Журнальный мир

При первом взгляде на даты жизни и смерти (1879-1941) выдающегося представителя франкоязычной поэзии Квебека можно подумать, что он, хоть и не дожил до глубокой старости, однако, судьба отпустила ему достаточно долгий срок для формирования его личности и необыкновенного поэтического дара. И это будет заблуждением: все, что создано им, было написано до двадцати лет. Именно в этом возрасте он был помещен, с согласия и даже по настоянию родителей, в психиатрическую лечебницу, где и провел остаток своих дней. В этом лечебном заведении он практически не написал больше ничего, кроме невнятных обрывков, свидетельствующих о глубокой деградации личности. Судьба и творчество Эмиля Неллигана, столь скандализировавшего некогда почтенных граждан Монреаля, вызывают в наши дни огромный интерес, о нем написаны диссертации и монографии, поставлен фильм и даже создана опера (музыка Андре Ганьона). И это не просто дань моде. Мое знакомство с этим классиком произошло почти случайно, когда я узнала о трагической его судьбе. Потом мне попался в книжном магазине сборник его стихов (собственно, это и было полное собрание его сочинений), и интерес к личности перерос в восхищение поэзией. Возникла потребность перелить эти стихи в русскую речь, попытаться войти в этот мир уже не на правах гостьи. Это оказалось далеко не просто: поэзия Неллигана, совершенная по форме, настолько насыщена трагизмом, настолько сконцентрированы в ней чувства, что поиски адекватной передачи такого накала страсти вырастают не просто в трудную, но порой неразрешимую задачу. Но это и есть отличительный признак выдающихся творцов: их можно и нужно переводить многократно, они будут каждый раз поворачиваться новой гранью, в зависимости от личности переводчика, от эпохи и от многих других обстоятельств. Не знаю, как это получилось, но в прослушанном мною университетском курсе французской литературы, очень интересном и обширном, поэты Квебека почему-то совсем не фигурировали. Поэтому мне было приятно узнать, что это имя становится в наше время все более известным в России. Говорят, существует и даже, кажется, осуществлен, оригинальный проект: установить памятник Пушкину в Монреале, а Неллигану — в Петербурге. Что ж, это, на мой взгляд, хоть немного и наивно (не знаю, существует ли где-либо во Франции, где творческие связи с Россией намного теснее, памятник Пушкину, не припомню также памятников великим поэтам Франции в России, хотя, возможно, они и появились где-то в последнее время), но все равно, отрадно. Возвращаясь к переводам поэзии Эмиля Неллигана, скажу, что на русский язык до сих пор было переведено совсем немного (первым переводчиком стал В. Дубровкин).

Муза

Я переделал колыбель свою,
Чтоб Музу, вечную любовницу мою,
Под щебетанье птиц баюкать без тревоги
И нежно целовать средь тихих вечеров.  

Но старая карга — Тоска — вновь на пороге,
И слышен мерзкий скрип
Тяжелых башмаков.

Le Berceau de la Muse

De mon berceau d'enfant j'ai fait l'autre berceau

Où ma Muse s'endort dans des trilles d'oiseau,

Ma Muse en robe blanche, ô ma toute

Maîtresse !

Oyez nos baisers d'or aux grands soirs familiers…

Mais chut ! j'entends la mégère Détresse

À notre seuil faisant craquer ses noirs souliers !

Тоска о призрачном

Сердца, как пропасть, и бездонны, и пусты.
Давай уйдем! Страдаю я, как ты.

Бежим туда, где светел замок Идеала,
Где бытие нас цепью не сковало.

На край земли, на остров Обольщенья
Нас Юности корабль умчит без промедленья.

Там мир есть золотой, где нет унылых лиц,
Где будем мы дремать под пенье птиц

Иль в хороводе звезд под чудной флейты звуки
Закружимся, забыв, что есть тоска и муки.

О да, бежим туда, где светел Идеал,
Туда, где Бытия и взор не проникал.

Так хочешь умереть?
Страдаю я, как ты.
Сердца, как пропасть, и бездонны, и пусты.

Tristesse blanche

Et nos cœurs sont profonds et vides comme un gouffre,

Ma chère, allons-nous-en, tu souffres et je souffre.

Fuyons vers le castel de nos Idéals blancs,

Oui, fuyons la Matière aux yeux ensorcelants.

