Журнальный мир

Через страдания к радости

Уроки Достоевского важны для каждого человека вне времени и места: «…За событиями, происходящими с людьми, стоит более истинная и тайная реальность. Каждое событие соотносится с вечностью, и каждый человек являет Бога»¹. В ответ на жалобы Н. Д. Фонвизиной о том, что иногда у нее иссякает вера, Достоевский в известном письме написал: «Не потому, что Вы религиозны, но потому, что сам пережил и прочувствовал это, скажу Вам, что в такие минуты жаждешь, как “трава иссохшая”, веры, и находишь ее, собственно потому, что в несчастье яснеет истина»².

Достоевский как психолог проводит эксперимент. Он мучает своих героев, помещает их в абсолютно нереалистические (даже фантастические) обстоятельства, но их духовная жизнь, ее закономерности, исключительно правдивы. Герои Достоевского, с их напряженным внутренним миром, находятся не в обыденной монотонности. Это «крайние» ситуации, в них «наделенный чуткой и тревожной мыслью герой вынужден самой жизнью принять сознательное решение, которое имеет для него и окружающих катастрофические последствия, что герой неизбежно — рано или поздно — осознает»³. Это «мир исключительного, катастрофического, трагедийного. <…> В основе сюжетов Достоевского лежит не просто исключительное, а выходящее из норм нравственного и общественного поведения событие. Вероятно, самое выходящее из всех норм — это преступление… Почти все романы Достоевского построены на детективе»⁴. Наряду с введением в сюжет преступления одновременно представляются средства искупления человека — словами Д. Барсотти, святость женщины и монашеское христианство⁵.

Можно рассматривать Достоевского и как мастера социально-психологического портрета личности. Так, Л. В. Лазаренко полагает, что Достоевским описаны динамические состояния, возникающие в процессе борьбы между социально-нормативными аспектами «Я» персонажа: «Личность персонажа Достоевского вообще проявляет себя наиболее ярко в ситуации разрыва, скандала, которыми чревато исключение из социального тела, потеря связи с социальностью, проявляющей себя как традиция, норма, ритуал»⁶. Вместе с тем, как пишет митрополит Антоний, «объединяющей все произведения Достоевского идеей», выступает «не патриотизм, не славянофильство, даже не религия, понимаемая как собрание догматов, а идея жизни внутренней, душевной. <…> Возрождение — вот о чем писал Достоевский»⁷. Поэтому жизненные обстоятельства можно рассматривать как проявляющие весь внутренний мир человека, личность во всей ее полноте, в том числе ее духовные «этажи».

Д. С. Мережковскому творчество Достоевского напоминает огромную лабораторию, в которой есть «тончайшие и точнейшие приборы для испытывания душ человеческих в странных, исключительных условиях. Для того, чтобы непроявившиеся стороны, силы, сокрытые в глубинах души человеческой, обнаружились, ему необходима такая-то степень давления нравственных атмосфер, которая в условиях теперешней реальной жизни никогда или почти никогда не встречается — или разреженный, ледяной воздух отвлеченной диалектики, или огонь стихийно-животной страсти, огонь белого каления. В этих опытах иногда получает он состояния души человеческой столь же новые, кажущиеся невозможными, “неестественными”, сверхъестественными, как жидкость воздуха. Подобного состояния души не бывает; по крайней мере в доступных нашему исследованию культурно-исторических и бытовых условиях — не бывает; но оно может быть, потому что мир духовный, так же, как вещественный, “полон, — по выражению Леонардо да Винчи, — неисчислимыми возможностями, которые еще никогда не воплощались”. Этого не бывает, и, однако, это более, чем естественно, это есть»⁸.

И. Ф. Анненский назвал творчество Достоевского насыщенной страданием «поэзией совести»: «Вместе с поэтом мы покорно переживаем молчаливые муки честного вора, умирающего на своем промасленном тюфячишке. Вместе с ним страдаем с героем записок из подполья, от предательского пятна на его пьедестале и от всей его мизерной, замухрыщатой фигурки; мы не можем не мучиться трауром на серой шляпе Павла Павловича Трусоцкого; и вместе со штатским генералом Пралинским, сквозь его отравленные водкой грезы, нас бесконечно тревожит именно вот это нелепое золотое кольцо над пологом оскверненного им ложа. А эти праздничные вечера в остроге? А омбрелька Сонечки вечером у постели умирающего отца; а закатные сны Раскольникова или еще эта холодная телятина, шаркающие туфли коридорного и зигзаги призрачной мыши на трактирной постели Свидригайлова в ночь перед его вояжем»⁹.

Жизненные обстоятельства приносят человеку неоценимую пользу. Святитель Феофан Затворник писал: «Если верите Промышлению Божию, определяющую участь земную для всякого так, как ему удобнее спастись, то должны верить и тому, что вся ваша житейская обстановка есть самая пригожая вам для устроения вашего спасения»¹⁰. Жизненные события — переломные этапы жизненного пути¹¹, наиболее значимые для личности жизненные обстоятельства, «условия жизни»¹². В жизненных событиях становится видимым крест, который человек, чтобы быть человеком, должен принять, ибо он соотносим с выполнением определенного предназначения, реализацией замысла Бога о конкретном человеке.

