Журнальный мир

ФЕЕЧКА

Моя мама всю жизнь работала диктором на областном радио, пока из наших домов не исчезли радиоточки. У нее профессионально поставленный голос, чем она любит козырнуть. Но после семидесяти у мамы стал постепенно портиться слух, неподготовленному человеку может показаться, что она крайне злая и скандальная старуха. Это совершенно не так. Просто она громкая и деятельная.

Светлана Васильевна не имеет вредных привычек, кроме одной – воспитывать 45-летнего сына, то есть меня. Сердобольная пенсионерка и привела меня однажды в частный кабинет «Зубная феечка», потому как я имел неосторожность проговориться, что временами мучаюсь зубом мудрости. После недели препирательств я капитулировал и отправился по указанному адресу.

Я долговязый и худой, как коромысло, мужчина с гладкой лысой головой и седой бородой. При входе в кабинет я попросил мать не вести себя шумно и не трепаться обо мне. Она сказала, что будет молчать, если я буду хорошо себя вести.

– Здравствуйте, тетя Света! – громко, чтобы она могла расслышать, поприветствовала ее молоденькая девушка за стойкой.

– Вот, Кристина, привела вам сына.

Я поздоровался и присел на диванчик. Мать протянула мне бахилы – я надел их и с любопытством посмотрел на настенные часы с кукушкой, они были деревянные и очень старые, такие висели в детских садах еще при советской власти.

Мы с Кристиной заполнили карточку, через несколько минут я лег в кресло, и меня стал осматривать терапевт, как мне показалось, моих лет. Из бейджа на халате я узнал, что врача зовут Анна Николаевна.

– Ничего не бойтесь, пожалуйста, Светлана Васильевна у нас уже лечилась, ей понравилось, значит, понравится и вам.

Я кивнул. Спустя несколько минут Анна Николаевна сообщила, что у меня подгнил зуб мудрости и еще пару зубов, на ее взгляд, хорошо было бы вырвать.

– Сделайте завтра панорамный снимок и с ним приходите к нам. Приедет хирург, очень хороший специалист, без боли и без нервов все вам сделает как надо.

В мае было то жарко, то холодно, наконец-то продалась наша с мамой дача, и мы выручили за нее 500 000 рублей. Мама предложила купить мне туристический тур по Европе. В последнее время я не раз говорил, что хотелось бы и Берлин увидеть, и Париж, и Брюссель. Доброе сердце Светланы Васильевны запомнило мою брюзгу холостяка.

– Нет, дорогая моя. Не хочу теперь никуда, я задумал новую куклу. Посмотри эскизы.

Если мать отдала свои лучшие годы радио, то я отдал их кукольному театру. Я – бутафор. Но по ряду причин год назад я ушел со службы, мама поддержала, а теперь еще и полмиллиона упало на текущий счет родительницы. Жить можно. Мы очень скромные в своих потребностях.

– Сейчас я сделаю укол в десну, потерпите, это неприятное ощущение, но острой боли не будет.

Вместо Анны Николаевны меня «обрабатывала» уже другая женщина.

– А где хирург?

– Это я. Откройте рот, я очень аккуратно уколю.

Я открыл рот и закрыл глаза. В следующее мгновение я ощутил не только легкую боль, но и тревожное чувство – доктор грудью коснулась моей правой щеки. Через пять минут, когда заморозка подействовала, вернулась Анна Николаевна и тоже несколько раз во время работы задела мою голову. Сделав надпилы на зубе мудрости, она ушла.

Надо мной вновь склонилась хирург. За маской были видны только глаза. Из-под шапочки выглядывали длинные прямые рыжие волосы. Ей не больше 30 лет, решил я (и оказался, между прочим, прав).

– Я сейчас надавлю на зуб, а вы мне скажите – больно или нет.

Она надавила, я отрицательно помотал головой.

– Очень хорошо. Будем удалять. Но, я прошу вас, если почувствуете малейший дискомфорт, дайте знать. Терпеть боль совершенно ни к чему.