Aux plages de Thulé, vers l'île des Mensonges,

Sur la nef des vingt ans fuyons comme des songes.

Il est un pays d'or plein de lieds et d'oiseaux,

Nous dormirons tous deux aux frais lits des roseaux.

Nous nous reposerons des intimes désastres,

Dans des rythmes de flûte, à la valse des astres.

Fuyons vers le château de nos Idéals blancs,

Oh ! fuyons la Matière aux yeux ensorcelants.

Veux-tu mourir, dis-moi ? Tu souffres et je souffre,

Et nos cœurs sont profonds et vides comme un gouffre.

Сосуд

Вот сосуд из Египта, богато украшенный,
Здесь лазурные сфинксы и янтарные львы,
Неподвижен и гибок профиль с гривой взлохмаченной —
Профиль львицы-Изиды, богини любви.  

Пламенеет корабль золотой на закате,
Опустив паруса средь небес синевы.
То сосуд из Египта, украшен богато:
Бирюзовые сфинксы и янтарные львы.

А душа у меня, как горшок пережженный:
Позолота отпала, роспись еле видна.
В нем надежд моих пепел, вовек не свершенных.
Скоро все распадется, в черепки и до дна.

Потому что сосуд я, в печи пережженный.

Potiche

C'est un vase d'Egypte à riche ciselure,

Où sont peints des sphinx bleus et des lions ambrés :

De profil on y voit, souple, les reins cambrés,

Une immobile Isis tordant sa chevelure.

Flambantes, des nefs d'or se glissent sans voilure

Sur une eau d'argent plane aux tons de ciel marbres :

C'est un vase d'Egypte à riche ciselure

Où sont peints des sphinx bleus et des lions ambrés.

Mon âme est un potiche où pleurent, dédorés,

De vieux espoirs mal peints sur sa fausse moulure ;

Aussi j'en souffre en moi comme d'une brûlure,

Mais le trépas bientôt les aura tous sabrés…

Car ma vie est un vase à pauvre ciselure.

Вилланелла

При месяца сиянье в долине ждет прохлада.
Там парни-поселяне и поселянки рады
Под скрипки трепетанье и под трубы рулады
Плясать вилланеллу.

Здесь все благоухает, дол ароматов полон.
Костром пылает радость, веселье бьет, как волны,
Рубашки вздулись парусом, кружатся юбки колоколом.
Танцуем вилланеллу!

Пусть пары молодые поскачут, порезвятся,
А старички седые на них пусть заглядятся
И, вспомнив дни былые, невольно прослезятся.
Пляшите вилланеллу!

Вперед неситесь лихо! Пусть отблеск серебристый
Вам озаряет лица, изменчивый и чистый.
Танцуйте в ночь Купалы с зарницами лучистыми!
Пляшите вилланеллу!

Villanelle

Violon de villanelle

Sous le clair de lune au frais du vallon,

Beaux gars à chefs bruns, belles à chef blond,

Au son du hautbois ou du violon

Dansez la villanelle.

La lande est noyée en des parfums bons.

Attisez la joie au feu des charbons ;

Allez-y gaiement, allez-y par bonds,

Dansez la villanelle.

Sur un banc de chêne ils sont là, les vieux,

Vous suivant avec des pleurs dans les yeux,

Lorsqu'on les frôlant vous passez joyeux…

Dansez la villanelle.

Allez-y gaiement ! que l'orbe d'argent

Croise sur vos fronts son reflet changeant;

Bien avant dans la nuit, à la Saint-Jean

Dansez la villanelle !

Золотой cонет

Великолепен вечер и наполнен
Божественными волнами весны.
Зима ушла, виват! Султан-Апрель доволен:
В чертогах Флоры все ему подчинены.

Открой же ставни! Пусть пьянящий воздух к нам ворвется
И, с отблеском зари, что в небесах горит,
Смешавшись, с тихой музыкой сольется,
Чьи отголоски наш приют еще хранит.

Иветта, окна настежь! И поверь:
Отрадней птичек золотая трель,
В саду, где нынче дирижер — Апрель,
Чем клавиш стон. Оставь ты их в покое.
Ведь Моцарту вовек не сочинить такое.
Скорей же в парк, раскрывши настежь дверь!

