Журнальный мир

Вера

Вера отвлеклась от фильма, посмотрела в иллюминатор. Небо заметно посветлело. Иллюминатор с краев был покрыт инеем. Стюардесса унесла недопитый кофе. Вера выключила ноутбук, сложила столик.

Вскоре показались блеклые, укутанные ватой огни города. «Туман», — подумала Вера. Пока самолет заходил на посадку, Вера рассматривала центр, с волнением узнавая очертания: Ангара, сквер Кирова, Карла Маркса, Советская, ИВАИИ… Наконец самолет приземлился. Спускаясь по трапу, Вера глубоко вдохнула холодный влажный воздух и подумала: «Я дома?»

1.

Вера уехала из Иркутска, когда училась на последнем курсе журфака. Она выиграла конкурс Свободного университета Берлина на изучение фотографии. Домой приезжала редко. Сначала — пару раз в году, чтобы увидеть родителей, а после того, как те переехали в Новороссийск, лишь однажды — на свадьбу Оксаны.

Тогда было как-то неловко, неуютно. Оксана, с которой они сидели рядом на лекциях, гуляли по набережной, взявшись за руки, стала чужой, незнакомой. Шикарная свадьба, дорогое платье, сложная прическа, кольцо с бриллиантом. Она постоянно дергала Веру — просила сфотографировать ее, мужа, родственников: «Вер, ну давай, как ты умеешь…» Вера наводила объектив, но не видела кадра, не понимала его. Приглашенный фотограф терпеливо ждал, украдкой с восхищением ее разглядывая.

Вера не могла поверить, что на третьем курсе хотела фотографировать только Ксану. Та была диковатой, мальчишески угловатой, резкой, много курила. Вера все пыталась поймать правильное освещение, которое подчеркнуло бы и без того острые скулы. Когда Вера уезжала в Берлин учиться, Ксана сказала только: «Ну, ты давай там…» Ответила на письма Веры она лишь однажды. Написала, что у нее все хорошо и приложила фото со спины — она побрилась налысо и еще больше похудела. А потом — пропала на пять лет. Вера смирилась, как смирялась когда-то с ее немотивированными вспышками ярости, когда Ксана могла швырнуть в нее бокал с недопитым вином, или приступами буйной радости, когда она вприпрыжку бежала по Карла Маркса, чтобы успеть поймать момент, когда солнце садится за Ангару. Вера лишь улыбалась уголками губ, стараясь не упустить подругу из виду.

Когда они встретились снова, Оксана округлилась, отрастила волосы до плеч и начала жить на позитиве. По пути на свадьбу Вера провела почти сутки в самолетах, где от нервного ожидания не могла ни есть, ни спать. Она еле выдерживала бесконечные тосты и слова восхищения молодыми. Все пыталась безуспешно поймать Ксанин взгляд, чтобы снова чуть улыбнуться и почувствовать, как глаза застилает мягкая баюкающая пелена, отгораживающая их двоих от мира. Вера уехала, как только начались пьяные танцы, сославшись на джетлаг. Уже вернувшись в Берлин, где после университета нашла работу в местном офисе агентства N, она как можно скорее обработала фотографии и отправила их Оксане. Ту они не впечатлили, о чем она сообщила, не стесняясь в выражениях, — это было третье письмо (вторым было электронное приглашение на свадьбу). Вера решила, что больше в Иркутск не вернется. С тех пор с Оксаной они не общались.

Но вот — Вера снова в Иркутске, чтобы прочесть короткий курс о фотографии на родном факультете.

Такси стояло на светофоре на углу Советской и Декабрьских Событий. Парк вокруг усадьбы Сукачева уже пожелтел. Уличные фонари зябко подрагивали в растворяющемся тумане. Вера невольно начала думать, как бы поймать эти розоватые короны на фоне сиреневого неба. Загорелся зеленый, и такси тронулось. Кадр получился смазанным.

В гостинице она приняла душ и, не разбирая чемодан, рухнула спать.

Проснулась Вера около полудня. За окном было солнечно, блестело высокое лазурное небо. Вера полистала Facebook, собралась было написать Стасу, что уже приехала, но не смогла себя заставить — хотелось провести время наедине с городом, который никак не хотел отпустить ее от себя.

2.

Она вышла из отеля и направилась в сторону набережной. С реки уже тянуло осенней прохладой и будущими дождями. Вера перешла дорогу и вышла на берег. Ангара разбрасывала кругом солнечные блики, уставшие за лето тополя что-то лепетали напоследок. Мимо пробежал молодой человек в наушниках. Вера подошла к лестнице, спускавшейся к воде. Кое-где ступени осыпались, обнажив скелет арматуры. Двенадцать лет назад река плескалась у самого края, бунтовала, стараясь дотянуться выше. А теперь съежилась, отступила, обнажив галечное дно, начавшее зарастать травой. Вера резко отвернулась, смутившись, будто ненароком увидела тщательно скрываемые приметы старости. Машинально сфотографировала мост через Ангару, спускавшийся с высокого левого берега, и пошла в сторону университетской библиотеки.

Вера жадно глотала влажный воздух, стараясь задержать его в легких подольше, не вслушиваться в тревожный голос, затянувший свою партию в дальнем уголке сердца. Она замедлила шаг, пытаясь поймать возносившее ее когда-то ощущение полета, чтобы хоть на пять минут вернуться на двенадцать лет назад, просто идти, придумывая небылицы, каждая из которых могла бы оказаться правдивой.

— Вера?! — вдруг раздался вопль откуда-то сбоку.

Она повернула голову: по бульвару резво семенил толстяк.

— Стасик?! — не веря своим глазам, воскликнула Вера, тут же ощутив укол совести за то, что сразу не написала лучшему университетскому товарищу, с кем они спасали друг друга на экзаменах и выручали деньгами, болтали сутки напролет и заливали дешевым вином неудачные романы.

— Ты вообще нормальная? Ты почему не позвонила?! Я собирался тебя завтра встречать с оркестром, — смеясь, кричал он, подняв и закружив Веру.

