Эта женщина будет смеяться громко…
Эта женщина будет смеяться громко…
* * *
Эта женщина будет смеяться громко,
Так заливисто, как бы не над собой.
Она может начать и закончить скомкав –
У неё в голове незначительный сбой.
Ей бы небо пошире, людей без фальши,
Чтобы в небе том с нею могли летать.
Ну а дальше, возможно, придумав дальше,
Она сможет, как все, от мечты устать.
Сможет, сгладив углы, расчертить параллельно
Все маршруты, что выбраны для неё,
И, шагая по ним, напевать акапельно
В прошлых жизнях услышанное старье.
Её туфли избиты до неприличий,
В старой кофте карманы: дыра на дыре.
Нет и тени стыда посреди безразличий
При такой натуральной актёрской игре.
И когда скажут «Снято! Закончена съемка!»,
Забросают гвоздиками наперебой…
Эта женщина будет…
Смеяться громко…
Так заливисто, как бы… не над собой.
* * *
Спряталось счастье за маленькой дверкой,
Жмется испуганно к старенькой печке,
Холодно в комнате, под этажеркой
Дремлет отчаянье в тихом местечке.
Страшно-то как… Вдруг от шума проснется –
Там, за той дверью – ветра и метели.
Тикают ходики… пусть не вернется
Всё, от чего затихают капели.
Тянется счастье к теплу и покою,
К медленной музыке из патефона,
К белым молочным усам над губою
И землянике лесной из бидона…
Хочет вышагивать в дождик по лужам,
Шлепать босыми ногами до всплесков,
Быть веселящим, простым, неуклюжим
Шепотом стихшим среди перелесков.
Зябко. И в печке дрова прогорели.
Что-то живое осталось в сердечке,
Спряталось счастье, найти не успели…
Вместе с отчаяньем, в тихом местечке.
* * *
А он какой-то был простой, не замороченный:
Работа, дом, на пару с псом кефир просроченный,
Колечко дыма в потолок – забавы детские,
Журнальный столик, молоток, орехи грецкие…
Он и не знал, что будет так, но вот свалилось вдруг –
Глазищи хитрые, заноза, хрупкость детских рук.
Засела где-то под ребром, попробуй вынь теперь…
А он всю жизнь её не ждал, держал закрытой дверь.
Она сносила всё с петель, зараза рыжая!
Такая терпкая, пьянящая, бесстыжая…
Прошла по комнатам, как недоразумение,
Сорвав с орбит, не дожидаясь приглашения.
Втирая пальцами в себя живую грешную,
Уничтожал с неё губами тьму кромешную…
Он всех богов благодарил за то, что было сном:
Пусть остаётся пёс, орехи, утро за окном,
В привычной гамме – «Никому и никогда не верь»,
Как будто он и не заметил, что не запер дверь…
* * *
Это неправильно: я не должна быть сильной,
Жёстко, расчётливо всматриваться в штрихи,
Их прорисовывать белым, ручкой чернильной,
Помнить о прожитом, не совершать грехи.
Я не должна этот мир понимать вербально,
Пряча эмоции в ими набитый шкаф,
Задним числом поумнеть – это ненормально,
Пользоваться четырьмя из семи октав.
Мне бы совсем немного от милых и слабых,
Кем-то всегда закрытых большой спиной,
Забыть однажды о звании сильной бабы,
Самодостаточной женщины… битой судьбой.
Мне бы ещё… но впрочем… всего в достатке.
Есть даже то, что слишком, но пусть уж так:
Бьющая жизнь ключом, а в сухом остатке –
Хрупкие пальцы сжаты в стальной кулак…
* * *
Собираю себя по ожившим кускам:
Было время, когда раздавала.
Не хватает сердечности, нежности грамм…
В плюсе желчь… её было так мало…
Мыслей хвост – не моё, подцепила от тех,
С кем носилась по ширям и далям:
В голове тогда ветер сквозил из прорех,
Музицируя новым сандалиям.
Нет размазанных граней: надменная бровь,
Исключительно острое зрение,
И уже не способна принять за любовь
О себе подогретое мнение.
Нужно всё растерять или снова найти,
Размечтаться и и втрескаться в вечное.
Всё же где-то должны быть на этом пути
Красота и тепло человечное…