Но имеют значение не только судьбоносные жизненные ситуации, но и обыденные, повседневные. Такова глава в «Дневнике писателя» «Мужик Марей»: сквозь призму одной обыденной ситуации просвечивает весь цельный и прекрасный внутренний мир Марея, человека из народа. «Внешнее наше — сток наших дел, их поприще, и вместе повод и поддержка — зарождение и окончание. Его можно бы оставить в покое, если б оно не воздействовало на нас обратно», — пишет Феофан Затворник¹³. Он рекомендует следующее правило: «Необходимо так сделать, чтобы все внешнее, с вещами, лицами, делами, составляло около как бы какую духовную атмосферу, питающую и созидающую, а не разоряющую»¹⁴.

Раскрывая диалектику добра и зла, Достоевский противопоставляет самоутверждению и стремлению к освобождению от житейских скорбей — ценностям секулярной культуры — страдание и его терпение, смирение в терпении скорбей. И. А. Ильин называет Достоевского «микроскопистом» и «гистологом» страдающего человека. Нестрадальцы, счастливцы, удачники не привлекают его внимания, поскольку, по Достоевскому, человек начинается со страдания, это «поэт и певец страдающего, растревоженного человеческого сердца»¹⁵, а также его философ, ибо сам всю жизнь писатель жил на пределе бытия.

Смысл страданий русского человека, по Достоевскому, состоит в потребности самоочищения. В страдании не гасятся, а пробуждаются и закаляются духовные силы. Духовное развитие происходит через преодоление противоречивой натуры, греховного, как ориентация на идеал, видимый в Боге, оно происходит в страданиях, в достойном преодолении (переживании) трудных жизненных событий. И потому творчество Достоевского наполнено радостью. По этому поводу Н. А. Бердяев писал: «Не видят и не знают Достоевского те, которых он исключительно повергает во мрак, в безысходность, которых он мучит и не радует. Есть великая радость в чтении Достоевского, великое освобождение духа. Это — радость через страдание. Но таков христианский путь. Достоевский возвращает веру в человека…»¹⁶

Страдание, очищающее душу, сжигает грех и дает счастье. Об этом Достоевский пишет в черновых набросках к «Преступлению и наказанию»: «Человек не родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье, и всегда страданием. Тут нет никакой несправедливости, ибо жизненное знание и сознание (непосредственно чувствуемое духом и телом, т. е. жизненным всем процессом) приобретается опытом про и контра, которое нужно перетащить на себе»¹⁷.

М. М. Дунаев чутко разъясняет: «Страдание для Достоевского не самоценно: оно лишь средство к избавлению от душевной нечистоты, и оттого не желанно, — неизбежно. Тут не душевный мазохизм, в чем порой обвиняли писателя духовно нечуткие люди, а религиозно напряженное стремление от собственного без-образия к постижению образа Божия»¹⁸. Тяжелое, мрачное, мучительное и патологически болезненное в произведениях Достоевского — только поверхность его духовной жизни. Внутреннее содержание его творений — Радостная и Благая Весть. И это сразу развеивает миф о его якобы «жестоком таланте» в понимании Н. Михайловского¹⁹, о «злом гении» в понимании М. Горького²⁰, об «опасном гении» в понимании Б. И. Бурсова²¹. Это Достоевский в атеистическом, нехристианском и антихристианском понимании. Напротив, с христианской точки зрения тот же «страшный» и «жестокий» мир предстает светлым и жизнерадостным. Это мир, в котором был Искупитель; этот мир ждет Спасителя. Это мир подлинного Достоевского, «горнило сомнений» которого разрешилось «осанной», для которого Христос, а не кто-либо другой был мерой всех вещей²².

Борьба добра и зла в душе героев Достоевского

Достоевского часто называют великим психопатологом, указывая, что его герои не совсем нормальны. В действительности писатель лишь заострял, доводил до крайности в своих героях те переживания, ту внутреннюю борьбу, которые присутствуют во внутреннем мире обычного человека. Персонажи Достоевского на самом деле не столь исключительны, как может показаться: «…это мы сами, но не такие, какими мы себя обыкновенно видим, сознаем и понимаем, а такие, какими мы являемся в глубочайшей нашей реальности, когда нам открыт не один лишь план нашей души, а оба, когда мы видим себя не такими, какими бы желали видеть себя (только хорошими), а такими, какие мы на самом деле есть. То есть и хорошими, и дурными»²³. Зло — это патология личности. Человек, живущий в любви, творящий добро — норма, свойственная положительным героям. Борьба добра и зла происходит в каждом человеке, мучающемся от противоречий. Такие метания между добром и злом представляют собой источник постоянных страданий. Нравственный выбор — основной механизм этой борьбы. По мнению многих святых отцов, после продолжительного учения Священного Писания каждый человек научается различать, что есть добро и зло — у каждого в свою меру открываются «душевные очи». Второй источник различения добра и зла — совесть — «нравственный законодатель», внутренний критерий моральных ценностей.

Наибольший интерес представляют персонажи, отличающиеся жизненным творчеством (творческой жизненной направленностью), которые осуществляют выбор в сторону добра или зла, тем самым реализуя свободу воли. В самом деле, герои Достоевского пребывают в большинстве своем в движении и искании: «Результаты этих исканий выражаются чаще всего в отрицательной форме — в преодолении тех или иных соблазнов, в изживании ложных идей, в разочаровании в неверных идеалах. <…> Другой стороной того же процесса является путь добра. Здесь герои Д. так же мучительно ищут; каждый из них стремится осуществить в себе какой-то образ добра и вместе с тем завещает свою незаконченную работу следующим за ним героям»²⁴.

