Журнальный мир

1.

Читателя у сегодняшних стихов большей частью нет. Читатель измучен жизнью, он измотан донельзя своим собственным житейским страданием, переживаниями за родных и близких, заботой о насущном куске хлеба. И можно ли за это людей порицать? Думаю, что нет, – как нельзя порицать человека вообще за неприятие насилия. В свою очередь, поэты хотят единственного: уважения, сочувствия, известности. Другими словами, всё того же дефицита, а именно, любви к себе, принимают различные роли и делают разные словесные позы, забавляют эффектный формой, поражают личными трагическими обстоятельствами своих судеб, или мастерством, умом, остроумием с тем, чтобы их наконец-то принялись любить. Увы! Все их неимоверные усилия приводят лишь к одному: читатели всё больше отшатываются от стихов, как от своего рода рекламных роликов, перебивающих на самом интересном месте телефильм жизни.

Убедившись, что читателя нет, и не будет, поэты в безвыходности создали собственный, вне-читательский мир, полный крыловских кукушек с петухами, где, как бы вовсе и не заботясь отсутствием публики, они сами себя читают, сами себя ругают, восхваляют, поносят и величают, сами себе раздают премии, бойкотируют себя сами, сбиваются в лагеря и в группы друг против друга, в общем, успешно имитируют жизнь. Непопулярность поэзии объясняется при этом читательской малограмотности, бездуховности и пр.

Скажу честно: я на стороне читателя, а никак не на стороне авторов рекламной продукции в нашем с вами неотступном житейском телевизоре. На стороне читателя я ещё и от того убеждения, что поэзия читателю необходима. Здесь я согласен с мнением известного писателя и поэта В.Т. Шаламова, говорившего, что потребность в поэзии может быть сравнена с потребностью человека в еде, воздухе и т.д.

Да, я совершенно на стороне читателя, однако же, будучи сам сочинителем, я до известной степени понимаю, что значит для поэта сочинить, издать, предложить публике книгу. Книга — это встреча с читателем, причём встреча особого свойства. В своём роде именины. Читатель поэту необходим, без него читатель в сущности одинок. Когда книга стихов выходит в свет, автор их с волнением ждёт: будет ли хоть малейший отклик. Прочтёт ли кто-то? Будет ли оценен труд, будут ли вознаграждены надежды на понимание, на признание, на уважение, любовь, поймут ли, захотят ли понять, или не станут читать, просто не прИдадут значения прожитой в словах жизни, всем этим мукам, трудам и стараниям. Иначе говоря, просто пройдут мимо, не заметят, не узнают, не поздороваются. Да, слишком часто книга стихов встречается полным, совершенным равнодушием читательской публики. В этом случае автор несчастен, чувствует себя одиноким на этом празднике жизни.

2.

Разрыв тесного со-творчества между читателем и поэтом страшен, ведь именно на этих двоих со-творцах держится как таковое движение всего языка, если нет читателя и поэта вдвоем, весь язык замирает, скукоживается, национальная мысль не движется больше, если точнее, движется в никуда, не имея слов для выражения вечного в повседневном. Как же нам воспитать и тех и других – поэтов и читателей – в современной поэзии, чтобы не вышла беда от этого страшного разрыва, чтобы была у нас надежда на возвращение к нам поэзии если не в том виде, в котором она былы прежде, то хоть в каком-нибудь виде.

Для ответа на этот вопрос приведу странный пример: пример кораллового рифа, который был разрушен до основания каким-то страшным катаклизмом, невообразимым природным явлением наподобие извержения подводного вулкана. Риф этот кишел жизнью, представлял собой великолепное архитектурное сооружение, создававшееся тысячелетиями трудом крошечных существ, из остатков жизнедеятельности которых и состоят, и строятся кораллы.

И вот рифа больше не существует. Он разрушен до основания и залит каменный коркой. Нет больше золотистых рыбок, разноцветных, разной формы, мирных, хищных, – никаких. Нет прекрасных подводных растений, оживлённых морских млекопитающих, всё пошло прахом. Для того чтобы такой риф был, для того, чтобы жизнь здесь снова расцвела, будет ли умно делать вид, что он всё ещё красуется на своём месте, что ничего не произошло, умно ли будет принимать за коралловых рыбок скучных рыб, поселившихся на пустом месте, за волшебную растительность принимать бесцветную траву, выросшую на этом пустом месте, память о прекрасном путая с тем, что возникло в пустыне после вулканического извержения?
Не умнее ли будет признать раз и навсегда, что Риф погиб, и единственный способ получить прекрасное творение на прежнем месте состоит в том, чтобы вновь его отстроить?