— Сорян, я решила не напрягать тебя. Вставал бы, мучился… — Вера улыбалась, стараясь скрыть неловкость.

— Ну все, теперь придется отменять оркестр, платить неустойку, — не унимался Стас, аккуратно опуская Веру на землю. Она чуть качнулась.

— Слу-ушай, а ты что-то еще лысее стал. — Вера попыталась сменить тему разговора, преувеличенно внимательно разглядывая его блестящую на солнце голову. — Специально фотку в FB не меняешь, чтобы тебя из друзей не удаляли?

— Мать, ты — лучшая! — в тон ответил Стас. — Знаешь, как утешить мужчину в разгар кризиса среднего возраста.

— А то! — Вера поднялась на цыпочки и чмокнула его в лоб.

— Ты чё вообще делаешь-то? Пойдем по кофе тяпнем?

— Давай. Я пошла поснимать, но меня что-то рубит после перелета.

— Вот-вот. Тебе камера всегда была дороже меня… — Стас галантно предложил Вере свернутую калачиком монументальную руку.

— Ты — вне конкуренции. — Вера с удовольствием оперлась на нее, во всем доверившись Стасу.

Он повел ее вдоль набережной, отвешивая один комплимент за другим. «Как постарел», — с болью подумала Вера, украдкой оглядывая друга, с которым общалась последние три года только в мессенджерах. Возле пивного ресторана, вход в который был оформлен в английском стиле, Стас остановился: «Прошу» — и церемонно пропустил ее вперед.

Интерьер был выполнен с претензией на лондонский паб минимум со столетней историей. Но Вера точно помнила: здесь была ведомственная столовая, где можно было неплохо пообедать за восемьдесят рублей, если прикинуться аспирантами из соседнего института. Вера посмотрела на Стаса, который остановился в проходе и сиял, наблюдая за ее реакцией. Но прежде чем она произнесла уже готовую сорваться с языка колкость, к ним подлетела хостес:

— Здравствуйте, Станислав Викторович! Позвольте, я провожу вас за столик.

— Спасибо, Катя. Все хорошо?

— Да, на вечер почти все столики забронированы.

— Супер!

Катя провела их к столику, расположенному чуть поодаль от других, в углу зала. Оставила одно меню для Веры и ушла.

— Станислав Викторович… — тут же передразнила Вера, еле сдерживая смех. — Это и есть твоя кафешка?! — Вера села, изобразив готовность внимательно выслушать историю успеха.

— Не, а в чем проблема? — Стас сиял от гордости. — У тебя, любовь моя, память как у рыбки гуппи — пять секунд. Я писал тебе вообще-то!

— Блин! Ты писал: «Я сделал кафешку на месте столовки с тараканом». Ты кафешки вообще видел?

— Ой, все… Чё ты к словам цепляешься? Ну, паб сделал. Так лучше? Был в Лондоне, понравилось. Думаю, чё бы дома такой не сделать? Я тут сам, между прочим, все придумал, родил, можно сказать, в муках! — патетически завершил тираду Стас, откинувшись на спинку стула и уперев руки в край стола. Вид у него был как у сытого кота. — А ты выбирай, выбирай, — кивком головы указал он на меню, — тут вкусно, не отравят.

— Я надеюсь, — ответила Вера, открывая папку. — Ты хотя бы поваров поменял? Я этого таракана никогда не забуду.

— Ой, мать, молчи! Я полысел, пока поваров искал.

— А-а-а… — со смехом протянула Вера.

Подошла официантка, приняла заказ и, обворожительно улыбнувшись хозяину, ушла.

— Ну, как ты? — начали они почти одновременно и попадали со смеху.

— Давай ты! — сказала все-таки Вера, опустив голову на скрещенные на столе руки, как делала всегда, когда слушала рассказы Стаса об очередном прожекте или несчастной любви.

— Да, собственно… — замялся Стас, оглядываясь, — работаем…

— Я все хотела спросить: неужели на телевидении так много платят? Как это все вообще?

— Ну как тебе сказать, — протянул Стас. — Выборы же губернаторские у нас вернули. А у меня программа о политике, рейтинги… Туда-сюда. Договорились, в общем, я в счет долга взял там за одну кампанию, вот, столовку. Ну, там, своих немного вложил. Ну, ничё так, идет бизнес.

— Ваш кофе. — Официантка вернулась, поставив перед ними по большой чашке капучино.

— Спасибо, Юля, — поблагодарил Стас. Юля просияла и ретировалась.

— Понятно… А я вот — в родные пенаты.

— Хоть так тебя заманить, — тепло улыбнулся Стас. — Какие вообще планы?

— Да не думала особо. Может, на Байкал сгоняем?

— Запросто! С ночевкой. — Стас заговорщически улыбнулся.

— Хм… — Вера кокетливо ухмыльнулась в ответ, по дурацкой привычке помешивая ложечкой кофе, в который никогда не добавляла сахар. — Посмотрим…

— Ты скажи, как надумаешь, я наколдую чё-нить, — быстро, будто отмахнулся, ответил Стас. — Ксане не писала еще? — неожиданно тихо спросил он.

Вера помолчала несколько секунд, сделала глоток кофе, переложила ложечку на другую сторону блюдца. Юля принесла омлет. Они напряженно молчали, пока официантка расставляла на столе тарелки, приборы и склянки с перцем и солью.

— Нет, — ответила Вера, когда они остались вдвоем. — Думаешь, стоит? Я все никак от свадьбы отойти не могу, — принужденно пошутила она.

— Ну, слушай, столько воды утекло, — тихо сказал Стас. — Ксана всегда была дерганая, чё я тебе-то объясняю. Думаю, на самом деле она будет рада. — Он грустно улыбнулся. И Вера отметила, какими глубокими стали его морщины, лучами расходившиеся от уголков глаз. Раньше они исчезали, стоило только Стасу стать серьезным. Теперь — были видны постоянно.

