Журнальный мир

Художественное воплощение философии человеческого бытия напрямую связано с выраженной в произведении концепцией личности. По мнению ряда исследователей Южно-русской школы литературоведения (Ю.М. Павлов, И.В. Калус, Д.А. Ковальчук, Н.И. Крижановский, Е.С. Гапон и др.), онтологические ориентиры текста художественной литературы выявляются при помощи исследования авторских ценностных ориентиров, системы образов, хронотопа, композиционных особенностей произведения.

Поскольку художественный текст — дитя традиции, его существование и со стороны формы, и со стороны содержания обусловлено рядом предшествующих примеров национального творчества, ставших путеводными звездами для творчества писателя. Русская же литература, как свидетельствуют философы И.А. Ильин, Н.П. Ильин, В.Н. Тростников и литературоведы В.В. Кожинов, М.П. Лобанов, И.А. Есаулов, М.М. Дунаев и многие другие, на протяжении десяти веков существует в тесной связи с духовными и эстетическими традициями Православия. Как отмечал Ю.И. Селезнев, важно, чтобы произведение русской литературы было органичным звеном в «златой цепи» таких же произведений, отражающих духовное созидание народа и его бытие, а также являлось выразителем многовекового народного самосознания и его нравственных ориентиров.

Повесть «Русский берег» Д.А. Ермакова — новый этап в творчестве писателя. Это первое его художественное обращение к истории освоения русскими моряками и купцами западного побережья Северной Америки.

Перед анализом повести осмыслим философию бытия в нескольких произведениях, изображающих освоение Америки русскими моряками в эту же эпоху. В отечественной словесности не так много известных творений, отображающих жизнь русских моряков, участвовавших в деятельности Российско-Американской торговой компании. Одно из наиболее известных — поэма «Авось» (1970) Андрея Вознесенского, ставшая основой для рок-оперы «”Юнона” и “Авось”». Это лиро-эпическое и полудокументальное произведение становится ярким свидетельством духовного уровня сознания самого поэта в 1960–1970-е годы.

В центре поэмы — тема любви. Поэт стремится отобразить максимально сильным чувство, вспыхнувшее между «Действительным Камер-Герром Николаем Резановым» и шестнадцатилетней дочерью коменданта Сан-Франциско Кончитой. Трогательная история любви и трагического расставания героев из разных частей Света обрисована автором в контексте доминировавшего в творчестве Вознесенского в 60–70-е годы прошлого века, и в целом в творчестве поэта, стремления наиболее сильно уязвить христианство. Согласно мысли Ю.М. Павлова (которую он аргументирует многими цитатами из произведений поэта), антихристианская тема «получила последовательное развитие на уровне утверждаемых кощунственных идей, ценностей и образов» в целом ряде произведений — поэмах «Лонжюмо», «Мастера» и стихотворениях «Декабрьские пастбища, «Скука», «Суздальская богоматерь», «Вечные мальчишки», «Монолог читателя на дне поэзии 1999», «Фрагмент автопортрета» [9].

В поэме «Авось» критик указывает на богохульные мысли поэта:

Пособи мне, как пособила б

баба бабе. Ах, Божья Мать

ты, которая не любила,

как ты можешь меня понять.

Как нища ты, людская вселенная,

в боги выбравшая свои

плод искусственного осеменения,

дитя духа и нелюбви! [1, с. 228]

Итоговую мысль об апостасийности творчества Вознесенского можно подтвердить и иными примерами из поэмы «Авось». Так, уже во вступлении, созданном как монолог моряков, автор обыгрывает название произведения, как бы создавая из его символического звучания новый «Символ веры», открыто противопоставленный христианскому мировосприятию, более значимый и сильный, чем религиозные молитвы:

Когда бессильна «Аве Мария»,

Сквозь нас выдыхивает до звезд

Атеистическая Россия

Сверхъестественное «авось» [1, с. 223].

В поэме ощутимо стремление А. Вознесенского максимально насытить текст кощунствами. Например, «губернаторская дочь», обращаясь к Богородице, восклицает: «Рада я, что твой сын издох!..» [1, с. 228]. Авторский комментарий после «молитвенного» общения Кончиты и Богородицы соответствует богоборческой риторике героини:

Ну а дальше мы знать не в праве,

Что там шепчут две бабы с тоской… [1, с. 228]

В молитве Резанова, обращенной к Божьей Матери, рефреном звучит упрек-вопрос: «Ну что Тебе надо еще от меня?». А в финале поэмы есть «Молитва Богоматери Резанову» (!?), где «героиня», называя себя «Матерь от любви своей отступница», восклицает:

Слушая рождественские звоны,

Думаешь, я радостна была? [1, с. 246]

В итоге она хочет быть такой, как Кончита, готова отдать все за «окаянное счастье»:

Мои церкви в тыщи киловатт

Загашу за счастье окаянное

Губы в табаке поцеловать! [1, с. 247]

Чувства влюбленных в этом произведении поставлены «поверх всего». Антропоцентризм становится основой, содержательным центром философии личностного бытия и художественного сознания в произведении А. Вознесенского, а воинствующий атеизм определяет его авторскую позицию и становится идеологической доминантой поэмы.