Борьба добра и зла в личности — главная линия творчества Достоевского, что утверждают многие исследователи его творчества²⁵. По словам Дмитрия Карамазова, «Бог с дьяволом борется, а поле битвы — сердце человека»²⁶. Достоевский не был моральным релятивистом. Диалог добра и зла всегда на его страницах завершается в пользу добра. При этом он пользуется, как правило, доказательством «от противного». Ориентир, единственная основа нравственного поведения — это Христос. Достоевский писал для К. Д. Кавелина (в последних записных книжках): «Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся. Нравственные идеи есть. Они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут»²⁷.

Добро и зло как отсутствие добра — это два противоположные вектора движения личности.

Достоевский, примыкая к святоотеческой антропологии, много внимания уделяет проблематике свободы, которая может вести и к добру (преображение), и ко злу (саморазрушение)²⁸. Этическое начало определяет последнюю правду о человеке. В соответствии с православным учением, Достоевский считал, что поскольку в мире есть зло и страдания, человек должен быть ответственным за определение своего жизненного пути, за свои грехи, что проявляется в его нравственном выборе. Среда же «виновата» лишь косвенно: «…Делая человека ответственным, христианство тем самым признает и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего рабства, какое только можно вообразить. Ведь эдак табаку человеку захочется, а денег нет — так убить другого, чтобы достать табаку»²⁹. Вместе с тем, задача человека принимать со смирением волю Божию. «Смирись, гордый человек!» — это призыв уже зрелого Достоевского в его знаменитой Пушкинской речи. Признавая возможности беспредельного творчества человека, Достоевский вместе с тем показал, что оно может вылиться в произвол человека, верящего в самого себя. Свобода может проявиться как своеволие, а может как следование идеалу — Христу. Отрекаясь от веры в Бога, человек обожествляет себя самого и тут же попадает во власть страстей. Распад личности и революционный взрыв одной природы — это стремление низвергнуть Бога и устроить жизнь по своей воле.

Большая часть героев Достоевского неоднозначны — они одновременно совмещают в себе добро и зло. Законченным злодеем является разве что только князь Валуев, написанный Достоевским исключительно черной краской. Добро и зло «поднято на захватывающую дух высоту, а иногда избыточно эмоционально напряжено»³⁰. Эта амбивалентность, двойственность персонажей, совмещающих в себе удивительным образом склонность и к благородным, и к чудовищным поступкам, побудила выдвинуть относительно наиболее ярких в этом отношении персонажей (Ставрогин, Свидригайлов, Иван Карамазов, Версилов) гипотезу о психическом расстройстве типа шизофрении. Обычно психопатологическим проявлениям персонажей противопоставляется здоровое «ядро» личности: борьба добра и зла протекает в процессе нравственного усовершенствования. Также отмечается значительное количество персонажей с истерическими расстройствами (Екатерина Ивановна Верховцева, мать Алеши и Ивана, Снегирев, Илюшечка, Коля Красоткин, Лиза Хохлакова и ее мать; в структуре характера есть истерические черты у Грушеньки и Настасьи Филипповны)³¹. Этим Достоевским, как мы полагаем, подчеркивается мучительность для личности эго-ориентации, а также попытка преодолеть ее. Основным психологическим механизмом истерии всегда назывался подчеркнутый эгоцентризм.

«Искра Божия» в каждом человеке

Герои Достоевского пребывают в глубочайших житейских и духовных падениях, кризисах и страданиях: «Он испытывает людей до конца. И все же человек остается человеком в полном смысле слова — и в это нельзя не верить, живя в художественном мире Достоевского»³².

Миф о мрачности творчества³³ или, напротив, о розовом христианстве, «спонтанном», т. е. беспочвенном человеколюбии³⁴ связан со стремлением писателя показать, что в каждом человеке есть добро и зло, свет и тьма, борющиеся на протяжении всей жизни. Исход борьбы непредсказуем и зависит от усилий самого человека и его не только нравственного, но и духовного выбора. Природа каждого человека противоречива, в каждом есть тенденция к добру и злу, есть греховность, но и тяга к светлому. Оптимизм Достоевского отнюдь не «розовый», т. е. внежизненный, а, напротив, весьма реальный. Он никогда не закрывает глаза перед силой зла. И он описывает правду силы страстей — пьянства Мармеладова, распутства Карамазова… Он выделяет и героев, ставших на путь раскаяния, но с рецидивами возвращения ко злу — это Версилов, Мармеладов, Нелли. Вывод он делает такой: чтобы отвратить от дурного, надо привить доброе. В произведениях Достоевского «никогда грех и порок не изображаются в привлекательном виде, а напротив обличается, и всякое ложное учение его героев опровергается или ходом событий или возражениями их собеседников»³⁵.

Благодаря Христу в душе каждого человека есть возможность искры Божественной полноты. Достоевский видел идеал в Боге-Сыне, Богочеловеке Христе, совершенном человеке, в котором совершенство Бога обитает телесно. Когда Достоевский в «Дневнике писателя» пишет о русском народе, он призывает судить его по идеалам, а не по тому, что есть в действительности. Идеалы же народа сильны и святы, а дурное — это наносное, временное. Жизненная задача русского народа понимается как служение всему человечеству: «…Всечеловечность есть главнейшая черта и назначение русского»³⁶. Соответственно понимается и индивидуальная жизненная задача. Хоть немного пробужденный духовно человек ищет не относительные, а абсолютные ценности.