Проведя аналогию с современной литературой, я уподоблю такому рифу Великую русскую литературу нашего прошлого, во главе с Пушкиным, Державиным, Лермонтовым, Вяземским, Достоевским и Толстым, Чеховым и Блоком, ту литература, что была начисто уничтожена катаклизмом Революции, которая только тем и спаслась, что увезла свой язык и свои моральные основания в эмиграцию, где продолжала доживать свой век в лице Набокова, Гайто Газданова, Георгия Иванова и многих, многих других, да тем, что родила ещё из старых корней пару-тройку великих писателей таких как Андрей Платонов и Варлам Шаламов например, для того, чтоб было кому описать бездну в которой она, литература очутилась.

С моей точки зрения амбициозный проект создания взамен классической русской литературы – литературы новой, другой, народной, провалился с треском, как провалились с треском проекты создания нового общества, нового, небывалого человека, ведь люди все те же, общество всё то же, никакие новые этики, будь они кодексами строителя коммунизма или строителя равноправного демократического строя оказываются пока невозможны. Возможна лишь культура, создаваемая многими поколениями маленьких человечков, каждый из которых хотел бы обессмертить своё имя, и обязательно обессмертит его потому что светлое имя его станет бессмертным, микроскопическим кусочком, не различимым в фундаменте громадного здания вновь построенной культуры, если все же она будет построена или, пользуясь нашей сегодняшней аналогией, если вырастет некогда на месте старого новый коралловый риф.

С этой точки зрения не разумно ли призвать сегодняшних поэтов к не совсем привычному для них, углу зрения на литературную реальность сегодняшнего дня. Именно: не следует больше сравнивать себя с величинами прошлого так как прошлое безвозвратно сгинуло, осознать, что строится новое здание, но не в прежнем виде. И дай Бог нам всем капельку поучаствовать в закладке фундамента здания, котдо завершения строительства которого никто из нас не доживёт, не доживет. Как не дожил до совершения первой церковной службы известный нам из сочинения Осипа Мандельштама каменщик, истово строивший Домский собор. На шереметьевском дворце написано Deus conservat omnia. Бог сохраняет всё. А потому – все трупики моллюсков будущему коралловому рифу нужны.

3.

В свете вышеизложенного, я, как издатель серии книг журнала «Плавучий мост», журнала, дерзко поставившего перед собой непосильную задачу явить стихотворство нашего дня таким, как оно есть в природе, став над системами критериев, глядя сквозь стыдливые, скульптурные фиговые листочки подражательных «профессионализмов», идей, течений, самовеличаний, скандалов, пустых проклятий и пустейших похвал, признаюсь в любви к своему бессмысленному с точки зрения поисков «современных пушкиных, или современных цветаевых» делу: сбору коралловой крошки, держа на ладони алые под водой и мгновенно побелевшие на суше ее кусочки и любовно перекатывая их в свете неяркого домашнего торшера. Коллекция эта состоит из книг, изданных, начиная с 17-го года в рамках серии журнала. Каждая книга, образно говоря, – именно такая крупинка коралла на ладони. Но я люблю каждую из них. А потому хочу их представить.

Садик Бонсай Ильи Оганджанова

В серии вышли две книги Ильи, скрупулезных, выверенных до звука, запятой, интервала между напечатанными рядом словами, до литеры, до паузы меж стихов, если позволено будет сравнение, каллиграфических в известном роде. Автор делает из всей жизни своего рода миниатюрный, будто бы японский садик, где находит место для любви, свободы, печали, смерти, теша дух тем, что рассматривает все это, как бы выстроив прихотливо прищепнутые деревца на своем собственном подоконнике, так, что жизнь видна как бы вся с небес единым взглядом.

Рецепт счастья от Александра Шмидта

«Утро. Полдень. Вечер.» Так называется книга, в которой автор под видом отчета о прожитой жизни рассказывает о главном для него, том, о чем по его опыту человеку ни в каких несчастьях забывать не следует: о том, что в существе своём жизнь – это счастье весеннего листка пить солнечный свет хлорофилловым ртом, и если человек в себе этого свежего листка не потерял, солнечный зайчик счастья не оставит его души, не оставит тела до самых осенних последних дней.

Итальянское сумасшествие Алексея Бердникова

Алексей Бердников всей своей жизнью являет благородное несогласие с безумием Батюшкова на почве попытки превзойти звук итальянского языка звуком русского его студёного собрата. Честно и яростно, как рыцарь сражающийся с ветряными мельницами фонетики гласных и согласных звуков, он вновь и вновь бросается на штурм не взятой Батюшковым крепости, отдавая всё свое сердце благороднейшей, чистейшей, хотя смехотворной для невежд борьбе. В серии вышла книга Алексея «Рем», исповедальный лирический роман, составленный из самых удивительных корон сонетов.

