Дуновение
Дуновение
ВЕРТЕП
Провинциальная гостиница:
Там все – торговец, мытарь, нелюдь.
Люд пришлый не спешит подвинуться,
чтоб странников впустила челядь.
У всех сердца до верха заняты:
желудочки, мешки предсердья,
забиты уши, очи залиты,
и сжаты губы от усердья.
Битком набито всё и заперто.
«Нет мест!» – из-за дверей хозяин.
Осёл почти свалился замертво.
Иосиф выше сил измаян.
Мария скрылась светлоликая
под плотным тёмным покрывалом.
И на пустыню безъязыкое
селенье облик поменяло…
Моё же сердце – место дикое:
здесь сумрачно, здесь ветры злее,
здесь бродит зверь, ночами рыкая,
здесь привидения и змеи.
Но путники изнеможённые
здесь опускаются на камни,
Под эти своды обнажённые.
Как принимать их мне? Куда мне?
…О, сердце! Ты – вертеп таинственный,
срываешься на верхних нотах,
когда рождается Единственный
Младенец там, в твоих темнотах!
И что до ангельского пения,
звезды, волхвов и волхованья,
когда Младенца дуновение
коснулось твоего дыханья…
ФЕВРАЛЬ
1.
Землю вьюга побелила,
закружила, занесла:
то ли небо обвалила,
то ли к небу приросла;
путь прокладывая торный,
даже тьма свой ластик чёрный
вглубь подвала убрала,
обронила у кола.
Снегом вьюга завалила,
закружила, занесла,
Снег заполнил зеркала.
Слит прохожий с этим снегом
по законам ремесла.
Всё белым-бело: ни дома,
ни просвета, ни числа.
Где-то здесь была дорога,
Церковь, станция была.
Не поймёшь: лишь междометья:
«ох», да «ах», да «видит Бог».
Чуть шагнул через порог –
провалился на столетье,
где частушки пишет Блок.
2.
Объясни, какая сила
дрожжи в пафос всей стране
накрошила, замесила.
Ишь, опять заголосила
с бабьим визгом о войне
бездна в белом зипуне:
бунта зуд, стальная жила,
зуб железный, глаз в огне.
То ли голь стучит в ворота
и открытым держит рот,
толстосум ли для чего-то
лезет задом наперёд.
– Хочет он переворота?
Вот ему переворот:
честь бастарда и блудницы,
совесть вора, власть слепца,
ум глупца, разврат черницы,
поученья подлеца,
гордость мытаря, у барда
типуны на языке.
И взрывается петарда
у Керенского в руке.
Кровь на остром каблуке.
3.
Всё покроет этот снег…
Блок ли, лох ли, печенег, –
черт не разобрать и линий.
Даже Чёрный Человек
в белом весь, на шапке иней:
демон или имярек?
Морок, морок этот снег.
…Но как только он сойдёт, –
обнажатся дыры, сучья,
клочья, свалки, сделки, крючья,
воровские сходки, слёт
активистов, случки сучьи,
абортариев отход,
норы и ходы барсучьи,
Философский пароход.
Талой вынесет водою
донесенья из Чека
о расстреле Колчака;
лихоманку, паранойю
путать и смещать века;
духов звать издалека,
чтоб зарифмовать с собою;
сращивать наверняка
пыл хлыста и злость изгоя,
и нахрап временщика.
4.
…Я стою, а подо мною
облака и облака,
снег, подземная река.
И пространство свысока
держит время ледяное –
комья мёрзлого песка…
ПАМЯТИ ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА
В тысяча девятьсот восемнадцатом
от Рождества Христова году
Генерал Алексеев в температурном бреду
Борется с инфлюэнцией, затыкает ей рот:
молчи же!
Давит ей на глазные белки,
Рвёт на ней струны, выдирает с мясом колки:
Ладонь у него в крови, и в печени у него грыжа!