Понятие искры Божией, столь уместное для анализа творчества Достоевского, многозначно и своим происхождением обязано оде «К радости» (1787) Иоганна Фридриха Шиллера (1759–1805), которую Людвиг ван Бетховен положил на музыку для финального хора своей Девятой симфонии (1824): «Радость в сердце, искрой Божьей, // Ты слетаешь к нам с небес…» (перевод П. В. Коломийцева). Это понятие использовалось в двух значениях: для обозначения таланта, природного дара, выдающихся способностей и для обозначения высоких стремлений, благородных чувств. В последнем значении этим словосочетанием в 1903 году назвал свою популярную антологию текстов (жития святых, рассказы, сказки, поговорки, пословицы и стихи), предназначенных для воспитания девочек, известный духовный писатель протоиерей Григорий Дьяченко. В каждом человеке есть искра Божия (возможность духовной красоты), даже в закоренелом грешнике. «Божья искра» — добро, которое есть в каждом; возможность духовно расти у каждого. Это залог спасения для каждого. В письмах к монашествующим преп. Амвросий Оптинский говорит: «У иного есть такое тайное добро, которое пред Богом ценнее всей нашей жизни. Человек может видеть только видимое, Господь же зрит самые глубины сердечные. Преп. Макарий Египетский, увидев человека грешащего, сказал сам себе: "он хоть и согрешил, но сумеет покаяться; а если ты согрешишь, то покаяться не сумеешь"»³⁷.

В житиях святых мы видим, как самые закоренелые грешники не только исправлялись, но и становились святыми, что говорит о возможности духовного преображения имеющих доброе сердце. И такие примеры мы встречаем, начиная с первого дня года (а обстоятельствам встречи Нового года мы по обычаю придаем особое, символическое значение) — 1 января день памяти мученика Вонифатия Тарсийского и праведной Аглаиды, которые до того, как Господь коснулся их души, предавались разгульной жизни и винопитию³⁸. Преподобная Мария Египетская, которая смолоду вела легкомысленную жизнь, в подвиге покаяния в египетской пустыне стяжала великие добродетели. Господь прощает Давиду прелюбодеяние и убийство, мытарю его поборы, разбойнику — множество злодеяний³⁹. А праведный Петр, бывший мытарь! Он был напрочь лишен милосердия, помощь нуждающимся и нищим почитал опасной роскошью. «Однажды на назойливую просьбу о милостыни Петр, не найдя камня, схватил хлеб и запустил им в нищему в лицо. Тот же, схватив хлеб, возрадовался, насколько Петр милостив, и поблагодарил Бога за то, что Петр мытарь такой добрый. Вскоре Петр заболел, был близок к смерти и в видении ему было показаны мытарства и Страшный суд. Его хлеб, брошенный в нищего, перевесил весы в сторону ангелов. Это так подействовало на него, что он полностью изменился, не только щедро подавал милостыню, но и раздал все свое имущество, а самого себя продал в рабство для раздачи вырученных денег нищим»⁴⁰. Так и благородная жена Феодора из Александрии «по неведению прислушалась и доверилась врагу, шепчущему, что грех, во тьме сотворенный, не освещенный солнцем, не видит и Бог. И она поддалась искушению от молодого и богатого развратника. Но когда, одумавшись, она поняла, что нет в мире ничего, что могло бы утаиться от взора Божия, то великим покаянием исправила ошибку молодости, в мужском обличье совершая монашеские подвиги»⁴¹. И так каждый день года, когда празднуется память того или иного святого, может стать основанием для размышлений о возможностях духовной жизни, что и показано в серии книг иеромонаха Александра (Фаута) в серии «На досуге у православного календаря».

«Среди покаявшихся и преобразившихся можно вспомнить разбойника, висевшего рядом с Христом на кресте, а также преподобного Моисея Мурина, предводителя разбойников, который прославился своей жестокостью. Все боялись его, ибо он вместе с товарищами творил много злодеяний. А каким великим святым он стал! Когда на него самого, уже проводившего покаянную жизнь, напали в келье четыре разбойника, он, обладая большой физической силой, поборол их и связал, принес на своих плечах, как связки снопов, к церкви, и спросил у братии совета, как с ними поступить, так как сам он не хочет никого обижать. Когда разбойников отпустили, они поняли, что это был Моисей, известный злодей, изумились перемене его жизни, умилились и прославили Бога, покаялись и сами стали монахами»⁴².

Достоевский выдвигает кредо «Найти в человеке человека», что значит раскрытие образа Божия в каждом. О. Н. Кузнецов и В. И. Лебедев противопоставляют в этом Достоевскому Золя, который находил в каждом дурное⁴³.