Кровавая гнилушка вскоре полетела в блюдце. Я еще раз внимательно посмотрел в глаза врача. Потом опустил взгляд ниже и не увидел бейджа на халате.

– Проштите, как ваш жовут? – прошепелявил я не своим голосом (хорошая у них заморозка, импортная, наверное).

– Мария Вадимовна.

– Шпашибо вам, Маыя Вадимовна.

– Это моя работа. Если будут боли, а так бывает после удаления, то, пожалуйста, не стесняйтесь и позвоните. Я скажу, что делать, исходя из симптомов.

У меня когда-то давно была жена. Мы прожили два прекрасных года и три ужасных. В конце концов она меня бросила и уехала из города с каким-то военным. С той поры у меня не было ни с кем продолжительных отношений.

– Мама, ты обратила внимание, что у Анны Николаевны есть обручальное кольцо, а у Марии Вадимовны нет?

– Может, она на работу его не носит. Вдруг в горло пациенту уронит.

– А мне кажется, что она не замужем.

– Или в разводе.

– У нее очень сильные и одновременно ласковые руки. И голос. Она меня сразу успокоила.

– Хорошая девушка.

– Очень. А еще Анна Николаевна и Мария Вадимовна обе мне грудь на голову клали.

– Что?

– Не клали, нет. Прижимались!

– Да ладно!

– Не специально, конечно. Во время работы… как правильней сказать-то… Терлись немного.

– Ну а куда, сынок, им сиськи девать? Приходится тереться.

– Волнующий момент, между прочим. Для холостяка особенно.

– Считай, что это бонус от клиники. А не врешь? Мне никто не терся, когда я лечила зубы.

– Не вру! Только вот слово «сиськи» из твоих уст, мам…

– Да ладно тебе, мы же одни.

Я решил воспользоваться советом Анны Николаевны и записался на удаление двух зубов, которые ее смущали. Честно говоря, нужды в этом не было никакой, они не болели, да и вообще вот уже два года, как вопросы здоровья для меня потеряли актуальность.

Но мне очень хотелось снова оказаться в стоматологическом кресле. Очень!

На второй прием я пришел на полчаса раньше и увидел Марию Вадимовну без маски. Ее лицо поразило меня. Бутафор – это тоже художник, я читаю по лицам так, как вы даже представить себе не можете. Вот и на ее лице я прочитал многое.

– Как ваше самочувствие?

– В целом хорошо.

– Вы очень интересный человек, оказывается. Ваша мама нам все про вас рассказала.

– Все?

– Почти. Вы работали в кукольном театре, вы увлекаетесь вязанием и вяжете шарфы себе сами. Верно?

Ах, мама, мама, подумал я.

– Да, верно.

– Еще у вас была жена, но она вас не стоила.

– На самом деле это весьма спорный вопрос, кто кого из нас не стоил.

– Открывайте рот, сегодня удалим сразу два зуба, и вы забудете на долгие годы стоматологическое кресло.

Я закрыл глаза, и пока Мария Вадимовна колдовала, стал думать, что я могу предпринять, чтобы снова вернуться к ней на прием. Поймал себя на мысли, что хочу видеть ее каждый день.

Но где найти столько больных зубов…

Тем временем в коридоре Светлана Васильевна травила байки, Кристина так просто хохотала в голос. Были слышны и одобрительные реплики пациентов из очереди.

– Мария Вадимовна, я прихожу с мамой, потому что ей важно принимать участие в моей жизни. Конечно, я мог бы запретить ей компрометировать меня как самостоятельного мужчину, но я у нее один, я люблю ее и разрешаю матери так проявлять свои чувства.

– Никто над вами не смеется, если вы об этом.

– Я ее называю Радио-Мама. Тарахтит, и пусть себе.

Мария Вадимовна улыбнулась.

– Это прекрасно! Радио-Мама…

За пару ночей я набросал новые эскизы. Когда мать увидела их, то ожидаемо высказала свое недоумение.

