«Федя, дичь!»

«Федя, дичь!»

Из цикла «Уфимские народные сказки»

После этого восклицания приятеля Семён Семёнович Горбунков, как помнится, уверенно заявил: «А под дичь… пьют это, фш-ш-ш!» Я, конечно, уважаю уверенных в себе людей, но и сам вполне уверен в том, что не всякую дичь стоит сопровождать шампанским. Во всяком случае, точно не ту, которую словарь русского языка трактует как «нелепость, вздор, чепуху». И (какое совпадение!) словарь комментирует это толкование цитатой из «Жизни Клима Самгина» Максима Горького: «Какая дичь! Слушать тошно, – сказала Варвара очень спокойно».

Цепляюсь с удовольствием за это, ведь меня как раз очень интересует не слишком нынче почитаемое произведение «пролетарского» писателя. И прежде всего такая вот пространная цитата:

«Шум в зале возрастал, как бы ища себе предела; десятки голосов кричали, выли:

– Просим! Милый… Просим… "Дубинушку"!..

– Про-осим же! "Дубинушку-у"!..

Тут Самгин услыхал, что шум рассеялся, разбежался по углам, уступив место одному мощному и грозному голосу. Углубляя тишину, точно выбросив людей из зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчётливостью произносил знакомые слова, угрожающе раскладывая их по знакомому мотиву. Голос звучал всё более мощно, вызывая отрезвляющий холодок в спине Самгина…

Самгина подбросило, поставило на ноги. Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев сотни людей…

Снова стало тихо; певец запел следующий куплет; казалось, что голос его стал ещё более сильным и уничтожающим, Самгина пошатывало, у него дрожали ноги, судорожно сжималось горло; он ясно видел вокруг себя напряженные, ожидающие лица, и ни одно из них не казалось ему пьяным, а из угла от большого человека плыли над их головами гремящие слова:

На цар-ря, на господ

Он поднимет с р-размаха дубину!..».

Так М. Горький описал выступление Ф.И. Шаляпина в московском ресторане «Метрополь» 18 октября 1905 г., свидетелем которого был он. Похожий эпизод описывает и сам Шаляпин в книге «Страницы из моей жизни»: «В 904 году, когда я приехал в Харьков, ко мне пришла депутация рабочих… Стояла осень, темнело очень рано… После каждого романса зал ревел:

– Ещё! Ещё, Фёдор Иваныч!

…Я обратился к рабочим с предложением петь хором "Дубинушку"…»

Концерт этот действительно имел место, но только не в 1904-м, а весной следующего года, когда в стране набирало силы возмущение «Кровавым воскресением» и гибелью нескольких сотен человек. Газета «Южный край» тогда писала: «У Ф.И. Шаляпина была делегация от харьковских рабочих, просившая его дать доступный для них концерт. Славный артист охотно согласился…».

Но такая ошибочка – пустяк: память – дама капризная, в том числе у людей великих. Совсем другое дело, что во второй своей книге «Маска и душа» артист утверждает, что «Дубинушку» на концерте он впервые исполнил в киевском цирке [концерт этот состоялся в апреле следующего, 1906 г. – А.Ч.]. В первой книге ничего подобного он не говорил, вот фрагмент текста о выступлении в Киеве: «Публика начала требовать, чтобы я запел "Дубинушку". Я сказал: "Давайте петь хором, все!.." Много раз певал я "Дубинушку", но такого пения не слыхал никогда до того дня, когда хор в шесть тысяч человек грянул:

Эх, дубинушка, ухнем!

Не только мы, концертанты и рабочие, заплакали от прилива восторженного чувства, но даже переодетые жандармы и полицейские подтягивали нам со слезами на глазах».

А теперь вопрос: вы можете поверить, что жандармы затянули вдруг «На цар-ря, на господ/ Он поднимет с размаха дубину!» Лично я – нет! Разве что служители порядка на время сошли с ума или попали вдруг под гипноз великого артиста (а что, в образе Мефистофеля он вполне мог сойти за булгаковского Воланда – помните, как славно в «Мастере и Маргарите» пели едущие в грузовиках люди). Важнейшее дополнение: в Киеве певец посетил губернатора Савича и, ввиду угрозы отмены выступления перед рабочими, дал ему честное слово, что концерт не превратится в политическую демонстрацию. Да и сам Фёдор Иванович писал, что он не желал «подводить ни полицию, ни кого-либо другого».

