Два больших розовых грейпфрута

Два больших розовых грейпфрута

…Счастлив человек, который не ходил по совету нечестивых, и на пути грешников не стоял, и в собрании легкомысленных не сидел… – высоким срывающимся голосом пел царь Давид, и тонкие его пальцы едва касались струн кифары, утопающей в складках белых развевающихся одежд, колеблемых прохладным даже в такую жару иерусалимским ветром. Вряд ли он чувствовал прохладу – загорелый царский лоб покрывали крупные капли пота. Даже золотистая ленточка, стягивающая его длинные вьющиеся волосы, казалось, была раскалена…

Мы с Борькой стояли чуть поодаль, на бордюре, и рассматривали уличного певца.

Халтурщик! – сплюнул Борька и поправил свой тяжёлый автомат «галиль», оттягивающий плечо. – Пошли отсюда…

Мне очень не хотелось бесцельно слоняться по узким извилистым улочкам Старого города, заходить в многочисленные лавки торговцев, по-бараньи пялиться и хлопать глазами, с трудом разбирая быстрый полужаргонный диалект, на котором Борька общался с хозяевами лавок.

Давай отдохнём, – протянул я, но Борька цокнул коваными подковками высоких армейских ботинок и отвернулся.

Оставайся, если хочешь. Один пойду…

Отпускать его не хотелось. Мало того, что его может задержать военный патруль или полиция, ведь ходить в форме с автоматом в арабском квартале солдатам вне службы категорически запрещено, так в его состоянии он и сам запросто натворит кучу глупостей.

Ладно…

Я последний раз оглянулся на поющего Давида и заметил, как тот, допев, аккуратно поставил кифару в невесть откуда взявшийся футляр с бархатной красной сердцевиной, вынул из складок одежд бутылку с русской надписью на этикетке «Стопка» и отхлебнул большой глоток.

Ну, что я говорил? – усмехнулся Борька. – Наш российский, из бывших лабухов, промышляет. С голодухи не то запоёшь…

Сам-то давно старожилом стал?

Я – другое дело. Я в армии, – он похлопал по прикладу автомата. – У меня другая музыка…

Солнце ещё стояло над башней Давида, но уже наплывали неплотные голубоватые облака. Чувствовалось, наступает вечер, а значит, пора выходить из арабского квартала.

Автобусы в этот субботний вечер начнут ходить не раньше шести часов, и можно спокойно подождать у Стены Плача, а потом в общей толпе уехать куда–нибудь в сторону светящейся многолюдной улицы Яффо, но появляться у Стены Плача в форме и с автоматом опять же небезопасно, поэтому мы пошли напрямик к Цветочным воротам, повторяя путь, которым сюда пришли.

Помоги! – Борька остановился, вытащил из кармана пакет с бинтом и закатал рукав.

Кровь из перевязанного предплечья уже не сочилась, но, по неумению, прежнюю повязку я затянул чересчур сильно, и Борькина рука теперь сгибалась плохо, а кожа приобрела лиловый оттенок от застоявшейся крови.

Может, пойдёшь в больницу? – неуверенно спросил я. – А то ещё будет заражение…

Пустяки! – махнул здоровой рукой Борька. – Перевязывай.

Подсохшая ранка было совсем небольшой, однако, когда я отрывал остатки бинта, кровь пошла снова, но уже не такая, как вначале, а розовая и водянистая.

Чтоб им! – выругался Борька, спуская рукав и разминая перетянутую свежим бинтом руку. – Ничего, прорвёмся…

Ну, зачем тебе это всё? – уныло спросил я. – Кого ты собрался искать? Ты хоть запомнил эту девицу и её двух придурков?

Мне б только её найти, – вздохнул Борька, – а тех двух… Да никуда они, черти, не денутся, всё равно залетят когда-нибудь!

Некоторое время мы плелись молча, потом наши шаги стали быстрее, и Борька, не глядя на меня, поинтересовался:

Дуешься? Мол, ввязался в историю, которая тебе нафиг не нужна, да? Гулял бы себе, как вся остальная публика, любовался бы достопримечательностями…

Как можно оставлять человека в беде? – отозвался я.

Да какая это, к чёрту, беда?! – с досадой отмахнулся он. – Я один виноват, это мои проблемы… А тебе – спасибо…

В ближайшей лавке мы купили бутылку водки, и молчаливый хозяин-армянин дал нам в придачу два больших золотисто-розовых грейпфрута.

Пойдём куда-нибудь отсюда, – поморщился Борька, – не могу я больше здесь находиться, среди этих лавок, среди этой суеты…

Мы выбрались из Старого города и пошли по шоссе вдоль высокой розовой стены. Я разглядывал ряды пыльных олив, а Борька пинал твёрдым чёрным носком ботинка мелкие камешки на дороге.

Около нас притормозил большой серебристый автобус с немецкими туристами, и шофёр, высунувшись из окна, принялся бурно жестикулировать, что-то объясняя Борьке.

Что ему надо? – спросил я.