– Зачем ты, дурачок мой, нарисовал Марию Вадимовну?

– Она красивая. Она нежная. И у нее была личная драма.

– Ты же понимаешь, что это бессмысленно. Не вздумай флиртовать с ней.

– Почему?

– Ты сам все понимаешь.

Я понимал, само собой, что перспективы у моей влюбленности не было, но ничего не мог поделать.

Больные зубы закончились, к хирургу меня больше никто не пустит. Как дальше жить?

В начале июня я напился и пьяненький набрался смелости позвонить.

– Мария Вадимовна, извините, что беспокою, мне ваш телефон дала Кристина. Ах, вы в отпуске! Простите!

На следующий день я пришел в кабинет рано утром. Была только Кристина.

– Мария Вадимовна вернется через неделю и обязательно вас проконсультирует.

Меня интересовало все: ее семейное положение, ее день рождения, ее хобби и все прочее. А главное – была ли личная драма у нее на сердце, о которой мне рассказали ее глаза. Но Кристина, даже если бы и знала о драме, точно бы не стала делиться чужой тайной. И все же я собрал кое-что о девушке, которая меня так привлекала. У нее есть машина (сам видел), есть загородная дача (сама проговорилась), а еще, со слов Кристины, она увлекается аквариумными рыбками.

Кроме того, я перелопатил все социальные сети – Марии Вадимовны не было нигде. Возможно, решил я, что в клинике она под одной фамилией, а в соцсетях под ником. Котик, или Рыбка, или какой-нибудь оптимистичный Зубик. Попробуй-ка найди ее среди тысяч «котиков» и «рыбок»! И я сдался, прекратил поиски. Звонить боялся, писать в личку не было никакой возможности.

Как не было и веского повода, чтобы вновь напроситься к Маше (про себя я называл ее без отчества, но при маме и тем более при Кристине и Анне Николаевне я говорил исключительно Мария Вадимовна). В итоге я гвоздем расковырял один из резцов, и у меня раздуло щеку. Пару дней я сидел дома и выдерживал адскую боль, чтобы Анна Николаевна при осмотре наверняка уже передала меня Марии Вадимовне.

– Как это вас угораздило? – спросила она, когда я пришел снова к ней на «ремонт».

– Это я неудачно мозговую косточку погрыз.

Маша посмотрела так, что мне стало стыдно и захотелось рассказать и про гвоздь, и про куклу, и про бессонницу. Но вместо этого я спросил:

– Мария Вадимовна, у вас была личная драма?

– Что вы имеете в виду?

– Любовь. Несчастную.

– Сейчас буду колоть, потерпите немножко, как заморозитесь, скажите. Онемеет кончик языка, это не страшно.

Я пожалел, что вылез с «драмой», никто не просил об этом. Но, к моему удивлению, вернувшись из приемной, Маша заговорила именно об этом.

– У меня была любовь, несчастная, как вы точно подметили. Мой бывший преследовал меня после того, как я ушла от него. Угрожал убить. Мелодрама, да. Но это в прошлом, сейчас я живу одна и всем довольна. Копаюсь по выходным на огороде и читаю детективы под яблоней. Мужчины меня на данном этапе не интересуют.

Я взял ее руку и положил на свое сердце. Она вежливо, но уверенно освободила ее.

– Вы не о том думаете.

Я в сердцах прошипел грубое слово и отвернулся, она удивленно покосилась.

– Больше не ковыряйте зубы, очень прошу.

Я покраснел, у меня заныл желудок, мне захотелось немедленно сбежать.

– Гвоздь?

– Да.

– А если заражение? Можно же умереть, как вы этого не понимаете. Вам что, жить надоело?

– Нет.

– Будьте наконец взрослым человеком, это же в ваших интересах, правда?

– Правда. Вы обиделись на меня?

– Нет.

– Знаете, Мария Вадимовна, если однажды обстоятельства сложатся так, что мне предстоит ампутация пальца или чего-либо еще, то я доверю ампутировать палец и чего-либо еще только вам.

