Дуновение

Дуновение

ВЕРТЕП

Провинциальная гостиница:

Там все – торговец, мытарь, нелюдь.

Люд пришлый не спешит подвинуться,

чтоб странников впустила челядь.

У всех сердца до верха заняты:

желудочки, мешки предсердья,

забиты уши, очи залиты,

и сжаты губы от усердья.

 

Битком набито всё и заперто.

«Нет мест!» – из-за дверей хозяин.

Осёл почти свалился замертво.

Иосиф выше сил измаян.

Мария скрылась светлоликая

под плотным тёмным покрывалом.

И на пустыню безъязыкое

селенье облик поменяло…

 

Моё же сердце – место дикое:

здесь сумрачно, здесь ветры злее,

здесь бродит зверь, ночами рыкая,

здесь привидения и змеи.

Но путники изнеможённые

здесь опускаются на камни,

Под эти своды обнажённые.

Как принимать их мне? Куда мне?

 

О, сердце! Ты – вертеп таинственный,

срываешься на верхних нотах,

когда рождается Единственный

Младенец там, в твоих темнотах!

И что до ангельского пения,

звезды, волхвов и волхованья,

когда Младенца дуновение

коснулось твоего дыханья…

ФЕВРАЛЬ

1.

 

Землю вьюга побелила,

закружила, занесла:

то ли небо обвалила,

то ли к небу приросла;

путь прокладывая торный,

даже тьма свой ластик чёрный

вглубь подвала убрала,

обронила у кола.

 

Снегом вьюга завалила,

закружила, занесла,

Снег заполнил зеркала.

Слит прохожий с этим снегом

по законам ремесла.

Всё белым-бело: ни дома,

ни просвета, ни числа.

Где-то здесь была дорога,

Церковь, станция была.

 

Не поймёшь: лишь междометья:

«ох», да «ах», да «видит Бог».

Чуть шагнул через порог –

провалился на столетье,

где частушки пишет Блок.

 

2.

 

Объясни, какая сила

дрожжи в пафос всей стране

накрошила, замесила.

Ишь, опять заголосила

с бабьим визгом о войне

бездна в белом зипуне:

бунта зуд, стальная жила,

зуб железный, глаз в огне.

 

То ли голь стучит в ворота

и открытым держит рот,

толстосум ли для чего-то

лезет задом наперёд.

Хочет он переворота?

Вот ему переворот:

 

честь бастарда и блудницы,

совесть вора, власть слепца,

ум глупца, разврат черницы,

поученья подлеца,

гордость мытаря, у барда

типуны на языке.

И взрывается петарда

у Керенского в руке.

 

Кровь на остром каблуке.

 

3.

 

Всё покроет этот снег…

Блок ли, лох ли, печенег, –

черт не разобрать и линий.

Даже Чёрный Человек

в белом весь, на шапке иней:

демон или имярек?

Морок, морок этот снег.

 

Но как только он сойдёт, –

обнажатся дыры, сучья,

клочья, свалки, сделки, крючья,

воровские сходки, слёт

активистов, случки сучьи,

абортариев отход,

норы и ходы барсучьи,

Философский пароход.

 

Талой вынесет водою

донесенья из Чека

о расстреле Колчака;

лихоманку, паранойю

путать и смещать века;

духов звать издалека,

чтоб зарифмовать с собою;

сращивать наверняка

пыл хлыста и злость изгоя,

и нахрап временщика.

 

4.

 

Я стою, а подо мною

облака и облака,

снег, подземная река.

И пространство свысока

держит время ледяное –

комья мёрзлого песка…

ПАМЯТИ ГЕНЕРАЛА АЛЕКСЕЕВА

В тысяча девятьсот восемнадцатом

от Рождества Христова году

Генерал Алексеев в температурном бреду

Борется с инфлюэнцией, затыкает ей рот:

молчи же!

Давит ей на глазные белки,

Рвёт на ней струны, выдирает с мясом колки:

Ладонь у него в крови, и в печени у него грыжа!