— Зачем? У нее своя жизнь. Нет больше нашей развеселой троицы. С чего ты вообще о ней заговорил?

— У Ксаны невеселая жизнь. Ей нужна поддержка. Она пыталась покончить с собой. Я не знал, как тебе сказать после ваших этих всех…

— Твою мать… — вырвалось у Веры. Она молча смотрела на Стаса.

— Мы тогда опубликовали ее стихи сборником, не помню, говорил тебе, нет. Не все их поняли, короче. Были разгромные отзывы. Ты же помнишь наш жж-шный террариум? Ее доставали сволочи всякие. Она бросила писать — тогда еще делилась со мной. Я говорил ей, что не нужно слушать, что все — фигня. Потом Вадим этот придурошный всплыл. И вот вся эта свадьба. Я надеялся, после развода как-то наладится. Нашел ей няню для сына. Приятель у меня, Генка, помнишь, на два курса младше нас учился? У него сайт городской. Уговорил взять ее выпускающим. Она вроде даже повеселела, работала. Посещаемость при ней вдвое выросла. Журналисты на нее молятся. Генка ее главредом назначил — зарплата, все. А она… Полгода назад где-то — Генка рассказывал со слов девчонок — пришла утром уборщица и нашла ее в кабинете без сознания. То ли таблеток наглоталась, то ли чё. Вызвали, короче, скорую. Откачали. Девчонки треплются. А она — молчит. Вообще ни слова. И не подпускает к себе.

Вера молча смотрела на остывший омлет.

— Ты ее знаешь — она пошлет, все, что хотела, она мне уже сказала тогда, после свадьбы.

— Попробуй, — умоляюще посмотрел на Веру Стас.

— Ладно, я пойду. — Вера вдруг начала суетливо собираться. Скомкала салфетку, лежавшую на коленях. Поднимаясь, задела вилку. Та упала со звоном.

— Вера…

Вера остановилась и, посмотрев Стасу прямо в глаза, сказала:

—Пока.

3.

Вера вышла из ресторана, быстрым шагом — до берега Ангары. Остановилась у парапета, закрыла глаза, ветер сдувал с ресниц слезы. Сердце отбивало шаманский ритм, что есть мочи колотя в какой-то потаенный барабан. Трясущимися руками Вера достала телефон, открыла почту, стала искать Ксанино последнее письмо, страшась найти там предвестья дикого шага, понять, что это она, Вера, не остановила самое дорогое существо на свете, но поисковик ничего не находил. Вера перешла в мессенджер, начала писать Ксане, молясь, чтобы этим номером она все еще пользовалась. Потом стерла все, убрала телефон и зашагала, куда понесли ноги, будто закупоренная в стеклянном сосуде, не пропускающем из внешнего мира ни свет, ни звук, ни запах. Очнулась на перекрестке Ленина и Карла Маркса. На противоположной стороне улицы величественно умирала некогда лучшая гостиница города, где когда-то Колчаку доложили о подходе 5-й армии, а теперь на фасаде красовалась гордая надпись: «Дворец профсоюзов». Вера засмотрелась на элегантные решетки балконов в стиле модерн, узор которых повторяли барельефы в простенках между огромными витринными окнами первого этажа. Машинально достала камеру и начала снимать, стараясь сквозь объектив разглядеть суть города, прячущуюся под ветхой штукатуркой.

Наконец удовлетворившись сделанными кадрами, Вера пошла дальше, почувствовав облегчение. Вдруг в кармане тренча загудел смартфон. Вера достала его.

Оксана Потапова: «Я могу рассчитывать на твой звонок?»

Вера остановилась как вкопанная. «Стасик, чтоб тебя!..»

Vera Aronberg: «Да, конечно. Я просто сегодня только прилетела, еще толком не пришла в себя :)».

Оксана Потапова: «Двойное утверждение подразумевает отрицание. Я поняла. Хотела предупредить, Рудольф в понедельник попросил меня прийти. Не хотелось неприятных сюрпризов. Вот».

Вера не верила своим глазам. Это была та же Ксана, с которой они перекидывались записками на лекциях. Та же безапелляционность, никаких уменьшительно-ласкательных суффиксов. Вера буквально видела, как Ксана, говоря «вот», выглядывает из-под длинной челки и щелкает зажигалкой.

Vera Aronberg: «Это был бы приятный сюрприз».

Оксана Потапова: «А».

Вера подождала еще минуту, но Оксана больше ничего не написала. Тогда Вера убрала телефон и с колотящимся сердцем пошла дальше.

4.

Стас растерялся. Забросил свой капучино. Не о такой встрече он мечтал, конечно. Он полюбил Веру еще в универе, как любят лучшего дворового друга детства, как человека, которому можно позвонить в четыре утра и сказать: «Че-то как-то хреново все…» — и быть понятым. Конечно, они пытались встречаться, но из этого ничего не вышло. Хотя друг друга они совершенно не стеснялись и в постели сумели реализовать свои самые смелые желания, стебаться и ржать друг над другом им нравилось больше. Поэтому начавшийся было на втором курсе секс-марафон как-то сам собой сошел на нет. Зато осталась куча времени для ночных посиделок за мартини и сигаретами, мечтаний о великом будущем и планов, где бы заработать пять-десять тысяч, чтобы заплатить за комнату и еще немного на пожить и выпить. Все это Стас ценил больше всего. Больше девушек, которые были у него тогда и после. Потому что только с Верой он мог выдохнуть и быть самим собой, не пытаться казаться «приличным», «умным», «продвинутым», «крутым». А просто отпустить себя — как тогда, в один прекрасный августовский день, когда они не вылезали из постели почти сутки.

Теперь Стасу было не по себе из-за того, что он расстроил Веру, не смог подтолкнуть ее к разговору с Оксаной, которую тоже любил, но издалека и всегда немного побаивался. Стас рыкнул на официантку Юлю, которая хотела забрать недопитый Верой кофе и недоеденный омлет. Он знал: ни писать, ни тем более звонить сейчас не стоит.