Sonnet d'or

Dans le soir triomphal la froidure agonise

Et les frissons divins du printemps ont surgi ;

L'Hiver n'est plus, vivat ! car l'Avril bostangi,

Du grand sérail de Flore a repris la maîtrise.

Certe, ouvre ta persienne, et que cet air qui grise,

Se mêlant aux reflets d'un ciel pur et rougi,

Rôde dans le boudoir où notre amour régit

Avec les sons mourants que ton luth improvise.

Allègre, Yvette, allègre, et crois-moi : j'aime mieux

Me griser du chant d'or de ces oiseaux joyeux,

Que d'entendre gémir ton grand clavier d'ivoire.

Allons rêver au parc verdi sous le dégel :

Et là tu me diras si leur Avril de gloire

Ne vaut pas en effet tout Mozart et Haendel.

Разбитая скрипка

Я помню вечер тот, графиня:
В глазах у Вас и гнев, и страх,
Что скрипка лопнула в руках,
Не кончив темы Паганини.

Как все крушим мы впопыхах!
Моя любовь жива доныне,
Как в вечер тот, когда в слезах
Я слушал тему Паганини.

Но Ваша скрипка спит отныне
На дне футляра своего
И не играет ничего,
Не сладив с темой Паганини.

И сердце спит мое в унынье
На дне разрушенной любви:
Его разбили также Вы,
Когда играли Паганини.

Le Violon brisé

Aux soupirs de l'archet béni,

Il s'est brisé, plein de tristesse,

Le soir que vous jouiez, comtesse,

Un thème de Paganini.

Comme tout choit avec prestesse !

J'avais un amour infini,

Ce soir que vous jouiez, comtesse,

Un thème de Paganini.

L'instrument dort sous l'étroitesse

De son étui de bois verni,

Depuis le soir où, blonde hôtesse,

Vous jouâtes Paganini.

Mon cœur repose avec tristesse

Au trou de notre amour fini.

Il s'est brisé le soir, comtesse,

Que vous jouiez Paganini.

Шопен

Хочу, чтоб снова прозвучали
Под пальцами проворных рук
Те звуки царственной печали,
Что королей пленяли слух.

Моя истома роковая,
Меня измучивший недуг
От этой музыки растают.
Ты исцелишь меня, мой друг.

Пусть слух рояля ропот ловит,
И звуки время остановят,
В рай или в ад с собой маня.

О, как теперь я понимаю,
Тот мрачный дух, кем увлекаем
И от кого безумен я!

Chopin

Fais, au blanc frisson de tes doigts,

Gémir encore, ô ma maîtresse !

Cette marche dont la caresse

Jadis extasia les rois.

Sous les lustres aux prismes froids,

Donne à ce cœur sa môme ivresse,

Aux soirs de funèbre paresse

Coulés dans ton boudoir hongrois.

Que ton piano vibre et pleure,

Et que j'oublie avec toi l'heure

Dans un Eden, on ne sait où…

Oh ! fais un peu que je comprenne

Cette âme aux sons noirs qui m'entraîne

Et m'a rendu malade et fou !

Лесная малиновка

Когда мы "Вертера" в глуши лесов читали,
Малиновка запела средь кустов.
Во мне проснулась прежняя любовь,
И Ваших белых рук коснулся я в печали.

Но не ответили Вы мне на мой призыв,
В молчанье гордом выслушав признанье.
И вдруг стремглав Вы бросились, вскочив.
"Иди сюда, взгляни!" — услышал я рыданье.

То о малиновке, наперснице весны,
Подстреленной внезапно злой рукою,
Заплакали Вы с искренней тоскою.

А я? Я рядом, небеса ясны.
И некому заплакать обо мне,
И о любви, убитой с птичкой по весне.

Le robin des bois

Pendant que nous lisions Werther au fond des bois,

Hier s'en vint chanter un robin dans les branches ;

Et j'ai saisi vos mains, j'ai saisi vos mains blanches,

Et je vous ai parlé d'amour comme autrefois.

Mais vous êtes restée insensible à ma voix,

Muette au jeune aveu des affections franches ;

Quand soudain, vous levant, courant dans les pervenches,

Émue, et m'appelant, vous m'avez crié : « Vois ! »

Voici qu'était tombé du frissonnant feuillage

L'oiseau sentimental, frappé dans son jeune âge,

Et qui mourait sitôt, pauvre ami du printemps.