Но жар плавит мозги, скукоживаются в огне,
Свиваются чёрным дымом, сливаются в вышине
Золотокудрый ангел, всадник на черном на коне
И Государь император –
Самодержец Российский,
Польский, Финлянский, Казанский. Впрок
Жара нагнали, кровь стучится в висок,
И генералу на грудь давит крест мальтийский
И Государь перед ним как вживую –
атлант, гигант:
«Ваше превосходительство, генерал-адъютант,
Вы хоть не предадите?» И словно жало:
«Вы ж не из христопродавцев!
Не тать, не зверь!»
«Ваше величество, полно, к чему теперь?» –
Так отвечает кто-то голосом генерала.
Генерал Алексеев кончается!
Тиф, пневмония, круп.
Он смотрит и смотрит в небо,
как пруд, как труп,
Не моргая, руки по швам и убиты нервы.
Только отблеск кровавый из-под открытых век:
Там горят синим пламенем девятнадцатый век,
И двадцатый век, и век двадцать первый.
Там горят Предел Богородицы, Царский род,
Юнкера, офицеры, солдаты, крестьянский сход,
Круг казачий, хохляцкий шлях,
иерейское сердце,
И дворянские идеалы – и стать, и масть,
И купечества честное слово, и почвы власть,
И монашеский дух вольнолюбца и страстотерпца.
… Догорай, умирай и воскресни! В знак этой вины
Осаждай снова Плевну, пройди три стены,
три войны,
У черты роковой помолись Приснодеве Марии,
Доложи Государю: «Подавлены бунтовщики,
И пожары потушены, и при параде полки
Царской армии генерала от инфантерии!»
ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
В России Хронос побеждён,
к пространству пригвождён:
с погодой слит, с рельефом свит
и звёздами блазнит.
Здесь Ленин Сталина дерёт
за рыжие усы.
Здесь Сталин Ленина ведёт,
схвативши под уздцы.
И птица Сирин здесь поёт
невиданной красы.
И в недрах – Древний Змей живёт,
и в кузнях – кузнецы.
Башмачкин мокрый снег жуёт,
Тряпичкин жжёт чубук.
И Клячкин открывает рот,
да вырубили звук.
Все рядом: там – приказчик пьян.
Ямщик попал в буран.
Святая Ольга жжёт древлян,
бьёт заяц в барабан.
Бомбист таскает динамит,
язык ломает фрик,
чело Державина томит
напудренный парик.
И стелятся туман и дым,
и Врангель входит в Крым.
Прощается славянка с ним,
а я останусь с ним.
Эпох сливаются слои,
хоть в славе, хоть в крови,
где все чужие – как свои,
пускай и визави.
Глядит зелёная звезда,
Земля пред ней, что взвесь,
и говорит, что навсегда
мы вместе будем здесь.
БЫЛЬ
Как позвал Илья-Пророк Угодника Николая
обойти нашу землю, пройти полями-лугами.
И пустились в путь, ничего здесь не узнавая,
невеселыми ступали ногами.
Наконец встретили дурачка на поляне.
Решили порасспросить о мире, о человеках:
– А есть ещё наши люди?
А где крестьяне?
А где пушные звери в лесах?
Где рыба в реках?
Где пахари и косари, что встают до свету?
Есть ли ещё мужики в этом народе?
Отвечает им дурачок:
– У нас теперь этого нету:
ни мужчин, ни женщин. Каждый одевается по погоде.
Все теперь ровня – жена ли, муж ли: у всех застёжка на брюхе.
Мужики рожают, бабы платят, а дети
отрываются и балдеют,
а старики и старухи
сидят в фейсбуке и в интернете.
– Ну а молитва? А песни свои поются? –
спрашивают странники.
Отвечает им бедолага:
– Да песни как раз найдутся,
Хотя бы вот эта, где «м-м» и где «джага-джага».
И пошли Илья-Пророк со святым Угодником – Божьи птицы,
головами качают, услышанное никак не свяжут.
И вдруг засмеялись оба:
– Экие небылицы!
Кто у дураков-то спрашивает?
Они и не то нам понарасскажут!
А дурачок собрал убогих, сирых и малых
и пересказывает им подробности этой сцены:
– Они думали, я не понял… Но я узнал их!
Ждут нас счастливые перемены!
г. Москва