Она нахмурилась.

– Вот теперь я обиделась. «Чего-либо еще» свое оставьте при себе, пожалуйста. А еще бутафор, художник…

У меня помутнело в глазах. Господи, какая пошлость вышла, с досадой подумал я и, не прощаясь, как побитый за дело дворовый пес, ушел.

Итак, я лишился трех зубов. Теперь мной должна была заниматься Анна Николаевна. «Присматривать», как она сказала. Очаровательная и внимательная. Но я потерял сон совсем из-за другой женщины.

До конца лета я сделал не только куклу Машу, но и кукол Кристину и Аню. Я не спешил, после позорной выходки с гвоздем и пальцем мне необходимо было время, чтобы Мария Вадимовна простила меня. Я не звонил ей, хотя не раз порывался и часами разучивал монологи.

Осенью стали кровоточить десны. Эта хворь у меня с детства, но так обильно давно не бывало. По утрам наволочки были бордовыми от крови. Мать ругалась и гнала меня к Анне Николаевне. Однако ноги мои туда не шли, я боялся, что встречусь с Машей.

С мамой о своих чувствах я не говорил. Она сначала, конечно, лезла «под кожу» мне, пыталась достучаться, но я молчал, и мать отступила.

Осенью я случайно увиделся с Марией Вадимовной. Дело было так.

Я ехал в трамвае, и вдруг он резко остановился на перекрестке. Оказалось, что перед ним столкнулись две машины. В одной за рулем сидел спортивного телосложения брюнет, а справа от него в черном пальто располагалась лучшая девушка в мире. Мужчина выбрался из автомобиля и пошел выяснять отношения. Я, не обращая внимания ни на кого, любовался Машей из окна. Но вот она открыла дверь, встала и посмотрела на трамвай. Мы встретились глазами.

– Как же это могло случиться со мной? В 45 лет…

Через пару минут вернулся брюнет, и она села в серебристый «рено».

Я вышел через заднюю площадку и поспешил пешком домой. Кто я такой, размышлял я по дороге, чтобы она запомнила хотя бы мое имя, у таких девушек никогда нет недостатка в поклонниках.

Я сильно похудел за осень, мать то украдкой плакала, то принималась молиться по утрам, то швыряла иконы об стену. В самом начале декабря я слег.

Мой папа был учителем физкультуры, обычным школьным физруком. Когда я служил в армии, отец умер. Старшеклассники вызвали его на спор пробежать с ними десятикилометровку. На одном из кругов он упал и скончался до приезда скорой помощи. Мать поседела, но в целом пережила смерть мужа достойно. Но меня она любила больше всех на свете, и, естественно, мою болезнь она переживала сильнее, чем собственные старческие недуги.

Не помню в какой конкретно день, но после привычных маминых пререканий я уговорил-таки ее сходить в «Зубную феечку» 30 декабря и передать от меня девушкам новогодние подарки. Она дала мне честное слово.

Больше меня ничто не тревожило, мне стало легко и радостно. Я был уверен, что не ошибся с презентами.

_{* * *}

– Тетя Света! Заходите! А у нас чай и торт, можно сказать, корпоративная вечеринка на троих. С вами на четверых.

– Вот, девчонки, вам от сына моего к Новому году. Это кукла Кристина, это кукла Аня, а это Маша.

Женщины пришли в восторг, зашумели, заохали, Анна Николаевна помогла пенсионерке снять одежду.

– Но где же сам Федор Михайлович? – весело спросила Кристина, фотографируя на смартфон свой именной презент.

– Федор Михайлович умер две недели назад. У него был рак, четвертая стадия. Ни в одну клинику не брали. Мы с сыном надеялись, что Новый год вместе отметим, но не вышло.

Светлана Васильевна пригубила чай, поправила волосы.

Мария Вадимовна растерянно посмотрела в глаза маленькой Маше. В нагрудном карманчике кукольного платьица торчал листочек бумаги.