Et vous, vous le pleuriez, regrettant sa romance,

Pendant que je songeais, fixant l'azur immense :

Le Robin et l'Amour sont morts en même temps !

Рондель к моей трубке

Ноги грея у огня,
Пива кружечку нальем,
Трубка верная, вдвоем
Помечтаем, ты и я.

Мы невесело живем,
Горя много у меня.
Так давай же, у огня
Помечтаем за пивком.

Скоро смерть придет в мой дом,
Пекло адом заменя.
В гости к Сатане, дымя,
Я отправлюсь прямиком,

Чтоб погреться у огня.

Rondel à ma pipe

Les pieds sur les chenets de fer,

Devant un bock, ma bonne pipe,

Selon notre amical principe,

Rêvons à deux, ce soir d'hiver.

Puisque le ciel me prend en grippe,

(N'ai-je pourtant assez souffert ?)

Les pieds sur les chenets de fer,

Devant un bock, rêvons, ma pipe.

Preste, la mort que j'anticipe

Va me tirer de cet enfer

Pour celui du vieux Lucifer.

Soit ! nous fumerons chez ce type,

Les pieds sur les chenets de fer.

***

Я чувствовал: во мне живут таланта птицы

Я чувствовал: во мне живут таланта птицы,
Но так неловко расставлял силки,
Что начали они порхать, стуча в виски
И в голове, как в небесах, кружиться.

И, сердце разорвав, умчались прочь, легки.

***

Je sens voler en moi 

les oiseaux du génie

Je sens voler en moi les oiseaux du génie,

Mais j'ai tendu si mal mon piège qu'ils ont pris

Dans l'azur cérébral leurs vols blancs, bruns et gris,

Et que mon cœur brisé râle son agonie.

Зимний вечер

Как все пургой запуржило!
Иней на окнах цветет.
Как все пургой запуржило,
Душу мне запорошило,
Скорбь в ней одна лишь живет.

Реки окованы льдом,
Лед оковал мои мысли,
Льдины над черным прудом.
Арктика в сердце моем,
Тучи над нею нависли.

Плачьте, рыдайте со мной,
Птицы февральские — вьюги!
Плачьте, рыдайте со мной!
Плачьте о розах, подруги,
Снежной морозной зимой.

Запорошило весь дом.
Иней на окнах не тает.
Снег все заснежил кругом.
В сердце замерзшем моем
Скорбь лишь одна расцветает.

Soir d'hiver

Ah ! comme la neige a neigé !

Ma vitre est un jardin de givre.

Ah ' comme la neige a neigé !

Qu'est-ce que le spasme de vivre

À la douleur que j'ai, que j'ai !

Tous les étangs gisent gelés,

Mon âme est noire : Où vis-je ? où vais-je ?

Tous ses espoirs gisent gelés :

Je suis la nouvelle Norvège

D'où les blonds ciels s'en sont allés.

Pleurez, oiseaux de février.

Au sinistre frisson des choses,

Pleurez, oiseaux de février,

Pleurez mes pleurs, pleurez mes rosés,

Aux branches du genévrier.

Ah ! comme la neige a neigé !

Ma vitre est un jardin de givre.

Ah ! comme la neige a neigé !

Qu'est-ce que le spasme de vivre

À tout l'ennui que j'ai, que j'ai !…

Семейные часы

Итак, ваш голос бронзовый умолкнул,
Немыми стали вы теперь навек.
В вас времени струна не затрепещет звонко,
И замер стрелок бег.

В том зале, где любил курить я у камина,
Улавливая стихотворный ритм,
Где я укрыться мог от светской паутины
Для одиночества и рифм.

Семейные часы саксонского фарфора,
Вам черный дуб буфета был под стать.
Свидетелями моего то счастья, то позора
Вам доводилось стать.

Быть может, чья-то грусть вас сокрушала
И чьи-то сожаленья о былом?
Чья воля вам навек замолкнуть приказала
С тех пор, как опустел отцовский дом?

Le Saxe de famille

Donc, ta voix de bronze est éteinte :

Te voilà muet à jamais !