Говорит, что в ту сторону ходить запрещено. Там арабская деревня, и туда лучше не соваться.

На автобусе с туристами мы доехали до Университета на Хар-Ацофим, и разговорчивый шофёр на прощанье погрозил нам пальцем, словно расшалившимся детям.

Хоть и неплохо было бы вместе с туристами побродить по безлюдному в этот час Университету, но оставлять Борьку не хотелось, и мы, отделившись от группы, пошли на смотровую площадку – излюбленное место туристов и влюблённых, нависающую над Кидронской долиной и Старым городом.

Давай выпьем и разбежимся, – сказал Борька, – у тебя дел, наверное, полно. Да и я…

Мы сели на камни, ещё не остывшие от дневного жара, Борька раскупорил бутылку и оглянулся в поисках стаканов. Как правило, после туристов здесь всегда остаётся куча разовых стаканчиков, но сегодня смотровая площадка оказалась чистой, и нам пришлось пить из горлышка.

С этим солдатом я познакомился утром. Вернее, не только познакомился, а даже спас его от кучи неприятностей. Я бродил по Старому городу, разглядывая достопримечательности, и из одного узкого, как кишка, проулка навстречу мне выбежали двое молодых арабов. Столкнувшись со мной, они почему-то испугались и, грубо отпихнув меня, бросились дальше со всех ног. Конечно, бродить одному по извилистым бесконечным улочкам, больше похожим на запутанные и захламлённые коридоры коммуналок, дело неблагодарное и небезопасное, но когда вбиваешь себе в голову, что именно здесь какой-то мистический колорит старого Иерусалима… В общем, мне стало любопытно, почему бежали эти двое арабов, и я прямиком направился в проулок. Через несколько шагов в полумраке, сквозь который с трудом пробивались солнечные лучи из крохотных щелей между сомкнувшимися высоко над головой крыш, я натолкнулся на хрипящего солдата, привалившегося к стене, с автоматом наперевес, и зажимающего окровавленную рану на предплечье.

Это и был Борька. То, что он мой соотечественник, чувствовалось сразу по сдавленной матерщине. Арабы ударили его ножом, но он сумел загородиться рукой и даже, по его словам, одному из них как следует врезал. Шум поднимать он не стал, так как до того нарушил абсолютно все правила посещения солдатами арабского квартала, ведь узнай о том армейское начальство, раненая рука наверняка оказалась бы самой малой из неприятностей, ожидающих нарушителя.

Как ты оказался здесь? – спросил я, едва закончил перевязку раны собственным носовым платком. О том, что у каждого солдата есть пакет срочной медицинской помощи, мы как-то позабыли.

Борька присел на камни мостовой, приставил автомат к стене и полез за сигаретами.

Понимаешь, я здесь уже не первый раз. Девушка мне одна понравилась. Работает в сувенирной лавке. Там… – Он махнул рукой в темень проулка. – Очень хорошая девушка. И я ей, кажется, нравлюсь…

Арабка?

Ну и что с того?! – Борька вызывающе посмотрел на меня. – Какая разница?!

Поморщив нос, я легкомысленно заметил:

Стоило ли ехать в Израиль, чтобы отыскать себе арабку?

Перестань молоть ерунду! – Борька мотнул головой и отвернулся. – Спасибо, что помог. До свиданья…

Ну, нет! Одного тебя я здесь не оставлю. Вдруг эти двое вернутся? Мало ли что…

Не вернутся! Они уже где-нибудь спрятались и неделю носа не высунут. Откуда им знать – может, я все патрули на уши поставил… За нападение на солдата, знаешь, что им бывает?

Что ты собираешься делать? Искать их?

Не помешало бы.

Ты их хоть запомнил?

Не очень.

А девушка твоя знает?

Лавка, в которой она работает, сегодня закрыта. А соседи молчат, как воды в рот набрали.

Наверняка всё подстроено: и закрытая лавка, и эти двое арабов. Откуда ты знаешь, что у них на уме? В глаза улыбаются, а за спиной…

Перестань… – Борька поморщился и прикурил сигарету.

Через некоторое время он встал и, опираясь на моё плечо, повёл меня к выходу. Из проулка мы выбрались на открытую многолюдную улицу и пошли к выходу из Старого города.

…После выпитого глотка Борькино лицо порозовело.

Вот ты говоришь: неизвестно, что у арабов на уме, так? – Он отставил бутылку в сторону и принялся крутить в руках грейпфрут. – А что, они не такие же люди, как и мы?

Такие же. Только мы для них враги, а с врагами, сам знаешь, все способы хороши.

Глупости! – Борька стукнул кулаком по камню и даже закашлялся. – Есть среди них и враги, а есть и вполне нормальные люди. Просто мы плохо знаем друг друга, и даже не хотим узнавать!

Оно, конечно, так, – ухмыльнулся я, – только не ты их почему-то ножом пырнул, а они тебя.