Мария Вадимовна, как писал мой тезка Достоевский ФМ, красота обязательно спасет мир, а я буду любить Вас всю оставшуюся жизнь.

Она вышла на крыльцо, как была в праздничном брючном костюме нежного бежевого цвета. Зимний воздух обжег девушке лицо. Она прижала куклу к груди, да так и стояла под снегопадом, пока Кристина с Анной Николаевной не опомнились и силком не затолкали ее в тепло.

ВТОРОЙ МУЖ ВТОРОЙ ЖЕНЫ

На территории бывшего московского предприятия «Квант» со времен распада СССР чего только не было – склады, фабрика по производству авторучек, татарская дискотека. Не было гостиницы, но однажды появилась и она, обшарпанная, неуютная, но очень дешевая. В нее и заселился холодным январским вечером Евгений Бродский, мужчина средних лет с аккуратной бородой-эспаньолкой, в очках и едва заметно сутулый.

При заселении он с удивлением узнал, что в его номере, забронированном некоторое время назад секретаршей, не было окна. Четыре глухие стены и удобства в конце коридора. Он расстроился, хотел было доплатить и сменить обстановку, но передумал, так как сильно устал после многочасового перелета, а во время сна ему окна ни к чему, решил гость. К тому же он все еще подкашливал, хотя температуры не было, и потому начальство сочло возможным срочно отправить не совсем здорового Бродского в Москву на три месяца. Жена назвала его тряпкой и не поцеловала на прощание.

– Вы утром уедете или днем? – поинтересовалась горничная, молодая толстая казашка. В гостинице, это Евгений Александрович отметил сразу же, весь персонал состоял преимущественно из казахов.

Он прочитал на пышной девичьей груди ее имя и улыбнулся.

– Жылдыз, я уеду сразу после завтрака. Красивое имя, между прочим.

– По-казахски это означает Звезда.

– Вам очень идет.

Он поднялся в номер, не стал распаковывать чемодан, лишь вынул из рюкзака щетку с пастой да полотенце. Через пятнадцать минут обитатель номера без окна крепко уснул.

Евгений Александрович должен был провести в головном офисе своей компании три месяца, чему он был не особенно рад. Когда-то он буквально сбежал из столицы, долго и болезненно переживая развод со своей второй женой. Позже, уже в Иркутске, он женился в третий раз, но счастье в том упоительном виде, в котором он его помнил, больше к нему не возвращалось.

Утром в гостинице он захандрил, температура поднялась до 37,2, а главное, что воспоминания из прошлой жизни угнетали аудитора гораздо сильнее в Москве, чем в Иркутске. В столовой отеля, такой же убогой, как и сам отель, он заставил себя поесть, не переставая перебирать в голове, словно фотографии, лица своих московских женщин. Им было уже под сорок. В январе Маша (первая супруга), в феврале Катя (вторая супруга) – повидать бывших женщин, размышлял он, в этом же нет никакой крамолы или подтекста, кроме того, что хочется услышать голоса далекой юности. Жене Евгений Александрович искренне не планировал изменять.

– Только посмотреть в глаза, услышать голос, когда-то говоривший мне приятные слова. Никаких тактильных контактов, само собой, только визуальные и вербальные.

После завтрака он отправился на квартиру, которую ему арендовала фирма. В ней не оказалось интернета, и Евгений Александрович вызвал мастеров. Заявку приняли, и на следующий день в обед прибыли два крепких мужика с мозолистыми грубыми руками.

– Мне главное, чтобы футбольные каналы показывал телевизор. Скорость интернета пусть будет самая обычная, я дома нахожусь вообще только вечерами.

– Футбол любите? – спросил тот, что пониже.

– Люблю.

Тот, что повыше, выглянул из коридора и с настороженностью в голосе спросил:

– За кого топите?

– За мясо.

После этого мастера в течение сорока минут бурно обсуждали с Бродским все последние слухи из жизни футболистов и тренеров «Спартака». Евгений Александрович тоже возбудился, время от времени размахивал руками, изображал, как Фернандо мастерски кладет в девятку, как стелется в подкатах Зобнин, пару раз грязно выругался в адрес ЦСКА.

