо ведёт в танце.

Во время вальса не поговоришь. Но он стал приглашать меня и на танго, и стал расспрашивать, кто я и откуда. Я, наученная горьким опытом вчерашнего дня, решила быть осторожнее и сказала: – Меня зовут Нина, я из Омска. Я думала, что на всякий случай надо заручиться поддержкой местных, а то ещё привяжется, как Анзор. 

– У меня тут родственники, – продолжила я.– Здесь живёт мой дядя. 

– А как зовут твоего дядю? – спросил парень. 

– Кадыр Кибкаев, ответила я с гордостью.

– Что-о-о? – протянул парень и резко остановился прямо посередине зала. 

– Кто-кто твой дядя? – ещё раз переспросил парень и резко отодвинул меня от себя.

– «Кто-кто», сказала я, передразнивая его. – Не «кто-кто», а Кадыр Кибкаев. Он эфенди.

Тут парень хлопнул меня по плечу и сказал: – Да ну? – А затем расхохотался…

Я не знала, куда деваться. Стоим в центре пустого зала. Музыка уже перестала играть. Все на нас смотрят. Он гогочет, как гусь, без остановки. Я, вся остолбенелая, тоже на него гляжу и ничего не понимаю. 

А он сквозь смех спрашивает меня: – Зульфа, поди, сказала? 

– Ага, – кивнула я растерянно.

И тут он мне и говорит: – Ну, давай знакомиться, племянница. Зовут меня Кадыр, а фамилия моя – Кибкаев. 

Оказалось, что Зульфия выбрала мне в защитники своего брата, но я почему-то подумала, что она имела в виду отца, ведь перед этим она рассказывала о нём, как об очень известном человеке.

Вот так у меня появился «кавказский дядюшка». Мы потом часто встречались с ним, но просто по-дружески. Играли в волейбол и в теннис. А мой мучитель Анзор уже издалека стал здороваться со мной, демонстративно прикладывая одну руку к сердцу, а другой – приподнимая тюбетейку. Но я отворачивалась от него, не желая больше разговаривать.

Вот такое приключение случилось со мной на Домбае в первые же два дня отдыха. Ну, а затем я уже ничего не боялась. Мы отдыхали с подругой. Ходили в горы. И однажды заблудились. Спас нас ещё один местный паренёк по имени Ахмед. Он довёл нас до нашей базы. А на следующий день уже стоял у нашего окна. Принёс букет полевых цветов. И мне, и моей подружке. Так мы и ходили все втроём. Гуляли, катались на канатной дороге, любовались горами, водопадами и другими красотами природы. Паренёк этот знал все достопримечательности и хорошо рассказывал о них.

Рассказал он нам об истории Домбайской долины, о том, что слово «домбай» в переводе с карачаевского означает «зубр». А всё потому, что издавна в домбайских лесах бродили кавказские зубры. Вот только все эти мастодонты уже давно вымерли, вернее, истреблены охотниками. Сейчас здесь обитают только потомки от вида, скрещённого от кавказского и беловежского зубров. 

Я любила петь, но как-то не связывала широко известную песню Юрия Визбора «Домбайский вальс» с тем Домбаем, в котором я сейчас находилась, поэтому я очень удивилась, когда Ахмед нам об этом рассказал. Но когда он пропел несколько первых строк: «Лыжи у печки стоят, гаснет закат за горой. Месяц кончается март, скоро нам ехать домой», – стало ясно, что это – моя любимая песня. Просто мы обычно упускали её название. Она у нас так и звалась по первым строкам: «Лыжи у печки стоят». А ведь Визбор написал эту песню здесь в альпинистском лагере. Ахмед очень гордился своей местностью, говорил, что Домбай называют «сердцем гор» и другого такого красивого места больше нигде нет и никогда не будет. 

Мы гуляли с Ахмедом почти каждый день, слушали его истории и легенды. Узнали о самой высокой и покрытой вечными снегами горе Домбай-Ульген, что означает «убитый зубр», и о другой – под названием Белалы-Кая, что означает «полосатая скала». Назвали её так за белые, огромные полосы кварца, вкрапленного в неё. Про каждую гору, долину или ущелье у Ахмеда была красивая легенда, часто связанная с несчастной любовью и смертью возлюбленных. В этих прогулках мы наслаждались живописными видами и водопадами, вдыхали неповторимый хвойно-горный аромат и слушали бесконечные рассказы нашего провожатого.