Какие же слова пел Шаляпин? Есть две записи «Дубинушки» в его исполнении. Кроме того, может помочь небольшая цитата: «Конечно, все дубины, которые подымаются "на господ и бояр", – я их в руке не держал ни в прямом, ни в переносном смысле». Во всех трёх случаях речь идёт о тексте Александра Ольхина и его переделках: «И на бар, на бояр, на попов и господ он обрушит родную дубину». Заметьте, ни слова о царе!

Перед выступлением Шаляпина навестил пристав, хотя певец и принимал его, сидя в ванне. Во всяком случае, такова версия книги Ф.И. Шаляпина «Страницы из моей жизни». Есть и другое описание этого эпизода (строго противоположный!), на этот раз из книги… Ф.И. Шаляпина «Маска и душа» (1932 г.): «Нечего делать – иду в ванную. Можете представить себе, как мне было интересно увидеть моего милого пристава [в ванне. – А.Ч.] в столь благосклонном ко мне положении!»

Это я не к тому, чтобы поймать автора на слове, а просто для того, чтобы пояснить, что всякие воспоминания – штука ангажированная, т.е. обычно не вполне объективная. Если в 1916-м Шаляпину почему-то необходимо было показать своё неуважение к власти (возможно, с подсказки друга – М. Горького), то в 1932-м, в Париже… – ну, сами понимаете.

А дело было так: в 1916 году два приятеля, Шаляпин и Горький, засели за работу по подготовке воспоминаний Фёдора Ивановича. Что писал Шаляпин (точнее, диктовал), а что Горький, не сразу и разберёшь, но уже в следующем году в журнале «Летопись» (№№ 1–12) была опубликована первая половина книги «Страницы из моей жизни». Была там, кстати, и Уфа, в которой молодой артист впервые «вдохнул пыль кулис». И Харьков тоже, где он выступал в рабочем клубе (Народном доме).

А пока обратим внимание на две ключевые темы воспоминаний о Харькове – «в 904 году» и «стояла осень», после чего откроем брошюру «Вооружённое подполье» А.Н. Соколова-Новосёлова, выпущенную Башкнигоиздатом в 1958 г. На странице 16 читаем: «Второй случай произошёл в том же году [когда на Уфимском вокзале встречали Николая II, т.е. в 1904-м. – А.Ч.]. Знаменитый оперный певец и артист Фёдор Иванович Шаляпин приехал в Уфу к своему знакомому по клиросу кафедрального собора, токарю железнодорожных мастерских Григорьеву. Наши клубные деятели узнали об этом и привезли Фёдора Ивановича прямо с дружеской вечеринки в клуб, где закончилось представление чеховской «Чайки». Народ терпеливо ждал Шаляпина. Его появление приветствовали бурей аплодисментов. С добродушной улыбкой он подошёл к рампе: "Что же вам спеть, други? Ещё освистаете меня".

Кто-то озорно свистнул.

– Вот видите, – засмеялся Шаляпин, – уже освистали. Так что же спеть?

– "Дубинушку!" – крикнули из зала.

Шаляпин хитро улыбнулся, погрозил пальцем, затем лихо тряхнул чубом, выпрямился и, слегка расставив длинные ноги, задумчиво запел:

Много песен слыхал я в родной стороне,

В них про радость и горе мне пели…»

Почему-то автора книги считают бывшим рабочим-железнодорожником, но явная склонность к художественным обобщениям выдаёт в Александре Никитиче журналиста или писателя. Правда, это всего лишь моё предположение. В 1980 г. Вадим Иванов в книге «Винтовка и молот» практически повторил этот рассказ, но прибавил, что дело было поздней осенью. И, должно быть, следуя заложенной Горьким традиции, приписал Шаляпину слова, якобы спетые им в Уфе:

И на бар и царя, на попов и господ

Он отыщет покрепче дубину…

Всё это ныне считается абсолютно реальным фактом, даже предлагается установить доску в память события.

Ага, конечно, так сразу мы и поверили – запрещённая «Дубинушка» поздней осенью 1904-го! Даже в ноябре 1905-го, когда в Москве уже полным ходом шла подготовка к вооружённому восстанию, а полиция практически потеряла контроль над обстановкой, после исполнения Шаляпиным на концерте в Большом театре в помощь престарелым артистам далеко не самого экстремально революционного варианта «Дубинушки» Николай II потребовал увольнения Шаляпина.