Рабочие были в восторге от Бродского. Когда все было установлено и подключено, тот, что пониже, спросил своего вспотевшего долговязого товарища:

– Скажу ему?

Тот одобрительно кивнул, натягивая ботинки.

– Мужик, ты классный мужик! – сказал мастер Бродскому. Евгений Александрович улыбнулся, но не успел ответить комплиментом. Тот, что пониже, взял его за руку и посадил на стул около телевизора.

– Все цифровые каналы – раз, все футбольные – два. А теперь внимание, мужик! Ты же в командировку приехал? Жена, небось, дома осталась? Надолго в Москву?

– На три месяца.

– Ну вот, на всю зиму, получается.

Он пощелкал пультом.

– А вот это эротический канал. Ничего платить за него не надо. Просто вводишь пароль «четыре нуля» и смотришь в любое время. Командировка не такой скучной будет!

Из коридора раздался бас:

– Только там чего-то уж такого нет, там все парни трахаются в рубашках и брюках. Чтобы член в камеру не попал. Законодательство, наверное, ограничивает. Сиськи в полном объеме, задницы крупным планом, пожалуйста, а член нельзя, поэтому все в рубашках по колено.

Закрыв за братьями по красно-белой вере дверь, Евгений Александрович решил проверить еще раз работу телевизора.

Пароль подходил.

Настроение у Бродского заметно улучшилось. По составленному им плану он должен был неделю обжиться, осмотреться, не отвлекаться от работы на свою личную жизнь. Это ему вполне удавалось. В конце же января он запланировал первый контакт.

Выяснилось, что и Маша, и Катя давным-давно не живут в Москве. Общие знакомые, которых Бродский разыскал в социальных сетях, рассказали, что первая жена давно и счастливо живет в США, а вторая в Калининграде. У обеих новые семьи, дети, карьера. Евгений Александрович спокойно отреагировал на эти новости и даже искренне порадовался за бывших жен. Он решил, что так даже лучше, счел свой изначальный порыв неуместной сентиментальщиной и ушел с головой в работу.

Спустя месяц неожиданно ему написал второй муж второй жены.

«Женя, привет. Мы с тобой всего раз виделись, когда я приезжал за вещами Кати. Помнишь? Увидел у тебя на странице фотографии, где ты на Красной площади, подумал, может, тебе скучно и не с кем выпить. Извини, если навязываюсь».

Бродский сутки не отвечал, но потом согласился встретиться с человеком, которого видел один раз в жизни почти двадцать лет тому назад.

«Я в Коньково квартиру снимаю, приезжай в субботу, Олег».

Олег приехал с пакетом алкоголя и мяса. Едва переступив порог, он обнял Евгения Александровича и, заглядывая в глаза, произнес:

– Ну наконец-то!

Аудитор из Иркутска удивился такой реакции.

– Я военный, Женя. В отставке, но порядок уважаю во всем. Где у тебя фартук?

Фартука не было. Бродский дома готовил только яичницу, да и то не каждый день.

– Не беда, Женя. Сейчас я все организую. Ты мне скажи, друг, зачем ты из Москвы тогда уехал? Квартиру продал, я так понимаю?

– Да. Нервный был, молодой.

– И как там в Иркутске?

– Все хорошо.

– Предлагаю начать с пива, дальше под мясо уже коньячка. Согласовано?

– Согласовано.

Олег лихо дирижировал посудой.

– Ты во второй раз не женился, что ли?

– Нет, Женя, живу один, как пограничный столб. Катя бросила меня, но в отличие от тебя я никуда не поехал. Хотя была мысль такая, была, врать не стану. Ну что, за встречу, друг!

Они выпили пива и закурили. Образовалась завеса из дыма.

– Женя, я к тебе не просто так в гости напросился.

– Я догадался.

– Ты как к Кате относишься?

– Не знаю. Не думал.

– А ты подумай.

– С уважением.