Искра Божия проявляется, если человек восстает из греха, из падения и становится на путь исцеления души. «Есть великая радость в чтении Достоевского, великое освобождение духа. Это — радость через страдание. Но таков христианский путь <…>. Человек возрождается, когда верит в Бога <…>. Достоевский проводит человека через все бездны раздвоения, <…> но раздвоение не губит окончательно человека. Через Богочеловека вновь может быть восстановлен человеческий образ⁴⁴. Для Достоевского в каждом человеке заключен образ Божий, и каждый несет в себе всю возможную полноту Творца и творения, восстановления образа Божия»⁴⁵. Центром нравственного миросозерцания Достоевского Н. А. Бердяев называет признание абсолютного значения всякого человеческого существа, поскольку даже самое падшее человеческое существо сохраняет образ и подобие Божие. Его сохраняют даже такие «ничтожные» персонажи как Мармеладов, Лебядкин, Снигирев, старушонка-процентщица. И не страх наказаний должен удерживать от преступлений и убийства, а собственная бессмертная природа человека, отрицаемая преступлением и убийством: «человек, который убивает другого человека, убивает самого себя, отрицает бессмертие и вечность в другом и в себе»⁴⁶. Так Достоевский учит «через Христа открывать свет во тьме, образ и подобие Божие в самом падшем человеке. Достоевский учит любви к человеку. Это дает полное основание утверждать, что главная тема Достоевского — тема добра»⁴⁷. «Человек не может убить в себе духовной природы, каким бы великим грешником он ни был; он может признать свое зло и очиститься в нравственном страдании»⁴⁸. «Надо верить в человека и его возможность измениться в добре. Человек всегда сохраняет образ Божий и может достичь подобия, отсюда абсолютная ценность каждой личности. Каждый при этом неповторим. И только любовь к человеку может показать правильный путь»⁴⁹.

Одно из положений реконструированной В. Е. Семеновым социально-психологической концепции Достоевского состоит в следующем: счастье человека «не в комфорте», а в любви к другим людям, любви, которая так или иначе возвращается к нему. Люди, не способные на это, человеконенавистники, гибнут, так как не выносят даже самих себя (самоубийства Ставрогина, Смердякова, Свидригайлова). Еще одно положение реконструированной концепции гласит, что человек есть общественное, коллективное существо (положительные герои Достоевского открыты, общительны), тогда как «одиночество порождает чудовищ»⁵⁰. Вероятно, речь в данном случае идет о благотворности ориентации на другого человека в противоположность эгоцентрической ориентации на себя. Так, в «Братьях Карамазовых» «есть образы отдельности и замкнутости, а есть и отзывчивый собеседник с доминантой на лицо другого»⁵¹.

И. Ф. Анненский раскрывает содержание идеала Достоевского: «Первая черта этого идеала и высочайшая — не отчаиваться искать в самом забитом, опозоренном и даже преступном человеке высоких и честных чувств. Надпись на доме одного древнего философа "Intratenamethicdeisunt"⁵² можно было бы начертать на многих изображениях Достоевского. Вот маленький чиновник, необразованный, бедный, а всякий ли сумет так искренне и горячо любить ближнего, так деликатно, осторожно помогать ему, так тихо и скромно жертвовать своим покоем и удобством. Вот вечно пьяный, сбившийся с пути, низко упавший нравственно штабс-капитан, который умеет, однако, глубоко любить свою обузу — семью, умеет безутешно горевать над могилой маленького сына и в минуту просветления заговорить гордым голосом человеческого достоинства. Вот преступник, проявляющий черты сильной товарищеской приязни, сострадание. И таких примеров десятки»⁵³. Не только прощением, но и любовью характеризуется «…отношение Сони Мармеладовой к мачехе Катерине Ивановне, Макара Долгорукого — к барину и своей жене, старца Зосимы — к сопернику по дуэли и к “таинственному посетителю”, Мити Карамазова — к “прежнему и бесспорному” избраннику Грушеньки и т. п. Эти чувства лежат в основе сюжета рассказа Макара Долгорукого про купца Скотобойникова, в котором виновник самоубийства отрока женился на вдове и матери загубленных им мужа и детей: купец исправился, великий грешник раскаялся, изверг в душе героя побежден страхом Божиим и Христовой любовью»⁵⁴.

Есть разные виды любви, от ее высоких до мелких проявлений. В подготовительных материалах к роману «Идиот» Достоевский написал: «В романе три любви: 1) страстно-непосредственная любовь — Рогожин; 2) любовь из тщеславия — Ганя; 3) любовь христианская — Князь»⁵⁵. В письмах монашествующим преп. Амвросия Оптинского сказано: «Любовь к Богу доказывается любовью и милосердием к ближнему, а милосердие, милость и снисхождение к ближнему и прощение недостатков его приобретаются чрез смирение и самоукорение, когда во всех скорбных и неприятных случаях будем возлагать вину на себя, а не на других, что мы не умели поступить как следует, оттого произошла неприятность и скорбь, и если так будем рассуждать, то менее будем огорчаться и предаваться гневу, который Правды Божией не соделывает»⁵⁶. И далее: «На Страшном Суде более всего взыщется за недостаток любви к ближнему»⁵⁷. Словами свт. Иоанна Златоуста, с любовью к Богу «сама собою соединяется и любовь к ближнему, потому что кто любит Бога, тот не будет презирать брата своего, не будет предпочитать богатства своему сочлену, но будет делать ему всякое добро»⁵⁸. Когда мы читаем слова преп. Исаака Сирина о пользе милостыни, вспоминается притча о луковке, рассказанная Грушенькой в «Братьях Карамазовых»: «Хочешь ли умом своим быть в общении с Богом? — Послужи милостыне. К духовной любви, которая отпечатлевает невидимый образ (Бога в себе), нет иной стези, если человек не начнет прежде всего быть щедролюбивым в такой же мере, в какой совершен Отец наш небесный, как сказал Господь (Лк. 6, 36)»⁵⁹. Притча о луковке была рассказана Достоевскому одной крестьянкой и вложена в уста Грушеньки в мгновения ее откровений как аллегоричная исповедь. Луковка воспринимается как символ милосердия и любви. Смысл притчи: спасти себя можно только спасая других⁶⁰.

