Фальстарт русского гения

Фальстарт русского гения

Для двадцатитрехлетнего Льва Толстого 1851 год выдался, что называется, переломным: именно тогда его настиг первый серьёзный мировоззренческий кризис, связанный с усталостью от бессмысленной светской жизни и долгами. Как это часто у него случалось, Толстой пытается решить накопившиеся проблемы интеллектуальными и творческими практиками, а когда они не помогают, прибегает к проверенному русскому средству - странничеству. В это раз помогло: сорвавшись весной из Москвы на Кавказ безо всякой видимой цели, уже осенью он поступает юнкером в армию, где кризис и отступает.

А что же происходило в первой половине 1851 года?

Лев Николаевич, проживавший тогда в Москве, пишет «Детство», которое выйдет через год, а также занимается, натурально, духовным самобичеванием - составляет «журнал слабостей», куда вносит собственные действительные и мнимые дурные поступки и помыслы. Энергичные глаголы и безжалостный самоанализ дневника отчасти перетекут и в «Историю вчерашнего дня» - юношеское неоконченное и неопубликованное при жизни писателя произведение.

Начинается «История вчерашнего дня», как это часто будет и у зрелого Толстого (достаточно вспомнить «Анну Каренину» или «Воскресение»), афористично и одновременно будто бы эпилогом, выводом:

«Пишу я историю вчерашнего дня не потому, чтобы вчерашний день был чем-нибудь замечателен, скорее, мог называться замечательным, а потому, что давно захотелось мне рассказать задушевную сторону жизни одного дня».

Из первого предложения видны уже и тема, и метод, и задача.

День героя подчёркнуто ординарен - поздно встал (вспомним те самые энергичные дневниковые записи!). Отступление: третьего дня играл в карты, говорил с замужней дамою. Однако всякое из этих тривиальнейших событий прорастает в душе рассказчика сложными рефлексиями. Так, упоминание об игре в карты приводят к его к размышлениям о феномене карточной игры вообще (а попутно: о Руссо, разговорах за столом, катанием святочных яиц, приличиях и проч.). А разговор за робером с дамой ведёт за собой то ли «накрученную» главным героем историю любви (недаром в тексте есть пронзительная оговорка: «Впрочем, кажется, она ни в чём не виновата, а я сам не в своей тарелке с людьми, которых я или не люблю, или очень люблю»), то ли упражнение в умении держать себя, то ли юношеское «душа ждала… кого-нибудь», то ли трагифарс: заканчивается глава словами «Муж пришёл. Мы посидели, поужинали, поговорили, и я поехал домой в половине первого».

Так за обыкновенным скрывается колоссальное внутреннее напряжение.

Писана глава практически полностью внутренними монологами, построенными на причудливых ассоциативных рядах: мысли о «кокетстве» героини приводят к Вертеру и розовым часам. Уже видна в главе и фирменная толстовская трезвая безжалостность как к героям, так и к себе: рассказчик не щадит ни свою визави, ни тем более себя - признаётся в следовании за общественным мнением, корит себя за холодность и нерасторопность, сокрушается тем, что у него нечисты руки и выскочил прыщик на щеке («именно с её стороны»).

«Познай самого себя», - будто повторяет за Дельфийским оракулом молодой Толстой. Где познание - там анализ, где анализ - там самоконтроль, а где самоконтроль - там и лад с самим собой. Другого пути не дано.

P. S. А ещё при чтении «Истории вчерашнего дня» хочется ущипнуть себя и спросить: какое, милые, у нас столетье на дворе? Методы юного Толстого (ассоциативность, раскручивание мельчайших деталей до предела, внутренние монологи) - вполне прустовские, а задача (выразить Человеческое через описание одного обыкновенного дня) - почти джойсовская. Такой вот фальстарт русского гения.