L'heure plus ne vibre ou ne tinte

Dans la grand' salle que j'aimais,

Où je venais, après l'étude,

Fumer le soir, rythmant des vers,

Où l'abri du monde pervers

Éternisait ma solitude.

Sur le buffet aux tons noircis

De chêne très ancien, ton ombre

Lamente-t-elle, Saxe sombre,

Toute une époque de soucis ?

Serait-ce qu'un chagrin qui tue

T'a harcelé comme un remords,

Ô grande horloge qui t'es tue

Depuis que les parents sont morts ?

Хвала вину

Вновь радость вспыхнула зеленою листвой.
Смешалось все кругом в прекрасный майский вечер.
Надежды ожили и в сердце вновь щебечут.
Окно распахнуто, и хор звучит живой.

О радостный, о чудный майский вечер!
Пускай вдали орган роняет хладный плач,
Дня уходящего пурпурный плащ
Лучом заката, словно раною, отмечен —

Пускай! Мне весело. В поющий песнь хрусталь
Лей, лей вино! Я жду его искренья.
В нем растворяется, как и в моем презренье
К чванливой, злой толпе, всегдашняя печаль.

Мне весело! Виват, вино, Поэзия, виват!
Стихи великие я сочинить мечтаю.
В них траурную песнь с туманом сочетаю,
Пускай осенних ветров стоны в них звучат.

И бешенство во мне, и едкий смех царят.
Знай: если ты поэт — тебя все презирают,
Есть сердце у тебя — его терзают,
Поймут тебя лишь грозы и закат.

Вы, женщины! Смешна вам та стезя,
Куда стремился я в объятья Идеала.
И вы, мужи сурового закала,
Я пью за вас, хоть среди вас поэту жить нельзя.

Пусть дружный хор гремит в честь золотого дня,
Пусть новая заря горит в лазурной славе, —
День уходящий я слезами славил,
В потемках юности блуждая без огня.

Я радостен! Привет, веселый вечер мая!
Безумно весел я, хоть и не пьян.
Неужто, наконец, я исцелен от ран,
Что за любовь в ответ мне нанесли, играя?

Поют колокола. Благоуханье льется.
Пока вино течет потоками, звеня,
Так весел я, что сердце у меня
От радости вот-вот в рыданьях разобьется.

La Romance du Vin

Tout se mêle en un vif éclat de gaîté verte.

Ô le beau soir de mai ! Tous les oiseaux en chœur,

Ainsi que les espoirs naguères à mon cœur,

Modulent leur prélude à ma croisée ouverte.

Ô le beau soir de mai ! Le joyeux soir de mai !

Un orgue au loin éclate en froides mélopées ;

Et les rayons, ainsi que de pourpres épées,

Percent le cœur du jour qui se meurt parfumé.

Je suis gai ! je suis gai ! Dans le cristal qui chante.

Verse, verse le vin ! verse encore et toujours,

Que je puisse oublier la tristesse des jours,

Dans le dédain que j'ai de la foule méchante !

Je suis gai ! je suis gai ! Vive le vin et l'Art !…

J'ai le rêve de faire aussi des vers célèbres,

Des vers qui gémiront les musiques funèbres

Des vents d'automne au loin passant dans le brouillard.

C'est le règne du rire amer et de la rage

De se savoir poète et l'objet du mépris,

De se savoir un cœur et de n'être compris

Que par le clair de lune et les grands soirs d'orage !

Femmes ! je bois à vous qui riez du chemin

Où l'Idéal m'appelle en ouvrant ses bras rosés ;

Je bois à vous surtout, hommes aux fronts moroses

Qui dédaignez ma vie et repoussez ma main !

Pendant que tout l'azur s'étoile dans la gloire,

Et qu'un hymne s'entonne au renouveau doré,

Sur le jour expirant je n'ai donc pas pleuré,

Moi qui marche à tâtons dans ma jeunesse noire !

Je suis gai ! je suis gai ! Vive le soir de mai !

Je suis follement gai, sans être pourtant ivre!…

Serait-ce que je suis enfin heureux de vivre ;

Enfin mon cœur est-il guéri d'avoir aimé ?

Les cloches ont chanté ; le vent du soir odore…

Et pendant que le vin ruisselle à joyeux flots,

Je suis si gai, si gai, dans mon rire sonore,

Oh ! si gai, que j'ai peur d'éclater en sanglots !