Любовь ко всем и ко всему, заполняющая сердце человека, позволяет ощутить гармонию с миром. Это было дано и Достоевскому, преисполненного вселюбовью, которую он выразил, в частности, в прекрасном фантастическом рассказе «Сон смешного человека» в «Дневнике писателя», не оцененном по достоинству при жизни писателя. Герой повествования рассказывает о том, как в нем постепенно нарастало безразличие к миру вплоть до желания застрелиться. И только стыд и страдание от того, что не помог девочке, останавливали его. Он засыпает с мыслями о том, было ли ему все равно, если бы он совершил бесчестный поступок на Марсе. И далее описывает свой сон. Во сне он умирает и попадает на другую планету, двойник земли, не оскверненную грехопадением. На ней жили несогрешившие люди, у которых были совсем другие стремления. Они жили в любви, как дети. Но герой заразил их собою, став причиной их грехопадения. Они научились лжи, сладострастию, жестокости; «началась борьба за разъединение, за обособление, за личность, за мое и твое, <…> каждый возлюбил себя больше всех <…>. Каждый стал столь ревнив к своей личности, что изо всех сил старался лишь унизить и умалить ее в других, и в том жизнь свою полагал»⁶¹. Сон оказался настолько ужасен, что, проснувшись, герой решил проповедовать истину, которую видел, как живой образ: «…знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей»⁶². И далее — евангельский вывод: «Главное — люби других, как себя»⁶³.

И. Ф. Анненский в своей речи о Достоевском в качестве еще одной черты его идеала называет убеждение писателя в том, что любовь к людям возвышает человека и дает ему настоящую цель в жизни; потому его творчество — «поэзия чистого сердца»: «Любовь к людям у Достоевского — это живая и деятельная христианская любовь, неразрывная с желанием помогать и самопожертвованием»⁶⁴. Достоевскому было открыто, что гармония человека с миром наступает только в опыте активной любви, которая позволяет человеку найти Бога.

Какая красота спасет мир?

Достоевский восхищался Гомером, античной скульптурой, законченностью образов Расина, пейзажами золотого века Клода Лоррена и Пушкиным, пишет Г. М. Фридлендер, отмечая, что «сами произведения Достоевского, которого упрекали в отступлении от норм эстетической гармонии, далеки от этих художественных идеалов»⁶⁵. Далее известный достоевист пишет о том, что Достоевский предпочел суровую и мрачную рембрандтовскую светотень рафаэлевской гармонии. С Рембрандтом сравнивает Достоевского и С. Цвейг: от неясных очертаний в его произведениях человек становится видимым, когда начинается горение его души. «Оба они знают творческий смысл контраста, знают о вечном споре мрака и света, знают, что нет красоты более глубокой, чем святая красота души, преодолевшая скудость бытия. <…> И где душа сперва замечает лишь призрачную форму, тусклую действительность, там, заглядывая глубже, в радостном познании она созерцает сияющий свет — это священное сияние, которое мученическим венцом окружает последние явления бытия»⁶⁶. Но не все могут увидеть этот свет. Так, Л. И. Шестов увидел в романах Достоевского только «безобразнейших людей», «реабилитацию прав подпольного человека», называя Достоевского заодно с Гоголем и самих «безобразнейшими людьми»⁶⁷.

Многие мыслители, писатели и поэты задавались вопросом, в чем состоит подлинная красота человека. Всем известны строки Н. А. Заболоцкого:

…что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

В контексте наших размышлений представляет интерес прежде всего духовная красота. «Красота может быть понята как высший образ онтологического совершенства»⁶⁸. «Красота Божия и абсолютная — образ Блага, одного из имен Божиих; понятие благообразия характеризует отблеск апофатической красоты Всеблагого в православном богопознании и аскетике. Это образ Божий в доступности человеческому восприятию»⁶⁹.

Решал вопрос красоты для себя и Достоевский. В письме С. А. Ивановой, написанном 1 (13) января 1868 г., он сообщает о том, что начал писать свой новый роман: «Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительно прекрасного, — всегда пасовали. Потому что это задача безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Все Евангелие Иоанна в этом смысле; он все чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного)»⁷⁰.

Если Мышкин должен был по замыслу писателя стать образом внутренней, духовной красоты, то Настасья Филипповна — внешней, плотской. «Красота Настасьи Филипповны становится гибельной для окружающих и для нее самой. Но и в князе Мышкине нет полноты красоты духа, он сходит с ума после гибели Настасьи Филипповны. Прекрасный человек — святой, а искусство может лишь приблизительно дать идеал, и Достоевский это понимал. Он был недоволен романом, считая, что не выразил и десятой доли от желаемого, но, несмотря на это, любит свою неудавшуюся мысль»⁷¹.

В «Братьях Карамазовых» Дмитрий рассуждает о красоте содомской (идеал содомский) и красоте вышней (идеал Мадонны), называет красоту не только страшной, но и таинственной вещью, местом битвы дьявола с Богом за человека. Есть ли границы представлений о красоте? Этим вопросом задается современный мыслитель В. Ю. Катасонов, подмечая, что «таковые со всей очевидностью размываются в искусстве и литературе постмодернизма. Красота может содействовать как спасению, так и гибели. Вопрос в том, на какую красоту отзывается человек»⁷².

В уже упомянутом письме Достоевского Н. Д. Фонвизиной сказано: «…Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен; в эти минуты я люблю и нахожу, что другими любим, и в такие-то минуты я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, с ревнивою любовью говорю я себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»⁷³. В этих словах заключается безграничная преданность Христу. Христос — «основной и постоянно присутствующий в его романах персонаж»⁷⁴. И не случайно преп. Иустин (Попович) назвал Достоевского «апостолом Христа»⁷⁵.