Эсперанто Сергея Тенятникова

Книга Сергея «Остров Гутенберга» лично у меня создаёт впечатление, что поэту русский стих тесноват. Богатырская душа его требует простора, кажется, будь Его воля, Он создал бы из нескольких языков один. Как из нескольких металлов отлит меч кладенец.

Вырваться из тени – лозунг Павла Кричевского

Павел, ещё один последовательный революционер-реформатор русского языка, в книге, «цепляясь за стены звука», вылущивает слова из их традиционных корнесловных и ассоциативных скорлуп, чтобы вырвавшись из тени навязанных им временем смыслов, они порадовали нас новенькие и свежие, показали мир новым, чудесным, страшным… а пока все, что было в языке ниспровергнуто и раскололось на куски, от просодии, до фонетики, от фонетики до рифмы, ну да лиха беда начало.

Сердце против мира: грустный юмор Вячеслава Васина

Книга Вячеслава Васина «Дорога в Шамбери» с Дон Кихотом на обложке – сплошь повесть о сражении с превратностями жизни за право пройти её с горячим и влажным, не поросшим корой сердцем, за право остаться умеющим любить и любящим людей не выгоревшим до ледяного холода человеком.

Нездешняя Золушка Галины Погожевой

Впечатление от изданной мною книги Галины «Остановите лошадей» выражу таким вот озорным, дружеским образом: Аристократка духа в серебряной карете, запряженной бархатно-серыми конями, путешествуя по нашему ухабистому времени постоянно сталкивается с одной и той же стыдной и горькой коллизией: карета становится патиссоном, а кучер крысой. Безутешный плач принцессы, её горькие слезы орошают патиссон и он вновь становится каретой на какое-то время… Так продолжается всю жизнь.

Лили Марлен Виталия Штемпеля

Сколько антологий немецкой поэзии ни было бы мной прочитано, того неповторимого аромата детской нежности весеннего цветка, что испытан мной от переводов Виталия, я не обонял ни единого разу, и даже у классика Жуковского он отчасти приглушен от того, что знаменитый родоночальник нашей словесности ставил перед собой, конечно не строгую задачу передачи ароматов немецкого стиха русским средством, сколько создание русского языкового средства для русской же просодии, а при разнице задач рознятся и результаты. Меня переводы Штемпеля убедили в том, что немецкий дух нежен, как в даже самые страшные для этого духа времена в нежности его убеждает непредвзятого слушателя песенка «Лили Марлен» в вызывающе выкрашенных устах М. Дитрих.

Минорный клавесин Нины Самойловой

Самойлова не виновата, что говорит на слишком новом для меня языке, и хоть мне самому весьма странно, однако я за это на неё не сержусь. Издав её книгу «Поезд и стриж», я только диву давался, насколько её верлибры по музыкальному строю непривычны для моего слуха, мрачные, насыщенные аккордами, которых я и слыхом не слыхал ни в какой русской, по преимуществу довольно солнечной поэзии, и которые как-то попадали мне на слух разве что из музыки Шостаковича. Бэкграунд Самойловой, все эти Гёльдерлины и Леопарди, которые не только лишь по-русски не слишком просты, но и земляки-то не до конца понимают, сам по себе диковинка. Выручает разве что излюбленная ею латинская строфика, по крайней мере что такое «пятая асклепиадова строфа» при старании нагуглить можно, и хоть как-то справляешься с чтением. Но для того, чтобы получить от книги Нины то эстетическое удовольствие, выжать из неё тот сок, который я, любитель фреша, стремлюсь получить из любого хорошего фрукта, мне потребовалось достаточно много времени.

Пятна Памяти Дарьи Ильговой

А вот Дарья, лауреат премии Журнала среди тех, кому до 30, в противоположность Нине Самойловой больна не гениями прошлого, латинского, португальского, немецкого, или итальянского, не божестенными звуками, что исторгает из металлических или фонетических струн человеческий гений, она больна сегодняшними, живыми, знакомыми ей людьми, их и своим страданием, горем, безысходностью: Дарья родом из деревни, недобитой в период советской власти, и теперь все ещё уничтожаемой, и свою боль о себе, соседях, родственниках изливает в простодушные, целебные для её души стихи, нимало не заботясь о том, насколько и как они соотносятся с звуком классической русской просодии, или с творчеством, скажем, Сафо.

Цветок катлеи от Елены Янушевской

От книги Елены у меня чувство цветка, привезенного из Парижа, только не из сегодняшнего, а из некоего прошлого Парижа, где она, сидя в компании тогдашних философов и поэтов в одном из легендарных кафе, получила от кого-то из них в дар цветок катлеи и, понюхав его, вдруг оказалась в сегодняшней Москве, где мечется и ищет, куда поставить этот изысканный подарок, не находя достойного сосуда его поставить, и оставаясь поневоле навсегда с ним в руках.