При этом произведение, в котором использованы документы, искажает общую картину жизни человека в конце XVIII века: такие незыблемые ценности, как Родина, Вера, Государь, Народ, оказываются малозначимыми в поэме. Об извращенном художественном сознании и однообразии художественных приемов в произведениях А.А. Вознесенского писал Ю.И. Селезнев в статье «Душа подвига» [11, с. 378–385].

Иное понимание истории Николая Резанова и Кончиты и иное осмысление философии человеческого бытия выражено в повести Юрия Григорьевича Качаева «…И гневается океан» (1970). В нем Николай Резанов показан не богохульником и страстным влюбленным, а державным строителем, ответственным человеком, государственником. Рядом с ним изображены русские флотоводцы, иные участники Российско-Американской торговой компании, беззаветно, верой и правдой, служившие России, готовые отдать за нее жизнь. И хотя книга была выдержана в традициях советской реалистической прозы, то есть написана без упоминания о русском Православии, в ней все же нет богохульства и стремления к эпатажу.

Жертвенное служение Отечеству в совокупности с христианским отношением к миру стали основными чертами центральных персонажей романа «Калифорнийская славянка» (2000) вологодского писателя А.А. Грязева (1937–2012). Один из его центральных героев — Правитель Русской Америки Александр Андреевич Баранов — человек властный, порой своевольный, горячо любящий Россию, по-христиански понимающий жизненную миссию Российской империи и Русской цивилизации на американской земле. В основе его отношения к местным американским народам, а также англичанам и испанцам лежит принцип, сформулированный им же: «Будем торговать и договариваться полюбовно» [2, с. 308]. Ведущая тема произведения — взаимоотношение народов в Северной Америке. Автор обращает внимание на хищническое стремление европейцев поработить местное население, а при сопротивлении уничтожить непокорных. Баранов, являющийся в произведении выразителем русского взгляда на мир, с прискорбием откликается на известие о том, что англичане и испанцы уничтожают индейцев и отнимают их земли: «Грустно слышать такое. Свое дело нельзя строить на крови, тем более на крови невинных местных жителей» [2, с. 312]. Такое страдательное и христианское отношение к миру характерно для многих героев русской литературы: Татьяны Лариной, Петра Гринева, Марьи Болконской, Сони Мармеладовой, Алексея Карамазова и других. По словам Достоевского, Татьяна Ларина не желает «основать свое счастье на несчастье другого» [4, с. 104].

А.А. Грязев вкладывает в образ героя осознание исторической ответственности за содеянное. Александр Баранов понимает, что стремление строить свое бытие за счет ограбления окружающих губительно в большом историческом времени: «Через многие поколения придется отвечать за это» [2, с. 312]. А вечные принципы согласия и любви — та основа, на которой «стоит и будет стоять русская православная душа» [2, с. 312].

***

Повесть Д.А. Ермакова «Русский берег» продолжает традиции вологодской писательской школы, которой принадлежат В.И. Белов, А.А. Грязев, Н.М. Рубцов и другие. В основе сюжета произведения лежит история моряков русской шхуны «Надежда», разбившейся у берегов Северной Америки во время перехода из Ново-Архангельска в самую южную точку владений Российско-Американской торговой компании — Форт Росс. По жанру произведение Д. Ермакова — приключенческая повесть. В ней есть гибель судна во время шторма, спасение русских моряков на шлюпке, исследование новой, неизвестной земли, неожиданная встреча с индейцами-аборигенами, чудесное налаживание контакта с ними, знакомство с их бытом, повседневными занятиями и идеалами, выраженными в легендах и мифах, козни врагов и убийства, а также размышления о столкновении и взаимодействии цивилизаций.

Идейный фокус произведения автор сосредоточил на описании нравов и взаимоотношений русских и индейцев, на изображении сущности их понимания мира и бытия.

Особенности восприятия мира русскими героями-моряками показаны через их поступки, речь. Центральный персонаж произведения, капитан Иван Андреевич Рукавишников —наиболее близкий авторскому сознанию герой. В повествовании голос автора порой соединяется с внутренней речью персонажа. Так, во второй главе происходит субстантивация авторского голоса, в результате чего при описании команды ведущим становится голос капитана, который, заступив на ночную вахту, смотрит на спящих моряков и размышляет о них: «Иван Ситников и сын его Николка — рядышком спина к спине спят… Люди невоенные, охотники-зверобои. <…> Иван, кажется, из первых русских аляскинских поселенцев. Не раз с индейцами встречался, знает их норов» [5, с. 28]

Служение России, ее чести и славе — основание философии жизни героя. Так его воспитывал отец, напутствовавший сына словами: «Не посрами русский военно-морской флаг! Не посрами!..» [5, с. 25]. В служении Родине видит герой свою миссию во время исследования неведомых земель: «Идем, други мои, исследовать землю неведомую. В этом наше спасение, а России — слава» [5, с. 46]; «…Мы — подданные Российской короны, и земля эта, ежели нет ее на картах, должна быть нами изучена и к ногам государя императора положена!» [5, с. 46].