Христос был для Достоевского притягателен полнотой света и красоты. Но в романе «Идиот», где так много говорится о красоте, единственный образ Христа — распухшее тело на картине Гольбейна, образ смерти. Именно то необычное изображение Христа когда-то так поразило Достоевского. Ипполит в романе говорит, что в этом изображении «о красоте и слова нет»⁷⁶. Начиная с «Идиота» в романах Достоевского силой, спасающей мир, является не красота, как чистая эстетическая гармония, ограниченная и двойственная, а красота более глубокая: любовь, дар всего себя без остатка. Именно такое понятие красоты и изображено на картине Гольбейна. «В евангельском эпизоде, выбранном Гольбейном для своей картины, обезображенный перенесенными страданием и смертью Христос предстает отталкивающим для мира, не принимающего того, что уродливо и безобразно. Однако на другом уровне, для адресата, хорошо знающего Св. Писание и, в частности, те главы из Апокалипсиса, на которые ссылается автор в "Идиоте", Христос, закланная жертва и носитель всех следов своего мучительного самопожертвования, предстает здесь духовно прекрасным, именно благодаря самопожертвованию»⁷⁷. В известной формуле Достоевского представлена не апология искусства, а религиозная идея, т. е. спасение мира через святость, восстановление образа Божия⁷⁸.

Личность Христа — «воплощение всего самого возвышенного, всего самого совершенного, всего самого человечного»⁷⁹. И поскольку идеал народа — Богочеловек Христос, то переживание Его Личности ведет к красоте и благородству души. Самопожертвование ради других Достоевский называет признаком высочайшего развития личности. М. М. Дунаев пишет: «…личность, по Достоевскому (и с опорой его на Писание и на святоотеческую мудрость), характеризуется сыновним отношением к Творцу и безусловной любовью к ближнему»⁸⁰. В конспектах к роману о великом грешнике есть запись «о заблудшем, который в конце становится Гасом»⁸¹. Образ прекрасного человека доктора Ф. П. Гааза, главного врача московских тюрем немецкого происхождения, известного под именем «святой доктор», был одним из первых, которые узнал Достоевский, выросший в семье московского врача. Дед Достоевского был дружен с Гаазом. В мае 2018 года Гааз был причислен римско-католической церковью к лику блаженных. Есть мнение, что доктор Гааз, странный бескорыстный доктор и человек с золотым сердцем, был прототипом князя Мышкина.

В «Зимних заметках о летних впечатлениях» в 1863 г. Достоевский излагает квинтэссенцию свой концепции личности: «Поймите меня: самовольное, совершенно сознательное и никем не принужденное самопожертвование всего себя в пользу всех есть, по-моему, признак высочайшего развития личности, высочайшего ее могущества, высочайшего самообладания, высочайшей свободы собственной воли. Добровольно положить свой живот за всех, пойти за всех на крест, на костер, можно только сделать при самом сильном развитии личности. Сильно развитая личность, вполне уверенная в своем праве быть личностью, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, то есть никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтобы и другие были точно такими же самоправными и счастливыми личностями. Это закон природы; к этому тянет нормального человека»⁸². Преп. Иустин (Попович) сравнивает такое бесстрашное исповедание веры во Христа «с исповеданием веры самого Апостола Павла»⁸³.

26.04.1846 г. Ф. М. Достоевский писал М. М. Достоевскому о том, как врачи решили его лечить: «Лечение же мое должно быть и физическое и нравственное. — 1) диетой и постоянными физическими лишениями, мне предписанными; 2) переменою места, воздержанием ото всех сильных впечатлений, потрясений, ровною и тихою жизнию и, наконец, порядком во всем»⁸⁴. Но Достоевский не соблюдал ни «покоя», ни «порядка». «Лечение» его происходило духовными средствами. Страдая всю жизнь, он принимал страдания и ценил жизнь, благодаря Творца. Христос помог ему выстоять. Высказывание Ф. М. Достоевского «Мир спасет красота», в романе «Идиот» упомянутое в связи с князем Мышкиным, хоть и не им лично, можно понять так: красота и гармония Личности Христа излучает любовь и свободу, покоряет и очищает человеческую душу. Освобождение от греха несет мир и счастье, победа над греховной сущностью — победа над смертью. Как сказал преп. Иустин (Попович), Личность Богочеловека Христа «своей вечной животворящей силой спасает человека от греха и смерти, перерождая его, исполняя его всем божественным совершенством»⁸⁵.

Конечно, это духовная, небесная красота человека, красота личности, и мысль о коренном отличии ее от красоты земной, плотской немало занимала Достоевского. В предварительных материалах к «Бесам» Достоевский пишет: «Дух святый есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней»⁸⁶. Глубокое осмысление природы человека позволило Достоевскому, единственному, может быть, во всей мировой художественной литературе, «…не только привести своего героя к покаянию, чем занимались с успехом все наши романисты, но и начертить положительный тип русского человека и народного деятеля, сперва прикрытого обломками болезни, а потом и во всей его обаятельной духовной красоте»⁸⁷.