Портрет души Гурия Никитина от Максима Калинина

Книга Максима «Живописец Господа Бога» своего рода потрет души старинного, прославленного русского иконописца сделанный свободным стихом на основе документов и авторской творческой фантазии. Тема судьбы иконописца, как оказалось, не утратила остроты со времени знаменитого киношедевра «Страсти по Андрею», у Максима получилась интересная, нужная людям книга.

Старательский Самородок Евгения Чепурных

Любовь. То, в чем нуждается каждый, и читатель, и поэт, то, чего ни один не получает от другого, лишь бесконечно требуя. Единственное и драгоценнейшее золото поэзии. Способность дарить любовь людям, читателям, не требуя ничего взамен мне открылась в книге Евгения Чепурных, лауреата премии журнала за 2020 год, совершенно не публиковавшегося в Москве «толстыми» журналами поэта. Как и кто передал Евгению дар любви, раздаваемой безвозмездно, мне не известно. Но непреложен факт: любовь в его творчестве выше даже немалого мастерства, которым он обладает. Если есть будущее у современной поэзии, я вижу его росток в творчестве Евгения.

Я перечислил здесь почти все книги, изданные при журнале и немногословно описал каждую, увидев все своими глазами, чтобы предложить вам, читатели, увидеть их иначе, по-своему.

4.

Прочитав моё книжное обозрение и просмотрев сами книги, читатель, возможно, упрекнет меня в двуличии: «Ты только что нам говорил, что поэзия рухнула, что же ты тут нам нахваливаешь? Я, к примеру, для себя здесь ничего не нашел, и считаю, что зря расходовал на тебя и книги время».

– Ты несовременен, – возражу ему я, стечением судеб единый в трех лицах поэт, издатель и читатель, разреши мне теперь, после сентензиозных слов в адрес авторов, немного повоспитывать и тебя. От читателя прошлых времен требовались восторг и чуткость. Читателю же современной поэзии не нужно искать в ней шедевров, их нет, и даже – чем больше какое-то произведение в современности напоминает некий шедевр из величайший русской литературы, тем дальше этот, напоминающий нечто прекрасное текст отстоит от шедевральности.

Я жду сегодня от тебя, читатель, быть современным и воспитывать в себе проявление интереса к таким, как я говорил выше, крошкам-каменщикам, строителям Домского собора, создающим будущий коралл. Собирай в горсть пусть даже немногие крупицы из каждой книги, читатель! Вырывай из книг важные для тебя страницы и вклеивай их в тетрадки памяти. Отыщи одну строку, один стих, два слова, сохрани их, подражай хоть отчасти Богу, сохраняющему всё!

Сегодня и самые большие таланты мелки, в этом (и только в этом) смысле маститый талант Олега Чухонцева равнозначен поэтической скандалистам(-скам) не без способностей, которых достаточно на на фейсбучном пространстве. В этом и только в этом смысле звезда арены, виртуозный жонглёр факелами Александр Кабанов внесёт в строитьельство будущего храма не больший вклад, чем какой-нибудь безымянный деревенский парень, сошедший с ума в лесу в республике Коми и оставивший пару десятков болезненных, безграмотных строк.

Спешите составлять свои книги, читатели, я совершенно не шучу, когда предлагаю вам вырывать страницы из издаваемых мною книг, или выписывать из них пару понравившихся слов в свой личный, как теперь можно говорить «дайджест», или даже «скрап-букинг», или, как говорили прежде, антологию. Создавайте свои дома-тома. Создавайте то, в чём вам видятся отзвуки будущего великого шедевра культуры. Сочетайте несочетаемое. Не стесняйтесь выбрасывать не нужные вам остатки, обрывки книг в макулатурные мешки, творите своё! Творите сами, не нуждаясь ни в ком, ни в чьём авторитетном мнении, ни в чьём отзыве, ни в чьей указке. Сегодня нет указывающих, сегодня у нас, потомков разрушителей культуры исчезли последние права высказывать весомые, высокомерные, непререкаемые суждения, сегодня пустыня, на которой нам с вами предстоит долгое строительство из песчинок здания далекого будущего, которое мы никогда не увидим достроенным, именно мандельштамовского «Домского Собора».

Кто знает, останется ли случайным образчиком нашего пустынного времени какая-нибудь твоя песчинка, поэт, или напротив, какой-нибудь твой скрап-(извините)-букинг, сотканный из фрагментов безымянных голосов вечером выходного дня, взыскательный читатель, творец, не равный сегодняшнему стихотворцу, но неизмеримо больший, чем он.

Примечание:
Вячеслав Кожемякин, поэт, переводчик, издатель. Автор нескольких книг. Переводил Пруста, Шекспира. Особое место в его творчестве занимают переводы псалмов. Как издатель, выпустил в свет около 4000 наименований книг самых разных жанров и направлений. Живёт в Москве. Женат, имеет двоих детей.