Журнальный мир

Глава 1. Век — миг

Покинув дом Отца, ты движим вот чем:

Надеждой оказаться в доме отчем.

Глава 2. Из зала суда

Судебный зал. Назначенная дата.

Мышиная пробежка адвоката

С полупустою пачкой сигарет –

Так долго продолжалось ожиданье.

И вот настало время заседанья.

— Встать, суд идет! —

и вспыхнул яркий свет.

— По свыше установленному плану

Сначала подтвердим, что, ей же ей,

Перед собой мы видим капитана

Флотилии бумажных кораблей,

Джакомо Понти…

— Да, Джакомо Понти!

Я из колен Лоренцо и Козимо.

Всегда, боясь, что жизнь промчится мимо,

Я на переднем крае был на фронте

Ночей и дней,

и говорить клянусь

Одну лишь правду. Это подтверждая,

Рукой к священной книге прикоснусь…

…Нет, как я очутился здесь — не знаю,

Однако же предположить берусь,

Что пьяным был в дугу, и сам собою

Сюда хмельною занесен дугою.

Не говорите, что таких закон-де

Велит карать.

Да, я — Джакомо Понти,

Я из колен Козимо и Лоренцо.

Судьба лихое выдала коленце:

Беспамятство — и я у вас в плену,

Но каяться пристало мне едва ли.

Я именами предков присягну,

Что грудью защищал алтарь Грааля

(не это ли мне ставится в вину?)

Я, вольный гражданин Джакомо Понти,

Вел честный бой и потерпел афронт,

Но, Ваша честь,

вы все-таки не Понтий –

Понтов не стройте.

Нас не взять на понт.

Я изучил резоны обвиненья:

Они на месте строятся пустом;

Раз это мненье ставит под сомненье

Мой адвокат, виляющий хвостом

Под вашу дудку, –

адвокату дам

Отвод, и защищаться буду сам.

Наветы отмести не премину,

И весь набор улик пустопорожний

Я вам обратно в глотку запихну…

— Старайтесь быть в речах поосторожней,

А если не сумеете — тогда

В тюрьму

за оскорбление суда!

— Ну, хорошо. Дипломатичней буду.

Итак, продолжим прения сторон.

Судите сами: в чем я обвинен?

В стремлении к мечте, к надежде, к чуду.

Еще одна вмененная вина:

Я говорил

(ну да, не отрицаю!),

Что жалким вашим чувствам — грош цена.

И что же? Разве им цена иная?

На вашей крыше я не свил гнезда.

Я занавес задернул раньше срока.

И вот итог: сегодня доброта

Здесь судится под именем порока.

Судьба мне указала путь к духану,

Как Моисей евреям — к Ханаану.

Вот от чего

(вновь отрицать не стану!)

Мои слова и мнимая вина

На фоне вашей жизни безуханной

Благоухают чашею вина.

Глава 6. Аперитив перед презентацией

Когда-то я пришпоривал коня,

В нездешние края его гоня,

Ища повсюду чудеса природы

И в небе –

Вифлеемскую звезду.

И вот теперь застыл пред вами я:

В родную землю, словно якорь в воду,

Прах деда опустил, и нет мне хода…

Я даже в бурю

с места не сойду.

Глава 20. Из зала суда

Тбилисцы, вы –

как граждане Афин.

Я — как Сократ

в венце бессчетных вин.

Судите сами: оправданий нет ли?

Есть,

но меня вы бьете наповал.

Еще с утра затянутую петлю

У зеркала мне галстук предвещал.

Судите!

Мне уже не будет хуже.

Я зависть с клеветой сумел снести.

Всегда найдутся,

чтоб подслушать, уши,

Да нос — чтоб вынюхать

и донести.

Опять стою под розою ветров

И под угрозой строгих наказаний.

Таков мой рок,

и я служить готов

Сейсмографом душевных колебаний.

А если все нарушатся права –

Сыграй на звонких струнах, как на нервах,

Произнеся нетленные слова:

Последние да станут прежде первых!

Пусть ваш закон неправедно суров

И прочит мне глухой темницы лоно,

Есть мой закон — венок из певчих слов.

И он сильнее вашего закона!

Глава 22. Письмо к Прометею

Эй, Прометей!

Не дашь ли огонька,

Пока еще не села зажигалка?

Конечно, дашь.

Я знаю, что не жалко.

Покурим да потреплемся слегка.

Мне в детстве,

точно так же, как тебе,

Со спичками играть не разрешали,

А я их крал.

Потом смолил в подвале

С друзьями по кварталу и судьбе,

Из них давая прикурить любому.

«Сейчас же брось, — меня ругали дома, –

играть с огнем!»…

Ты знал такое сам.