– И все?

– С благодарностью за те три года, что мы жили вместе.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Часто вспоминаешь ее?

– Нет. А в чем дело-то?

– Давай под мясо коньячка.

Мясо у бывшего военного получилось вкусным, мужчины отвлеклись на него, и на время разговоры ушли в другую сторону.

– А я, Женя, пишу стихи. Публикуюсь.

– Вот как?

– В «Красной звезде» неоднократно, да. И в нашей районной газете регулярно, я в Медведково живу. Отзывы самые теплые всегда имею.

– Что ж, я рад за тебя.

– Я почитаю тебе из раннего. Всего два из раннего периода. Тогда я еще жил с Катей.

Бродский кивнул. Олег начал читать:

Нет, конечно, не в царской палате

Проживали мы с девушкой Катей.

Евгений Александрович сначала внимательно слушал, но потом потерял нить стихотворения и взялся разливать. Заканчивалось длинное лирическое произведение второго мужа его второй жены сетованием автора на судьбу и предположением об истинной причине их расставания.

Потому, что не в царской палате

Занимались любовью мы с Катей.

Бродский поразился такому выводу: он запомнил Катю неприхотливой девушкой, заядлой рыбачкой и туристкой, для которой шалаши и палатки были самым романтическим местом для отдыха. В том числе и в плане интимных отношений.

– Это было первое. Сейчас второе, оно короткое. Всего четыре строчки. Но какие! Прочувствуй, Женя.

Ты меня упрекала в измене,

Не простила поступок мой скотский.

А ведь я изменил, потому что

У тебя на уме только Бродский.

Олег выпил залпом и закусил половинкой луковицы. На его глазах появились слезы. Аудитор протянул ему носовой платок.

– Это от лука, не подумай, я в норме, столько лет прошло. Вообще, в основном я пишу на актуальные темы, на злобу дня. Мигранты, Украина, Сирия, этот выхухоль Трамп. Раньше про Обаму у меня много было, я даже поэму написал «Черный клоун». Не пропустили. Цензура. Ничего, Женя, не меняется, скажу я тебе откровенно. Пушкина гнобили, теперь за Косого взялись.

– Кто такой Косой?

– Я. Фамилия у меня Косой. Ты не знал?

– А на странице твоей написано Олег Премудров.

– Это псевдоним.

Косой распечатал вторую бутылку.

– Я стихи пишу много лет, но не гонюсь за славой, боже меня сохрани. Но я главного тебе не сказал. Я приехал лично выразить тебе благодарность от всей души. Если бы не ты, то я никогда бы не стал поэтом.

– А я каким боком к этому имею отношение?

– Катя любила тебя, а меня нет. Она мне все пять лет постоянно твердила, что я по сравнению с тобой ничтожество, солдафон. Я даже уволился в запас, только чтобы не слышать эти упреки.

– Господи…

– Ты же тоже поэт.

– Я?

– Не прикидывайся. Мне Катя в морду тыкала твоими стихами, как напьется.

– Она пьет?

– Не алкоголичка, но любит.

– Надо же, а в мое время запаха спиртного не переносила.

– Да, говорила, что ты синяк, безнадежный пьяница, но чертовски талантлив.

– Олег, я никогда не писал стихов. Какая-то ошибка или розыгрыш.

– Женя, не надо меня щадить. Я все стихи твои переписал еще тогда и знаю их наизусть. Я с ума сходил первое время, веришь! С ума! Почему я не могу писать, как Бродский.

– Как Бродский никто не может.

– А я про что!

– Так я про того, про покойного. Я же просто однофамилец. Всю жизнь аудитором работаю.

– Я знаю. Я все про тебя знаю. Ты тоже поэт. Не нобелевский лауреат, это понятно, но поэт ты классный.

Евгений Александрович покачал головой.

– Напомнить?

– Что?

– Стихи твои в пору расцвета.

– Бред какой-то.

– А я напомню.

Косой встал и подошел к плите. Потом повернулся к окну. Сложил на груди руки крестом.