Вера и Ксана идеально дополняли друг друга. Когда Стас смотрел на них, то недоумевал, зачем существует весь остальной мир. Завораживала их странная и какая-то первобытная связь, он так и привязался к обеим сразу. Стас помог Ксане после развода с работой, с няней, но без Веры стать другом по-настоящему не сумел.

Виделись они редко — только на каких-то мероприятиях, куда он приходил как модный ресторатор, а она — как главный редактор самого популярного городского сайта. А потом произошел вот тот случай. Стас переживал, как если бы обещал Вере заботиться о непутевом подростке, но провалил задание. Ему не хватало слов, он не понимал мотивов Ксаны и побаивался ее ледяного взгляда из-под челки.

Стас решил, что девушкам надо встретиться лично. Он надеялся, что Вера справится лучше него. Он позвонил Рудольфу и напросился на Верину лекцию. И от имени Ксаны тоже. Потом заказал еще один капучино и углубился в изучение отчета за месяц.

5.

В ночь на понедельник Вера спала очень плохо. Просыпалась каждые полчаса, смотрела на часы в телефоне, вздыхала, ворочалась и проваливалась в вязкую тревожную дремоту. Проснулась разбитая в восемь утра. После разминки и пяти километров по набережной почувствовала себя немного лучше.

Пара у Рудольфа была в двенадцать. Вера спокойно позавтракала и обстоятельно проверила план лекций и подготовленные еще в Берлине презентации. Немного теории на основе работ Барта, Сонтаг, Капы, Рэя, Беньямина, иллюстрации, разбор местных примеров. Вместо третьей и четвертой лекций Вера по просьбе Рудольфа будет со студентами снимать в городе, а пятая встреча станет завершающей, на ней будут отмечены лучшие работы. Для Веры это был первый подобный опыт, она долго сомневалась, стоит ли все это затевать, но Рудольфу — человеку, научившему ее держать в руках фотоаппарат, — отказать в мастер-классе для его студентов не смогла.

На факультет она пришла почти на час раньше, чтобы пообщаться со всеми преподавателями. Многое изменилось, но, к счастью, не все: Вера с нежностью обходила студентов, сидящих, как и она когда-то, на полу в узком коридоре. Но теперь со смартфонами, а не с книгами.

Ксана пришла к самому началу лекции. Вера заметила ее боковым зрением, пока настраивала с Рудольфом проектор, и резко повернулась к ней. Ксана едва улыбнулась.

— Оксаночка, здравствуйте! — обрадовался Рудольф. — Спасибо, что нашли время. Станислав еще обещался, но, боюсь, опоздает, как обычно.

— Для вас — всегда! — по-настоящему улыбнулась Ксана.

Прозвенел звонок. Студенты начали рассаживаться, Вера, так и не успев ничего сказать, поспешила к кафедре.

Первые десять минут она страшно нервничала, все прислушивалась к себе — не дрожит ли голос. После того как, стараясь не шуметь, но от этого производя еще больше грохота, в аудиторию с извинениями ввалился Стас, будто исчезли эти двенадцать лет, стало легко и просто, хотя стройный план полетел в тартарары: студенты увлеклись, перебивали, задавали массу вопросов. Вера рассказывала, как работает, вспоминала случаи из практики, рассуждала об этике в профессии. К концу лекции Вера даже забыла о том, что Ксана в аудитории.

После звонка студенты обступили ее и продолжали спрашивать, но уже о более приземленных вещах: как получить заграничную стипендию, что самое трудное в работе, сколько она получает. Вдруг один мальчик в очках со стильной массивной оправой спросил: «А вы можете вернуться в Иркутск?» Вера растерялась и начала тянуть что-то невнятное: «Ну что значит “можете”? Я скучаю, конечно. Это мой родной город…» Мальчик торжествующе улыбался.

— Так. Антипов! Мне кажется, вам уже пора на следующую пару! — скомандовал Рудольф, бросив на Веру извиняющийся взгляд.

— Интересная у тебя жизнь. — Оксана подошла, когда Рудольф выпроваживал из аудитории последних студентов и Стаса, который уже начал с кем-то нудный разговор по мобильнику, а Вера выключала ноутбук.

— Рутина, как везде, — сдержанно улыбнулась в ответ Вера. — Я рада тебя видеть…

— Вера, спасибо вам! — К ним подошел Рудольф. — Я опасался, по правде сказать: нынешнюю молодежь очень трудно увлечь — еле досиживают лекции. Но вы их вроде бы сумели заинтриговать.

— Сумела-сумела, — неожиданно тепло сказала Ксана. — Я даже надеюсь, что под это дело уговорю кого-нибудь снимать для нашей галереи — ее обновлять надо каждый день, а хороших снимков на самом деле мало.

— Прекра-а-асная идея! А потом я этого увлеченного, как вас, буду только на экзаменах видеть блеющим о том, что у него много работы, — притворно возмутился Рудольф.

Они поболтали еще немного, и Вера с Оксаной вышли на улицу. Солнечные блики прятались в уже пожелтевшей листве окрестных берез.

— Может, пройдемся? — неуверенно спросила Вера, избегая Ксаниного взгляда.

— Можно — у меня отгул.

Вера наконец смогла посмотреть Ксане прямо в лицо. Та улыбалась. Вера смогла дышать, сбрасывая с каждым вздохом, как тяжелый груз, все годы, что они не виделись, все слова, что друг другу не сказали. Тревожный голос притих.

Минут десять они шли молча. Ангара текла расплавленным золотом. На парапете сидели две чайки.

— Ты почти не изменилась, — осторожно сказала Вера.

— Уж да уж, — ухмыльнулась Ксана. — С нашей последней встречи я потеряла пятнадцать кэгэ, большую часть волос, свежесть ланит и мужа.

— Зато чувство юмора осталось, — парировала Вера.

— Мое — со мной, — рассмеялась Ксана. Она остановилась. — Я тоже рада, что ты здесь, — сказала она, посмотрев Вере в глаза.