Я повзрослел, и все ж по временам,

Дрожмя дрожа

от холода людского,

Мне поиграть с огнем хотелось снова.

И вот итог:

пришел черед цепям.

И если я, прикованный к скале

Их равнодушья и непониманья,

Хоть искру запалить смогу –

«Вниманье! –

несется крик, —

Пожарные, скорей!

С брандспойтами, с баграми, топорами!»

Боятся,

что подняться может пламя

И осветить их темные дела,

И вспыхнуть в сердце женщины,

и мужа

она покинет,

Чтоб согреться в стужу

У яркого костра горячих слов,

Уйдя от старых счетов

И счетов

За электричество и отопленье…

…Увы! В азарте

Пожаротушенья

Они однажды могут погасить

Меня дотла,

до пепла и до праха,

И до золы,

но я не знаю страха:

коль быть такому –

так тому и быть.

Эй, Прометей, признай:

Такой конец

Ничуть иного не страшней итога.

Мой брат родной,

Предшественник, отец!

Дай прикурить.

Поговорим немного.

Глава 36. Диалог в обители

— Где Ты, где я, где жизнь, где смерть —

не знаю.

Но, оглянувшись, посреди песков

У кромки моря ясно различаю

Две параллельных линии следов.

Понятно: я без отдыха и сна

Свою стопу с Твоею рядом ставил.

Две линии… Но кое-где — одна.

Неужто, Рабби, Ты меня оставил?

— Нет, я не оставлял тебя, сынок,

И никогда ты не был одинок,

Но иногда в пути лишался сил –

Тогда я на руках тебя носил.

Глава 37. Приговор

…Внимать бы притчам и не причитать.

Но обернулась жизнь иным исходом:

Не в силах душу в теле я сдержать,

И никуда мне не уйти по водам.

Послесловие

Я истинный вериец в ремесле.

Известно мне, что, сколько ни воинствуй,

все все равно едино на земле,

в основе же единства — триединство.

Улыбка неразлучна со слезой,

Ту — от строки не отделить на деле…

Ничтожно мал бескрайний шар земной,

И вечность — краткий миг:

Цутисопели.

(Перевел Николай Голь)

Хаджи-Мурат

Над Темир-Хан-Шурой нависли годы.

Сидят в молчании отцы аула,

На камнях грея высохшие кости.

Седых бород уж синева коснулась.

Почетный караул несут там, где адат,

Где муэдзина крик от минарета слышен,

Востока мудрость бережно хранят

И говорят на «ты» с Всевышним.

Народ в том солнцем залитом краю

Клинком и клятвой веру защищает,

И сыновей, отдавших жизнь в бою,

Земля аула с честью принимает.

Но, впрочем, описание аула

Меня так увлекло и захлестнуло,

Что не заметил я, как пробил час.

А ведь поэту надо до заката

Решить, через какие врата,

Ввести в родной аул

Хаджи-Мурата.

Уж впору торопиться, так как ночь

Не станет ждать: побагровел закат,

На небо выплыл призрачный орел,

И без меня он улетит назад.

Что предвещает крыльев гордых взмах,

К чему патруль небесный стража-птицы?

Аварский вождь, наиб Хаджи-Мурат

Еще до ночи должен нам явиться.

Свободолюбием разрушил грань герой,

Чей след еще и в сумерки светится.

Его не признавал родной осиный рой,

Как не признала Белая Столица.

Признал лишь Лев, узрев другого Льва

И распознав без слов язык отваги.

Взамен чернил — своей скупой слезой

Творец героя создал на бумаге.

Узнал походку кунака,

Случайно встреченного на дороге,

Писатель граф Толстой,

который сам

Не узнан был в простой крестьянской тоге

Ни Венценосцем и ни Церковью Святой!

Желая рану вековую залечить,

Я возомнил, что это рифмой сделать можно.

Читатель, должен ты меня простить —

Хотел, да не успел:

настала ночь,

И гор величие во тьме увидеть сложно…

(Перевел Гиоргий Хаиндрава)

Ул. Казбеги № 14

И был мой дом. Был стол накрытый,

И скатерть, словно снег, белела.

И дверь всегда была открыта —

Царил там праздник без предела.

Любого в доме привечали

Без поводов и без причин.

Стол, для гостей накрытый — мама,

А посреди — отец-кувшин.

Был всем знаком, как панорама

Дорог и указатель-стрелка.

Нарядная рубашка — мама,

Отец — на вороте отделка.

Редели сумерки с рассветом.

Вновь доносился звон из храма.

Отец — на перепутье ветер,

Распахнутые окна — мама.

Потом — болезнь подкралась тихо,

И на стене портрет был в раме,

На том холсте — отца улыбка,

Негаснущая свечка — мама.

И был мой дом…

(Перевела Анна Комнен)