У всех Снегурочек фальшивые улыбки.

Что Новый год? Года не выбирают.

Смотри, как в банке на окне рыдают рыбки.

Они уже давно про нас все точно знают.

Ложишься спать со мной и не со мною.

Насколько ж оказались чувства хлипки.

Я завтра улетаю. Бог с тобою.

Теперь по мне скучать здесь будут только рыбки.

Он снова сел за стол.

– Эта банка с рыбками так и стоит у меня. Она привезла ее тогда. Рыбки, конечно, меняются регулярно, ибо дохнут то и дело. А банка стоит. На окне. Выпьем за твой талант, Женя.

Бродский мучительно пытался вспомнить, при каких обстоятельствах он мог написать стихи. Память говорила – ни при каких.

– Не писал я, Олег. Рыбки были, банку помню, но стихи я не писал.

– Ты убил в себя поэта.

– Не писал.

– А вот это тоже не твое?

Можно, в последний раз обниму?

Выскачет сердце – дави ногой.

Мне это сердце теперь ни к чему.

Зачем ему знать, что тебя ждет другой.

Бродский вновь протянул платок поэту.

– Опять лук?

– Нет. Это очень пронзительные строчки. «Мне это сердце теперь ни к чему». Я же их наизусть, назубок. Я с ними до сих пор живу, Женя, дорогой ты мой человек.

– Ждет другой – это ты, что ли?

– Конечно, я. Видишь, ты и про меня стихи писал. Опосредованно. Я разбил вашу семью, прости, прости меня, друг.

На третьей бутылке Олег заметил, что Бродский часто отлучается в сортир.

– Проблемы с мочеиспусканием?

– Есть немного.

– Цистит?

– Частит.

– Могу помочь. У меня брат держит массажный салон. Скромный, но девочки там мастерицы.

– Массаж?

– Да. Я сам пользуюсь.

– Не знаю, честно говоря.

– Да ты не волнуйся, друг. Это все сертифицировано. Восточный колорит и мудрость.

– Сколько по деньгам?

– Тебе даром. Первый сеанс. Дальше уже сам, если понравится. Звоню брату?

– Ну, звони. Хотя я во все эти чудеса не верю. Я у нас в Забайкалье насмотрелся на шаманов.

– Очень зря не веришь. И у брата не шаманы, а медицина, массаж и благовоние. Поэзия!

Косой позвонил брату и записал Бродского на воскресенье. Еще раз прослезившись от умиления от близкого знакомства со своим учителем поэзии, в чем Евгений Александрович устал его опровергать, поэт уехал на такси к себе в Медведково.

На следующий день аудитор первым делом разыскал страницу Кати и написал ей. Она ответила через час.

В полдень чуть живой из-за сильного похмелья Бродский лежал на кушетке в салоне. Олег лично проконтролировал, чтобы массаж делала самая опытная женщина.

После общего массажа тела некрасивая бурятка, а Бродский, много лет живший в Иркутске, научился отличать красивых буряток от некрасивых, подставила высокий барный стул к кушетке и разделась. Затем села на стул и протянула ноги к телу Бродского. Евгений Александрович от неожиданности задрожал и закашлялся. Массаж ему делали ступнями. За пять минут до конца сеанса бурятка посмотрела на часы, встала и подошла к нему сбоку.

– Времени мало осталось, я уж руками и ртом, как все нормальные люди.

_{* * *}

Бродский вышел злой, он никогда не изменял жене и сейчас чувствовал себя отвратительно.

– Это что было, Олег?

– Массаж.

– Это был секс!

– Лечебный!

Они вышли на крыльцо.

– Прости, коллега, – понурив голову, произнес поэт Косой. – Хотел как лучше. Развлечь немного хотел.

Бродский достал мобильный и протянул его Косому.

«Стихи, разумеется, сочиняла я сама. И не осуждай, и не смейся, пожалуйста. Ты просто не представляешь, как тяжело было умной девушке жить с тупым ефрейтором!»