— Что случилось?

— Что-то пошло не так, — ухмыльнулась Ксана, возобновляя движение. — Классика — встретил смазливую студентку, я его послала.

— Тебе плохо?

— Нет. Нормально.

— А сын как?

— Да он и не помнит его, по ходу. Ни разу не спрашивал.

Вере захотелось обнять Ксану, но она не решилась.

— А ты как? — спросила Ксана, доставая из сумки пачку сигарет.

— Нормально — работаю, — улыбнулась Вера.

— Это правильно. Я — тоже. Хочешь? — Ксана протянула ей открытую пачку.

— Давай, — обрадовалась Вера. — Сто лет не курила, — начала она оправдываться, закашлявшись после первой затяжки.

— Так у вас-то дорого.

— О! Это — да! — рассмеялась сквозь дым Вера.

6.

Они сидели в круглосуточной пиццерии на Ленина, потягивали кофе из пластиковых стаканчиков, на столе в одноразовых тарелках лежали надкушенные куски пиццы. Раньше они втроем со Стасом часто приходили сюда, когда уставали слоняться по городу летними ночами, когда под утро возвращались из клуба, но никак не могли разъехаться и выдумывали свою прекрасную будущую жизнь, опираясь на пошатывающиеся, попахивающие хлоркой столы.

— А здесь всегда была такая тоска? — брезгливо протянула Ксана, озираясь по сторонам.

— Нет, конечно! Здесь был мишленовский ресторан!

— Черт возьми, мы ведь реально это ели. — Ксана с подозрением рассматривала свой кусок пиццы.

— Ну, готовили лучше. — Вера подняла тарелку на уровень глаз, внимательно изучая содержимое.

— А серьезно — ты бы вернулась сейчас? — неожиданно спросила Ксана.

Вера долго молчала. Потом сделала глоток уже холодного кофе и ответила:

— Даже не знаю. Иногда я думаю об этом. Такое чувство, будто я что-то забыла сделать. Собиралась-собиралась и забыла. Здесь, мне кажется, я начинаю вспоминать, видеть что-то снова. Это небо, вода, воздух… Но и Берлин я люблю уже, мне тяжело без него… Работа опять же…

— Ну, да… — протянула Ксана. — Я иногда думаю, было бы хорошо, если бы ты не уезжала.

— Почему? — Вера пристально посмотрела на Ксану.

— Это была бы другая жизнь.

— Не факт, что лучше.

— Не факт, — меланхолично отозвалась Ксана.

Обе замолчали. В пиццерию зашли трое юношей и две девушки, продолжая громко обсуждать случай с каким-то Коляном. Они скинулись на пиво и две пиццы, а потом долго обсуждали, с чем брать.

— Мы такие же были? — спросила Ксана.

— Да, — грустно ответила Вера.

— Я бросила писать, — безучастно сказала Ксана.

— Я знаю.

— Стасик, чтоб его…

— Почему?

— Без понятия. Не могу. Ни слова. — Ксана сделала паузу, долго смотрела в темное окно, отражавшее юную компанию, галдевшую над одной из девиц, которая пыталась что-то кому-то объяснить по телефону. — Помнишь нашу книгу? Ты обещала к ней фоток.

— Я присылала, — тихо ответила Вера, чтобы не было слышно, как дрожит ее голос.

— Я помню. Как-то не пошло. Я хотела вырастить это, выносить. Чтобы звучало… — Ксана оборвала себя на полуслове.

Обе замолчали. Смотрели на компанию молодых людей, уже получивших две свои пиццы и жадно хватавших куски.

— Все мое писательство закончилось теми стихами. Все идеи умерли. О чем вообще была наша книга?

— О человеке, который путешествует вслед за дождем.

— А-а-а…

— Не нагнетай, ты просто устала. Возьми отпуск настоящий. На месяц. Сына бабушке отдай. Или Стасику — он будет рад. Выдохни.

— Ты мне еще йогу порекомендуй и психотерапию. При чем здесь… Закончилось все. Вот они тоже мечтают покорить мир. — Ксана злобно кивнула на компанию. — Но мир их тупо сожрет.

— Крушение иллюзий — часть жизни, — неуверенно заметила Вера.

— Спасибо, кэп! — Ксана начала распаляться. — Как жили-то без тебя?! Почему всё так? Я не понимаю. Кругом вечно все копошатся, что-то едят, пьют, срут, трахаются, ипотеку берут. Чтобы что? Какая разница, в каком состоянии сдохнуть? Все равно пусто кругом. У меня есть сын — значит, я не умру, он станет моим продолжением. Черта с два. Кирилл — отдельный человек, он не я, не только я. Он за меня ничего не поправит. Он мне в могиле свет не включит. Полжизни прошло. И больше ни одной долбаной строчки. Ни одной. Не получается, не могу. Я думала, я пишу — значит, я существую. Но я выдумала то, чего никогда не было… Никогда. Что ты знаешь о пустоте? — Ксана вдруг повернулась, и Вера с ужасом увидела ее лихорадочные глаза, остервенелые от замурованной внутри боли. — Что ты знаешь о невозможности сказать, когда каждый день — напоминание о беспомощной немоте? Когда мечта оказывается болотным огоньком? Что ты знаешь о пустоте, которая окружает тебя? В которой не за что ухватиться, некого позвать и некуда вернуться, потому что во времени нет обратного пути? Время — как собачий хвост, его не поймать, только преследовать. Где я свернула не туда, где ошиблась, где потеряла себя? Почему решила, что я могу писать? Откуда вообще берется эта уверенность? Вот ты почему знаешь, что ты — фотограф? Почему ты знаешь, а я — нет? Ведь все на самом деле — никто, куски мяса, сырье, из которого через миллиарды лет образуется нефть будущего. Просто не каждый готов смотреть правде в глаза. Прятаться за собственным отражением в зеркале всегда спокойнее, чем пытаться себя разглядеть по-настоящему. Мудрость в том, чтобы смириться и просто пройти путь из ниоткуда в никуда, не обременяя себя лишними попытками дотянуться до звезд.