 

Но жар плавит мозги, скукоживаются в огне,

Свиваются чёрным дымом, сливаются в вышине

Золотокудрый ангел, всадник на черном на коне

И Государь император –

Самодержец Российский,

Польский, Финлянский, Казанский. Впрок

Жара нагнали, кровь стучится в висок,

И генералу на грудь давит крест мальтийский

 

И Государь перед ним как вживую –

атлант, гигант:

«Ваше превосходительство, генерал-адъютант,

Вы хоть не предадите?» И словно жало:

«Вы ж не из христопродавцев!

Не тать, не зверь!»

«Ваше величество, полно, к чему теперь?» –

Так отвечает кто-то голосом генерала.

 

Генерал Алексеев кончается!

Тиф, пневмония, круп.

Он смотрит и смотрит в небо,

как пруд, как труп,

Не моргая, руки по швам и убиты нервы.

Только отблеск кровавый из-под открытых век:

Там горят синим пламенем девятнадцатый век,

И двадцатый век, и век двадцать первый.

 

Там горят Предел Богородицы, Царский род,

Юнкера, офицеры, солдаты, крестьянский сход,

Круг казачий, хохляцкий шлях,

иерейское сердце,

И дворянские идеалы – и стать, и масть,

И купечества честное слово, и почвы власть,

И монашеский дух вольнолюбца и страстотерпца.

 

… Догорай, умирай и воскресни! В знак этой вины

Осаждай снова Плевну, пройди три стены,

три войны,

У черты роковой помолись Приснодеве Марии,

Доложи Государю: «Подавлены бунтовщики,

И пожары потушены, и при параде полки

Царской армии генерала от инфантерии!»

ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

В России Хронос побеждён,

к пространству пригвождён:

с погодой слит, с рельефом свит

и звёздами блазнит.

 

Здесь Ленин Сталина дерёт

за рыжие усы.

Здесь Сталин Ленина ведёт,

схвативши под уздцы.

 

И птица Сирин здесь поёт

невиданной красы.

И в недрах – Древний Змей живёт,

и в кузнях – кузнецы.

 

Башмачкин мокрый снег жуёт,

Тряпичкин жжёт чубук.

И Клячкин открывает рот,

да вырубили звук.

 

Все рядом: там – приказчик пьян.

Ямщик попал в буран.

Святая Ольга жжёт древлян,

бьёт заяц в барабан.

 

Бомбист таскает динамит,

язык ломает фрик,

чело Державина томит

напудренный парик.

 

И стелятся туман и дым,

и Врангель входит в Крым.

Прощается славянка с ним,

а я останусь с ним.

 

Эпох сливаются слои,

хоть в славе, хоть в крови,

где все чужие – как свои,

пускай и визави.

 

Глядит зелёная звезда,

Земля пред ней, что взвесь,

и говорит, что навсегда

мы вместе будем здесь.

БЫЛЬ

Как позвал Илья-Пророк Угодника Николая

обойти нашу землю, пройти полями-лугами.

И пустились в путь, ничего здесь не узнавая,

невеселыми ступали ногами.

 

Наконец встретили дурачка на поляне.

Решили порасспросить о мире, о человеках:

А есть ещё наши люди?

А где крестьяне?

А где пушные звери в лесах?

Где рыба в реках?

 

Где пахари и косари, что встают до свету?

Есть ли ещё мужики в этом народе?

Отвечает им дурачок:

У нас теперь этого нету:

ни мужчин, ни женщин. Каждый одевается по погоде.

 

Все теперь ровня – жена ли, муж ли: у всех застёжка на брюхе.

Мужики рожают, бабы платят, а дети

отрываются и балдеют,

а старики и старухи

сидят в фейсбуке и в интернете.

 

Ну а молитва? А песни свои поются? –

спрашивают странники.

Отвечает им бедолага:

Да песни как раз найдутся,

Хотя бы вот эта, где «м-м» и где «джага-джага».

 

И пошли Илья-Пророк со святым Угодником – Божьи птицы,

головами качают, услышанное никак не свяжут.

И вдруг засмеялись оба:

Экие небылицы!

Кто у дураков-то спрашивает?

Они и не то нам понарасскажут!

 

А дурачок собрал убогих, сирых и малых

и пересказывает им подробности этой сцены:

Они думали, я не понял… Но я узнал их!

Ждут нас счастливые перемены!

г. Москва