Ахмеду Чекаеву было всего двадцать. Милый и застенчивый юноша, который переставал стесняться только тогда, когда что-то с увлечением рассказывал. Я думала, что это просто дружба. И только в день отъезда он спросил, можно ли ему написать мне. Да и то, скорее всего, на этот шаг его подтолкнуло ещё одно событие, оставившее свой след в моих воспоминаниях о Домбае. 

Вечером, накануне отъезда домой, мы пошли с подругой в последний раз на танцы, и там к нам подошёл ещё один парень. Ранее мы его не видели. Мы с ним много танцевали в этот вечер, особенно вальс. Я была очень рада, так как люблю этот танец. Но не все его умеют танцевать. И встретить хорошего партнёра на танцплощадке – это было удачей. Ахмед стоял в сторонке и смотрел на нас. Иногда приглашал мою подружку на танго, вальс он не умел танцевать. Но я тогда не понимала, что он переживает именно из-за меня, ведь он никак не показывал своих чувств. 

Имя у моего нового партнёра по вальсу тоже оказалось Ахмед. Вот такое совпадение… А полное его имя: Ахмед Мохаммед Абдулла. Он учился в городе Фрунзе, в лётном училище. А сам был из Сирии, но по-русски очень хорошо говорил, почти без акцента. И вот этот сириец Ахмед только что приехал на отдых, на эту базу, и тоже «запал на меня», очень расстроился от известия, что мы утром уезжаем, и буквально выпросил у меня адрес. Но когда я писала его на клочке бумаги, ко мне подошёл и местный Ахмед, и тоже попросил адрес. 

Так я и стала переписываться сразу с двумя Ахмедами. И оба признались мне в любви в своих письмах… Вот ведь как в жизни-то бывает.

А что я? Я тогда молодая была и неопытная, переписываться мне нравилось, а вот чтобы взять да переехать жить в Карачаево-Черкесскую республику или ещё дальше – в далёкую страну Сирию, это было для меня чем-то из ряда вон выходящим. Как там у Визбора: «Вот и окончился круг, помни, надейся, скучай! Снежные флаги разлук вывесил старый Домбай. Что ж ты стоишь на тропе, что ж ты не хочешь идти? Нам надо песню запеть, нам нужно меньше грустить».

От второго Ахмеда писем было немного. Его вскоре отозвали домой, так как начался конфликт между Сирией и Израилем. Он успел написать мне об этом, а затем переписка наша прекратилась. Кстати, это авиационное училище имеет славу учебного заведения, которое закончили несколько президентов. В это же время, что и Ахмед, там обучался будущий президент Сирии – Хафез Асад, а затем – президент Египта Мубарак и другие юноши, ставшие потом высшими чинами в Индии, в Мозамбике и в других странах. Где мой сирийский друг Ахмед живёт и жив ли он сейчас, я не знаю.

С местным Ахмедом мы переписывались почти два года. Я до сих пор храню его письма. Он звал к себе. Хотел познакомить с мамой. И даже ради меня научился танцевать вальс. Но я не решилась уехать. Не могла свою маму бросить. Она у меня после операции слабой совсем стала. Жили мы вместе в одном из посёлков области. Хозяйство большое: корова, телёнок, гуси, овцы. Я у неё одна помощница. У брата уже была своя семья, он старше меня на двенадцать лет. Да и не могла я даже представить себе, как буду жить в чужой культуре и среди других традиций. Я же свободная женщина, да и старше я его на целых пять лет. А там девушек замуж совсем юных выдают, и часто не спрашивают даже их согласия. Да ещё, поди, платок надо носить и во всём слушаться мужа, а может, и ислам принять… Нет, это не по мне – так рассуждала я тогда.

Так и осталась в своем посёлке. Замуж вышла там и дочку свою там же родила. А потом сбежала от мужа…. 

Долго он меня добивался, муж мой первый. Жили меньше времени, чем он потратил на то, чтобы я обратила на него внимание.

Я работала в то время диспетчером в автопарке. А он был водителем. Как приедет, заглянет ко мне в рабочее окошко и давай петь: «Ах, Ниночка, Нинучка, тёмная ты ночка! Только позови, прислони к груди!».

Я только отмахивалась. Знала, что разведён был, да и не нравился он мне.