— Ты писала офигенно. Тебе просто нужно отдохнуть, — повторила Вера шепотом.

— Не сочиняй! — резко и громко оборвала Ксана. После долгого молчания продолжила будто сама с собой: — Смотрю вот на Кирилла и боюсь. Какой будет его жизнь? Как узнать наверняка, что все сложится хорошо, что он не будет мучить себя василисками?

— Он будет счастлив, если ты будешь рядом, — тихо сказала Вера.

— Знаю, — еле слышно после долгой паузы ответила Ксана. Вера что есть сил молча обняла ее — слова путались, мешали друг другу, превращая язык в тяжелого неповоротливого слизня. Ксана осталась сидеть неподвижно.

В отеле Вера долго не могла уснуть. Снова и снова звучал в голове голос Ксаны, снова и снова запоздалым потоком пополам со слезами лились признания. Вера кляла себя за то, что не сказала, не поймала то самое главное, волшебное слово, которое бы все исправило, все вернуло, все залечило. Брала телефон, чтобы позвонить Ксане, но вспоминала о ее сыне и пугалась. Смотрела в зеркало и не видела в нем себя. Под утро Вера выпила таблетку снотворного и решительно улеглась спать.

7.

Вера и Стас шли по Карла Маркса. На следующий день ей нужно было лететь в Москву, а оттуда — в Берлин. Оба молчали. Стас очень переживал: за неделю он привык, что Вера снова рядом. Теперь снова придется пересчитывать часовые пояса, чтобы выбрать подходящее время для звонка по Skype, и постепенно перейти лишь на редкие сообщения в Telegram.

Вера пыталась запечатлеть город, звенящий прохладой сентябрьский воздух. Она знала, что Стас расстроен, как всегда, поэтому не заговаривала первой, выжидая момент, когда он наконец выскажет разом все, что думает. Как правило, это сильно облегчало последующую коммуникацию.

— Вера, может, тебе вернуться? — решительно вступил Стас.

— Стасик, не начинай, пожалуйста. Я не могу. Я люблю Иркутск, конечно, но моя жизнь — там. Моя работа — я люблю ее вообще-то! — Вера глупо отделывалась второсортными отговорками, презирая себя за то, что говорит их именно Стасу, но не могла остановиться.

Стас вздохнул. Несколько минут они шли молча. Под ноги изредка попадались и робко, испуганно шуршали первые опавшие листья.

— Я поговорила с Ксаной. Ей совсем хреново. Ты пригляди за ней, пожалуйста, — попросила Вера, не поднимая головы.

— Я стараюсь, — развел руками Стас, — но ты же знаешь…

— Да, — кивнула Вера.

Утром Вера улетела. Она расплакалась, когда самолет набирал высоту над городом — сверкающая Ангара, знакомые очертания улиц, прожекторы стадиона «Труд», Иркутск-II… Вера отвернулась от иллюминатора и уставилась невидящими от слез глазами в книгу.

Через месяц Оксану насмерть сбила машина на пешеходном переходе — водитель решил обогнать притормозивший впереди автомобиль. Вера прилететь на похороны не успела — была в командировке в Нью-Йорке. Стас с помощью знакомых добился того, чтобы Вадима лишили родительских прав, и усыновил Кирилла.

Данила

Данила ехал в машине по третьему кольцу. Было далеко за полночь, дорога была свободна, машина летела, довольно урча. Данила был спокоен: документы о продаже китайцам доли в металлургической компании подготовлены — его отдел сработал на сто процентов. Осталась последняя проверка, и все — можно выходить на сделку. А это значит — нехилый бонус, который компенсирует все недосыпы и ссоры с Мариной.

Дома Данила быстро разделся, бросив костюм на диван, принял душ, поставил телефон заряжаться и упал спать — проснуться нужно было уже через четыре часа.

Едва открыв глаза, Данила понял, что проспал, — за окном было светло. Схватил телефон — 9:15. Через сорок четыре минуты он должен быть в офисе. Данила начал лихорадочно собираться. Спустя пятнадцать минут он был одет и открывал карту на телефоне, чтобы понять: брать машину или спускаться в метро. Карта пробок загружалась вечность. А когда появились первые очертания улиц, Данила провалился в темноту.

* * *

Сначала он почувствовал холод, потом — сквозь темно-коричневую мутную тьму начали пробиваться огни. Голова была словно привинчена к чему-то холодному и твердому. Внутри еле колыхалась густая боль, веки были свинцовыми. Пытаясь сориентироваться, он стал ощупывать поверхность под собой — было похоже на дерево. Подождав, пока боль стабилизируется, Данила с усилием открыл глаза. Над ним в непроницаемом коричневом небе нависали измученные зимой голые ветки деревьев, зловеще подсвеченные розовым снизу и сбоку. Данила поднялся. Деревянная поверхность под ним оказалась лавочкой в тупике вычищенной парковой дорожки. Вокруг лежал свежий, пушистый снег, окрашенный в тот же тревожный розовый. И не было ни души — лишь печально молчали деревья.

Голова по-прежнему была будто не своей — дорожка под ногами опасно кренилась. Но Данила заставил себя сделать несколько осторожных шагов, стараясь не расплескать боль, до краев заполнившую голову. Медленно двигаясь прочь из тупика, Данила пытался вспомнить, как он здесь очутился. Ни одной мысли. Он выходил с работы ночью. А дальше — темно-коричневая вязкая мгла. Но с каждым шагом идти становилось легче. Данила ускорился, полной грудью вдыхал холодный воздух, ощущая, как боль стекает в землю, а шаг становится тверже. По расчищенной тропинке Данила вышел к парковой калитке, за которой открывался совершенно пустой огромный проспект. Ни одной машины на проезжей части, ни одного пешехода на тротуаре. В домах на противоположной стороне улицы горели все окна, все до одного, ровным желтым светом. Ни одно движение не тревожило их безмятежного спокойствия. Город будто захлебнулся тишиной, накрывшей его вместе с мягким блестящим снегом.