Написанный в 1885-м Александром Ольхиным и ставший (иногда с изменениями) классическим вариант текста «Дубинушки», т.е. тот самый, что пел и Шаляпин, включает такие не приемлемые цензурой строки:

Но настала пора, и поднялся народ,

Разогнул он согбенную спину,

И, стряхнув с плеч долой тяжкий гнёт вековой,

На врагов своих поднял дубину.

Есть и ещё один вариант этих строк:

Но то время придёт – встрепенётся народ,

И, стряхнув вековую кручину,

Он в дремучем лесу на врагов изберёт

Здоровее и крепче дубину.

Пластинка с такими словами у Шаляпина тоже есть. Как видите, о царе ни слова, тем не менее песня, разумеется, была запрещена. Это раз! Ну, а во-вторых, берём книгу «Летопись жизни и творчества Ф.И. Шаляпина» и углубляемся в 1904 год. Сначала просто в осень. Сентябрь и октябрь – артист в Москве. С 28 октября по 10 декабря поёт в Петербурге (10–17 ноября болеет). С 11-го – вновь Большой театр. С 22 декабря Шаляпин снова болеет. Нет не то чтобы слова об Уфе, а даже намёка на несколько свободных деньков. Интересуемся остальными временами года. Странно, Уфой даже не пахнет. Разве что путешествие из Петербурга в Москву через Уфу тогда пролегало. Но, кажется, Уфа уж слишком в стороне.

Может, общение с рабочим Григорьевым сочли незначительным и не включили в летопись жизни певца? «И всего-то надо было дня три-четыре, чтобы втихаря приехать к приятелю в Уфу. Сел на поезд, выступил в рабочем клубе – делов-то, – скажут некоторые. – А цензура поработала, изъяла». Но в напряжённом графике артиста мирового уровня, каковым Фёдор Иванович на тот момент уже являлся, даже день незамеченным не мог пройти. Да и «закручивать гайки» начали в конце 1905-го, но никакая цензура уже не в силах была полностью вымарать имя Шаляпина из газет. Так, например, в Харькове появился отчёт о концерте, хотя о «Дубинушке» там не сказано. Газета «Уфимские губернские ведомости» за 1905–1906 годы очень хорошо представлена в Архиве общественных организаций РБ, в подшивках есть десятки упоминаний о великом певце, творческая карьера которого начиналась по большому счёту именно в Уфе, вот только о приезде в наш город в 1904-м или 1905 году – ничегошеньки!

Вот и хорошо, иначе получается, что Шаляпин приезжал сюда, чтобы просто посидеть с приятелем в кабаке.

Но откуда взялись воспоминания о том, чего и быть-то не могло?

К тому времени имелось два очень интересных источника – книга Шаляпина «Страницы из моей жизни» (в которой есть две ключевые фразы «в 904 году» и «стояла осень»), и вышедшая в СССР в 1957-м книга с главами из книги «Маска и душа» (впрочем, в данном случае она вряд ли понадобилась). Уж не в этом ли кроется отгадка? На почве этого кое у кого в Уфе возникла сверхидея. В конце концов мы приходим к весьма печальному выводу, что все эти воспоминания никому не ведомого уфимца Григорьева (обратите внимание – ни имени, ни отчества, хотя сами воспоминания весьма пространны), приведённые аж в двух на этот раз уфимских книжках, есть всего лишь одна из занимательных уфимских народных сказок, подобных байке о доме терпимости в особняке Костерина и ресторане, за которым идёт непременно шлейф истории с «деньги есть».

В августе 1927-го Шаляпина как «приспешника белоэмиграции» лишают звания народного артиста. В 1956-м была предпринята попытка вернуть Шаляпину звание народного артиста России, хотя бы и посмертно. Не вышло. Надо думать, что на этой волне и появился шаляпинский эпизод в книжке Соколова-Новосёлова. Так что не будем судить автора строго, тем более что жизнь такой легендарной личности, как Шаляпин, просто обязана обрастать легендами. Реабилитация Шаляпина как большого друга рабочих, помогавшего делу революции и лично её «буревестнику» Горькому, создала очень серьёзные условия для возвращения имени великого певца и артиста в летопись нашей культуры. А для краеведов именно тогда началась целая эпопея по поиску уфимских адресов Фёдора Ивановича, жившего в Уфе в то время, когда его звали просто Федей.