Пошла я ему навстречу только тогда, когда он сумел удивить меня, а может – время подошло, и уговоры мамы… Как-то мы с мамой были на покосе, собирали сено в валки. И вдруг тальник высокий вдали как зашевелится, как волнами пойдёт… И из этих волн вдруг выезжает, как ледокол, огромная рыжая «Татра». Это Витька приехал, по холмам и буеракам, по бездорожью. Быстро загрузил он в кузов машины всё сено и повёз нас с мамой домой. Оказалось, свататься приехал. Уже и бутылку братцу моему поставил и его согласие получил, и с мамой моей поговорил, и даже место в нашем дворе освободил под свой мотоцикл. Я тогда ничего ему не обещала, лишь сказала, что подумаю. Уже и мама моя стала меня уговаривать: – Ну, Нина, ну сколько можно сидеть в девках-то? Ведь скоро третий десяток разменяешь. Семью надо создавать. Вот замуж выйдешь, ребёнчишку родишь и будем мы все втроём жить-поживать… Почему втроём, а не вчетвером, подумала я тогда… Но мамины слова оказались пророческими… Ребёнчишку я родила через год, а ещё через полгода сбежала я от Виктора, от его грубости и пьянки. Да и скучный он был человек. Разные мы были. То, что нравилось мне, его раздражало, а что он любил, то не понимала я.

И стали мы поживать втроём: я мама и дочка. Женское царство, лишь пёс Барсик мужского рода. Дочке очень хотелось, чтобы у неё был братик. Помню, как она подходила ко мне и просила: – Мама, роди мне маленького ребятёнка. Или хоть котёнка… А потом подойдёт к Барсику, обнимет его и просит: – Ну Барсик, миленький, роди хоть ты мне кого-нибудь, хоть барсучонка, что ли… Забавная она у нас росла.

Через пять лет появился у меня другой мужчина, который и стал моей дочурке хорошим отцом. И опять особой любви не было. Познакомили нас общие знакомые. А через неделю он пришёл ко мне сразу с чемоданом. Спали мы почти месяц врозь. Я с дочкой на кровати в обнимку, а он на диване. Привыкали. Ну, а в новогоднюю ночь он взмолился:

– Ну что ты, Нина, как маленькая. Я же не железный…

Счастлива ли я была как женщина? Не знаю… Но когда дочка сразу же назвала его папой и когда я видела, как он встречает её из садика, как приседает и раскрывает свои руки для объятия, а она бежит и падает в них, когда я видела это, мне хотелось плакать от того, что хотя бы она счастлива… Ведь я-то росла без отца.

И, вот что интересно, часто я во сне видела этого Ахмеда. Может, какая-то моя частица в душе очень страдала, что не осталась с ним. Все эти годы мне хотелось хотя бы разок побывать на Домбае, в тех местах и в тех горах, увидеть великолепные восходы и закаты. Я бы ещё раз окинула взором эти могучие вершины, чтобы сказать, как в песне: «Здравствуйте, хмурые дни, горное солнце, прощай! Я навсегда сохраню в сердце своём этот край…».

Но не только этот край… Я сохраняю в своём сердце и этого милого юношу Ахмеда, и его добрые и красивые письма, где он находил такие слова, которые никто и никогда не говорил мне: «Ты, Нинушка, – моё солнышко. Горы темны и печальны без солнца. И я – тёмен и печален без тебя… Ты моя любовь и моя надежда. Но я рад, что не провожал тебя, иначе я бы не смог «сохранить свои слёзы».

Хотела бы я встретиться с Ахмедом сейчас? Нет. Хочу узнать, кем он стал, чего добился. Просто узнать… И он, и я сильно изменились… Но в моей памяти он остался таким же, каким я его увидела в первый раз. Там – у подножия горы… Худой, высокий, черноволосый, с застенчивой и доброй улыбкой… 

Сейчас, по прошествии лет, я вспоминаю о нём и думаю, что могла бы остаться там, но вот выбрала себе другую судьбу. А может, это как раз судьба заставляет нас испытывать те или иные чувства, чтобы через них направлять по тому пути, который был нам в этой жизни предназначен…

Пожилая женщина в купе напротив закончила свой рассказ. Времени в пути было достаточно, чтобы познакомиться и немного открыть душу, как это часто случается с пассажирами. Женщина, назвавшаяся Ниной Ивановной, сказала, что едет к подруге, с которой не виделась «с самых домбайских времён». И, конечно же, вспоминая годы молодости, они обязательно вспомнят и об этом увлекательном путешествии, случившемся с ними сорок лет назад.

29 сентября 2020