— Так даже лучше, — равнодушно пожал плечами еще не до конца вернувшийся в себя Данила. Он поднял воротник пальто и пошел, как ему показалось, в сторону центра.

Тротуар был вычищен, но асфальт проезжей части укрывал ровный, без единой морщинки розовый саван. Данила шел, не думая, не анализируя тишину, не пугаясь ее. Он шел, с наслаждением делая каждый шаг и каждый вдох, полностью подчинившись геометрии улиц, сворачивал то вправо, то влево, спускался в подземные переходы, срезал бесцельный путь затерянными, кривыми переулками. Город принимал его, подчинял своей замысловатой логике, превращал в собственную декорацию.

Спустя почти час Данила оказался на бульварах. Горели фонари, декадентски мерцали гирлянды на обнаженных ветвях. Остановившись, Данила засмотрелся на уходящую вверх перспективу. Казалось, так можно идти вечность — делая круг, снова и снова выходить на перекресток, не имеющий ни начала, ни продолжения. Что-то произошедшее с Данилой давно, в прошлом, стало неважным, несущественным, было вытеснено тишиной и ровным светом чуть розоватых фонарей.

Повернув голову, Данила увидел бар. Место показалось знакомым, и он свернул с бульвара в направлении огромных, в пол, окон, деликатно подсвеченных изнутри. Данила толкнул дверь — она легко поддалась. После ночного города ослеплял даже приглушенный свет над стойкой. В зале никого не было. В углу висела плазма, где начинался какой-то футбольный матч.

— Есть кто-нибудь? — громко спросил Данила и удивился, как глухо прозвучал его голос.

Ответа не было. Данила отвлекся на начавшийся матч. Играли «Челси» и «Арсенал». Данила иногда смотрел матчи британской лиги, но не помнил, чтобы планировалась такая встреча. «А хотя… какой сегодня день?» — лениво подумал он, снял пальто и шарф, не отрывая взгляда от экрана. Матч оказался интересным — «Челси» забил уже на третьей минуте из какой-то совершенно невыигрышной позиции. Трибуны ревели. Так прошел первый тайм («Арсеналу» не удалось отыграться). Данила начал подумывать, не налить ли себе пива, раз уж все равно никого нет. В бар никто не заходил — в окно было видно, что на улице стеной валит пушистый снег, за стойкой тоже было пусто.

— Пива? — вопрос будто из воздуха возникшего бармена заставил Данилу вздрогнуть.

— Черт! — воскликнул он. — Извините, вы меня напугали. Я думал, тут никого нет.

— Раз бар открыт, значит, кто-то должен быть, — улыбнулся бармен, наливая гостю светлого пива из одного из кранов.

— Спасибо, — поблагодарил Данила за протянутый стакан. — Логично, конечно. Но сегодня так пустынно.

— Разве? — поднял брови бармен, вопросительно посмотрев в окно. Бульвар было не различить за белой пеленой. — Не заметил.

Данила усмехнулся:

— У вас, видимо, хорошая наценка, раз это для вас нормально.

— Разбираетесь? — с интересом спросил бармен, протирая стакан для виски.

— Немного, — довольно улыбнулся Данила. — Считал как-то один проект, думал, не вложиться ли…

— И что?

— Да как-то, — пожал плечами Данила и сделал большой глоток, — не рискнул.

Он улыбнулся и отсалютовал бармену пивом.

Бармен, рассмеявшись, взялся протирать следующий стакан.

Игра подходила к концу: «Арсенал» во втором тайме сумел забить ответный гол, но «Челси» на последней минуте вырвал победу, воспользовавшись ошибкой защиты.

— Прекрасный матч! — Данила удовлетворенно отодвинул от себя второй пустой стакан.

— Возможно, — пожал плечами бармен, выключая плазму. — Я не фанат.

— А зачем тогда включили? — удивился Данила.

— Так это для посетителей

— А-а, — иронично протянул Данила, демонстративно оглядывая пустой зал.

Там ровно стояли небольшие столики, всю длину витринного окна занимала высокая стойка, вдоль которой аккуратно, через равные промежутки были расставлены барные стулья. На улице по-прежнему мело. Вдруг картинка начала крениться и раздваиваться. Неприятный холодок пробежал у Данилы в районе затылка, наполненный пивом желудок скрутило спазмом, начало тошнить. Стараясь сохранить ироничное выражение лица, Данила повернулся к бармену. Тот меланхолично натирал очередной стакан.

— Так все-таки, на чем вы зарабатываете? Или это — прикрытие для подпольного казино? Для обнала? — попытался пошутить Данила, но голос в вязкой тишине прозвучал искусственно.

— А зачем? — не отрываясь от стакана, бросил бармен.

— Аренда, закупка алкоголя, ваша зарплата в конце концов, — растерялся Данила, беспокойно заерзав на стуле. Немного успокоившийся мозг молниями пронзали воспоминания: город, парк, лавочка, офис, сделка.

— А зачем? — с улыбкой повторил бармен, оторвавшись от стакана и посмотрев Даниле прямо в глаза.

Данила не смог отвести взгляд. Глаза бармена были настолько темными, что зрачок едва можно было различить. Бармен не моргал. Его лицо выражало бесконечную усталость.

— Я умер? — неожиданно для самого себя спросил Данила. Голос его был ровным и спокойным.

— Откуда мне это знать? — не повел бровью бармен.

— Других объяснений у меня нет, — выдал Данила, удивляясь тому, что произносит.

— Виски? — с профессиональной улыбкой спросил бармен.

Данила не ответил и снова посмотрел на погруженный в полумрак зал — этому интерьеру не нужны были люди. Он уже был идеален.

— Macallan, восемнадцать лет, — бармен уже держал в руках увесистую бутыль, когда Данила вновь к нему повернулся.