Это частный случай… А если говорить по большому счёту, мы тоже часто к ним несправедливы. Без причины столько лет такое большое количество людей ненавидеть друг друга не может. Уж я-то в армии всего насмотрелся…

Мне очень не хотелось очередной раз выслушивать какую-нибудь пасторальную историю о хороших арабах и нашем к ним несправедливом отношении, каковых почти у каждого солдата для таких штатских собеседников, как я, предостаточно. Или наоборот, о том, какие они нелюди, и спят и видят, как бы испить нашей кровушки.

Давай лучше пойдём отсюда, – предложил я. – Нечего нам здесь делать.

Да, конечно. – Борька кивнул головой и задумался.

Ну? – поторопил я.

Слушай, иди один, а я здесь ещё немного побуду.

Хочешь новых приключений?

Куда уж! Вечером в арабском квартале, сам знаешь… Я только немного отдохну и пойду.

Чувствовалось, он врёт. В его девятнадцать или двадцать лет наверняка любая предосторожность кажется надуманной, и в Старый город он непременно вернётся разыскивать обидчиков, едва я уйду.

Ну и дурак! – плюнул я. – Погибель себе ищешь!

Что ты привязался?! Кто ты такой вообще, чтобы мне указывать? – Борькины щёки моментально порозовели, напряжение, под которым он находился всё это время, наконец-то нашло выход. – Почему я должен поджимать хвост?! Мы в своей стране! Не я должен бояться кого-то – меня пусть боятся… Да и зачем вообще это нужно?! Мы боимся друг друга, оттого и враждуем. А больше всего, наверное, боимся сами себя…

Вот тебе и раз! Этот сопливый мальчишка, который моложе меня в два раза, рассуждает о том, чего ещё и сам толком не представляет! Плюнуть бы в самом деле, развернуться и уйти. Наверное, я так и сделал бы, не будь он ранен. Чего не наговоришь в горячке! Лучше попытаться его успокоить и уломать не ходить в Старый город. А там, глядишь, остынет и одумается.

Арабы, между прочим, тоже считают эту землю родной, – начал я, – они тут поколениями живут. Библейская история им не указ. Все по-своему правы, а кровь почему-то льётся…

К чему ты это говоришь?

Ты же первый начал.

Мне можно… Хотя давай не будем об этом. Надоело… – Борька остыл так же быстро, как и завёлся. Он отвернулся от меня и стал потихоньку отгибать край повязки, стягивающей рану.

Мне и самому не хотелось спорить о вещах, которые всем кажутся очевидными, но никто ещё не придумал, что нужно делать.

Давай ещё по маленькой, – предложил я, – и пойдём на Яффо по чашечке кофе выпьем.

Не хочу, – лениво протянул Борька.– Просто пройдёмся, – сказал он, перебрасывая через плечо широкий брезентовый ремень автомата.

Большим приплюснутым шаром, уже без лучей, солнце постепенно заходило, и на Старый город внизу под нами наплывала серая вечерняя тень. Лишь неестественно большой позолоченный купол мечети Омара всё ещё играл и искрился, отражая последние солнечные неяркие блики.

Секунду. – Борька вернулся и взял грейпфруты. – Зачем добру пропадать? На, возьми, – он протянул мне сперва один, а потом и второй.

На университетской автобусной стоянке было пусто – ни автобусов, ни людей.

Остановим попутку, – вздохнул Борька, и мы пошли по дороге в город.

Разговаривать ни о чём не хотелось, тем более жара ещё до конца не спала, а первый вечерний ветерок пока не приносил долгожданной прохлады.

Знаешь, я, пожалуй, оставлю тебя, – сказал Борька через некоторое время и остановился. – Не пойду на Яффо…

Мне больше не хотелось ни спорить с ним, ни уговаривать.

Как знаешь. На, возьми на дорожку…

Борька повертел в руках грейпфрут и вздохнул.

Спасибо за то, что ты меня не бросил. Не обижайся, если что не так. До свиданья…

Он свернул на боковую улицу и быстро пошёл, не оглядываясь. Пару минут я смотрел ему вслед, потом увидел грибок остановки и решил подождать автобуса. От выпитой водки немного клонило в сон, и я присел на тёплую пластиковую лавку под козырьком. Думать ни о чём не хотелось, и я принялся бессмысленно крутить в руках оставшийся грейпфрут. Он очень напоминал заходящее солнце – был такой же большой, розово-жёлтый и тёплый. И ещё почему-то напоминал… купол мечети Омара.

Неожиданно я подхватился и чуть ли не бегом бросился на ту улицу, по которой ушёл Борька. Она была почти прямой, с двумя рядами аккуратных одноэтажных домиков, утопающих в зелени. Лишь где-то вдали улица плавно сворачивала и, наверное, тянулась до самого Старого города.

Через несколько шагов я запыхался и остановился. Нигде Борьки не было. Лишь метрах в десяти от меня на серых каменных плитках тротуара одиноко лежал большой розовый грейпфрут. Я наклонился и поднял его. Это был тот самый грейпфрут, что я дал Борьке, такой же, как и мой, только почему-то уже холодный и какой-то увядший.