Любовь к красоте Бога пребывает в основании православного богопознания и аскетики. Если углубляться в историю, то можно вспомнить о первых импульсах этого мотива в эллинистической мысли, затем у неоплатоников, Оригена, свт. Григория Нисского, в Ареопагитиках; он нередко упоминается в Предании. Как на родственную русской душе указывает В. В. Котельников «многополезную повесть» преп. Симеона Нового Богослова, которая посвящена его другу юности Георгию, уверовавшему, «…что “благодатию Святого Духа прозрит умно и узрит неизреченную красоту Господа”, и “уязвился любовию к красоте сей”»⁸⁸.

В учении столь любимого Достоевским свт. Тихона Задонского много сказано о высшей красоте, имеющей Божественное происхождение: «Бог есть красота всех красот, которой ангели святи и вси Божии угодники насытиться не могут. Красное солнце, луну, звезды сотворил Он: то несравненно превосходную красоту имеет Сам»⁸⁹. Человеческая душа всю доброту и красоту получает от Христа: «Наипаче красота и достоинство души человеческая познается отсюду, что в ней образ Свой Божественный напечатал Бог и Создатель наш»⁹⁰. Если в создании всех других вещей проявилась премудрость Божия, то в человеческой душе еще и образ Божий. Бог же есть бесконечная красота. Красота души сейчас не видна, но при воскресении мертвых красота и доброта души — если она была — явятся на воскресшем теле. Но и в здешней, земной жизни есть «знаки» красоты, «как от теплоты огнь, и от вкуса мед, и от слова разум»⁹¹. Они указаны в Священном Писании:

«1) Вера сердечная, нелицемерная, истинная и живая во Иисуса Христа Сына Божия <…>; 2) чистота совести <…>; 3) …свидетельство добрых дел»⁹².

Если же христианин отвращается сердцем и любовью от Христа и обращается ко греху и миру, веры ко Христу не сохраняет, то этим погубляет доброту и красоту души своей, которая становится безобразной.

Далее свт. Тихон объясняет, почему нужно стремиться украшать не тело, а душу:

«1) Душа бессмертна, и красота ее: тело тленно, и красота его, как сие всем известно.

2) Когда тело украшается, а душа пренебрегается, то и тело, и душа погибнут <…>.

3) Когда душа украшается, то и тело, с душой совокупившееся, в свое время красоту воспримет <…>.

4) Чем более душа украшается ныне, тем большей красоты сподобится и тело по воскресении <…>. Душа человеческая подобна зеркалу, которое такой вид в себе воспримет, к чему обратится, такой и образ в себе приемлет. К Богу ли обратится и Бога будет искать, любить и прилепляться: образ Божий в ней изображается и написуется Духом Святым. К миру ли обратится и суету его любить будет: такой и образ в ней является. И что ныне в ней есть, тое тогда вне явится. Якоже у бобоголюбящия души доброта, тако мирлюбивыя скаредность и безобразие в ней покажется.

5) Тело как ни украшается, красоты не прибавится ему: рябый, черный, морщливый, щедрявый, косоглазый и проч., как ни украшается, таков же и непременен пребывает: душа же, чем более удаляется от мира и мирских похотей, и чем более совлекается ветхого человека с деяньми его, и облекается в нового человека (Кол. 3, 9 и 10), тем краснейшая делается. Ибо тогда образ Божий, который есть божественное и неизреченное ее украшение, в ней, как в очищаемом зерцале смотрящего в тое, показуется. Ныне красота души не видна на теле, когда праведные и грешные один внешний вид имеют, хотя то и святыя души благообразие, и грешны, и злообразие из дел и слов часто примечается, как от вкуса яблоко; но тогда, когда откроются сынове Божии и сынове мира сего, покажется благолепие ее, то есть души, образ Божий в себе имеющия. <…> Сея красоты желай и ищи, христианине, пока обретается. А что тебе в телесной красоте, которая ныне цветет, а утро увядает и в ничто обращается?»⁹³

Душу свою украшает тот, кто отвергается своего ветхого человека и облекается в нового (см. Еф. 4, 22-24), противится плотским вожделениям и прилежит добродетелям. «Тая душа добра и красна есть, которая сообразуется небесному Отцу святостью, истиной, милосердием, правдой, терпением, кротостью и прочими свойствами. Христианин бо, яко от Бога рожденный, должен Ему, яко отцу сын, нравами сообразовываться»⁹⁴.

В противоположность, некрасивость личности, ее без-образие, коренится в подчинении, «рабстве» страстям, которые, как «пришлые тираны не составляют естества человека, чужды ему»⁹⁵. Главная же страсть — самолюбие, или самость. Подчиняясь страстям, человек грешит и тем самым впадает в духовный сон — при заботливости о житейском полное равнодушие к духовной жизни. Достоевский раскрыл безобразное развитие страстей со всей красочностью и подробностью. И он же, «гениально чуткий к красоте Бога»⁹⁶, глубже всех в светской культуре понял истинное значение красоты. В подготовительных материалах к роману «Бесы» есть запись: «Мир станет красота Христова»⁹⁷.

«Апофатическое сияние, а не люциферическое свечение» — не тварно-чувственная красота страстей и греха, а абсолютная красота Божия и ее отражение в мире. Также в «Записной тетради 1876-1877 годов», т. е. на десять лет раньше, чем он разовьет эту мысль в «Идиоте», Достоевский писал: «Христос — 1) красота, 2) нет лучше, 3) если так, то чудо, вот и вся вера…»⁹⁸ Таким образом, истинная красота и Бог в понимании Достоевского тождественны. Иными словами, слова Достоевского «мир спасет красота» означают не что иное, как «Христос есть Спаситель мира».