— А почему нет? — ответил Данила, в растерянности ероша волосы обеими руками. — На работу-то завтра все равно не нужно.

— Это важно? — спросил бармен и поставил на стойку хрустальный стакан со звякнувшими на дне тремя кубиками льда.

Данила задумался. Ему нравилось то, что он делал, нравилось понимать, как из $50 млн сделать $100 млн, нравилось, что ему доверяли сложносочиненные сделки, нравилось быть в центре событий, нравилось изящным жестом протягивать визитку со звучной должностью. Но это все было словно о каком-то персонаже старого фильма, который крутили много лет назад в кинотеатре на окраине города. Данила вспоминал бренды галстуков, но не свое отражение в зеркале над идеально завязанным узлом. А здесь и сейчас Данила смотрел, как бармен не спеша открывает бутылку и наливает виски цвета темного янтаря в стакан. Кубики льда чуть сдвинулись под натиском, издав слабый треск. Яркий, манящий запах защекотал ноздри.

— Нет, уже не важно, — помолчав, ответил Данила и сделал первый глоток.

Бармен, будто не услышав ответ, начал закручивать бутылку. Не дождавшись реакции, Данила пожал плечами и продолжил пить. Напиток приятно обжигал, по телу разлилось тепло. «А умереть совсем неплохо», — подумал Данила, делая новый глоток. Бармен отвернулся от него и возился с кофемашиной. Оба долго молчали. По мере того как виски заканчивался, разбуженные им горячие волны уступали место затаившемуся где-то в районе затылка холодящему беспокойству. Даниле хотелось остановить это чувство, свернуть ему шею, как куренку, хотелось выбежать прочь, вернуться домой, в офис, в свою машину, в свою жизнь.

— Я не готов, — выдохнул Данила с силой. Бармен обернулся, поставил перед собой еще один стакан для виски, достал бутылку, налил.

Данила будто не видел его. Он не мог остановиться.

— Я так не хочу. Я не успел, я ничего не успел. Сделка, Марина. Мы в отпуск собирались, чтобы все было хорошо. Я хотел — предложение. Не сейчас. Я так не хочу. Я не хочу. Не сейчас. Почему так? Я не могу сейчас! Я не готов, понимаешь?! Понимаешь, я не готов! — Данилу трясло как в лихорадке, он судорожно цеплялся за свои планы, словно герой кино, который пытается обогнать надвигающееся наводнение, взбираясь по веревочной лестнице. Он оперся на стойку и отчаянно, на спор, не мигая, как в детской игре, пытался разглядеть зрачки собеседника.

— Да мне, в общем-то, похер, — пожал плечами бармен, потягивая свой виски.

Данила осекся и замолчал. Мысли посыпались друг за другом звенящими кривыми осколками, он пытался схватить хоть какую-нибудь, проверить на прочность, удержаться на поверхности этой вязкой тишины, как на спасательном плоту. Но стоило прикоснуться, они обращались в острое, опасное крошево, которое тут же тонуло в окружающем мороке.

Бармен сделал долгий глоток. Повернул голову в сторону окна. Снег прекратился. Виднелись глазированные фонарями свежие сугробы. Бармен посмотрел на Данилу — тот уставился невидящим взглядом в какую-то точку на стеллаже с бутылками.

— Да перестань. Отличный вечер, отменный виски, — примирительно сказал бармен, подливая в опустевший стакан Данилы. — Вы все приходите, что-то говорите, убеждаете, уверенные, что вот сейчас вы что-то скажете и все изменится. Но ничего не можете сказать, ни слова. Мямлите, рыдаете, вспоминаете кого-то, угрожаете. Чего вы от меня хотите? Вот ты же нормальный чувак. Хоть ты пойми. Не ко мне вопрос. Я не могу ничего изменить в вашей жизни. Да и не хочется, честно говоря. Зачем портить вечер? Выпей.

— Да я больше сам с собой, — грустно ответил Данила. И, отпив виски, усмехнулся, посмотрев бармену прямо в глаза: — Есть риск, от которого не захеджируешься.

— Увы, — согласился бармен, отсалютовав своим стаканом.

— Я как-то в детстве пытался представить себе, как умру, — тихо начал рассказывать Данила, отпив немного из своего стакана. — Накрылся одеялом с головой и подумал, что так теперь будет всегда и что я не смогу выйти, а кругом будет свет и только вокруг меня — темно. Начал задыхаться и отбросил одеяло. Была ночь. Моя комната: стол с лампой, где я делал уроки, обои, постеры… Это было реально, а смерть — нет. А теперь — наоборот…

Данила оборвал себя, повернулся к окну и стал смотреть на заметенную снегом улицу. Вид успокаивал. Метавшийся по телу колючий ужас затих где-то в районе желудка.

— Как-то даже не знаю, что сказать-то… — Данила посмотрел на бармена.

— Раз не знаешь, то и не говори.

— Наверное, нужно?

— Кому?

— Я думал, ты мне скажешь, — растерялся Данила.

— С какого? Я просто угощаю тебя виски, — поднял одну бровь бармен и посмотрел Даниле в глаза.

— Да я понял, — усмехнулся тот, залпом осушил стакан. — Что там? — кивнул он в сторону двери.

— Ничего, — ответил бармен, перекатывая свой стакан в ладонях.

— Ну я как-то так и думал, — сказал Данила и, поднявшись со стула, стал надевать пальто и шарф. — Спасибо за матч и за виски.

— Не за что, — тепло улыбнулся бармен, секунду помедлив, прежде чем пожать протянутую руку.

— Сколько с меня, кстати? — спросил Данила, доставая бумажник.

— Успокойся. За счет заведения.

Данила улыбнулся бармену, поправил узел шарфа и направился к двери. Уже взявшись за ручку, он повернулся и сказал: «Прощай!»

Бармен отсалютовал стаканом. Данила вышел. Дверь за ним неслышно закрылась. Бармен допил виски, убрал бутылку и принялся мыть посуду.