Темы служения Родине — Русской земле начата в русской литературе еще «Словом о Законе и Благодати» и «Словом о полку Игореве» и наиболее ярко воплощена в произведениях М.В. Ломоносова, Г.Р. Державина, А.С. Грибоедова, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.И. Тютчева, Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, А.П. Чехова, А.Н. Толстого, М.А. Шолохова, М.М. Пришвина, А.П. Платонова, В.И. Белова, В.Г. Распутина, Н.М. Рубцова и многих других писателей. Она стала ведущей и в художественных произведениях С.Г. Бабаяна, К.С. Бадигина, В.А. Бахревского, А.Л. Воронова-Оренбургского, А.А. Грязева, Ю.Г. Качаева, И.Ф. Кратта, С.Н. Маркова, Б.А. Печникова, П.Ф. Северова, Ю.И. Федорова, Г.П. Чижа, Н.К. Чуковского, повествующих о людях и событиях, связанных с деятельностью Российско-Американской торговой компании.

Автор повести «Русский берег» сконцентрировал внимание читателя на изображении цивилизационного своеобразия в отношении к окружающему миру русских моряков-пионеров. Освоение новых земель показано не в контексте западного гуманистически-возрожденческого завоевания и порабощения коренного населения, а в свете стремления представителей русской цивилизации, вторгаясь в иные земли, налаживать с ее народами диалог: добрые и дружественные, взаимообогащающие контакты. Так, центральный персонаж произведения капитан Рукавишников, уже столкнувшийся с коварством и жестокостью индейцев-тлинкитов (или как их еще называли «колошами») во время нападения на судно Крузенштерна «Надежда», понимает всю опасность визита на чужую землю: «С колошами пока не подружишься — ухо держи». Чтобы избежать кровопролития, он искренне ставит задачу команде не воевать, а подружиться с аборигенами. И даже после того, как индейцы украли матроса Алешку Губанова, Рукавишников при встрече с индейцами приказывает переводчику-алеуту: «Яшка, кричи, что мы — друзья, кричи, что с миром пришли» [5, с. 52]. Дружественный настрой капитана, благополучное стечение обстоятельств, а также невоинственность людей племени Морского Бобра спасли героев от кровопролитного неравного сражения, даже несмотря на происки и провокации шамана Боольгона.

Характер главного героя повести имеет черты идеального русского человека. Он настоящий патриот, хороший семьянин, заботливый и ответственный начальник. Важная черта его восприятия мира — направленность внимания на ближнего, стремление к диалогу. Достоевский назвал эту черту русского человека «всемирной отзывчивостью». Так, живя среди индейцев, он внимательно наблюдает за их жизнью и стремится проникнуть в их внутренний мир, познать основы жизни. Об этом свидетельствуют записи в судовом журнале, сделанные героем.

Другой, не менее значимый для художественного воплощения философии бытия русских героев повести образ — священник отец Власий. Это характер русского духовного подвижника, в самые трудные минуты окормляющего команду и несущего свет Христовых истин индейцам. Судьба отца Власия в повести Д.А. Ермакова обрисована в исповедальном монологе священника: был потомственным «сельским попом», во время эпидемии скончались его жена и дети, после чего он был сослан в Сибирь, а затем на Камчатку, откуда перебрался на Алеутские острова и в Ново-Архангельск. Осознание связи между тяжестью своей судьбы и собственной грешной жизнью — характерная и важная черта образа: «Да ведь — аз грешен есмь!» [5, с. 70]. Подвижническое восклицание «Везде служу!» [5, с. 70] становится характеристикой его деятельности в повести и подтверждается словом и делом персонажа. На берегу открытой русскими моряками земли он устанавливает православный крест. При встрече с аборигенами, надеясь на милосердие Божие, идет им навстречу и чудесным образом вразумляет их. Ставит сруб часовни в индейской деревне и излагает непросвещенным индейцам основы христианства. Отец Власий — духовно объединяющий повествовательное пространство повести персонаж. Его вера соединяет моряков в общей молитве, христианском делании и утверждении православной веры среди индейцев.

Образ грешного священника отца Власия, ставшего подвижником, родственен образу «пьяного попика» из повести «Очарованный странник» Н.С. Лескова. Там «попик» чуть было не лишился места за пьянство, но был помилован владыкой Филаретом за подвижническую молитву о «без покаяния скончавшихся» [8, с. 222]. Определенное художественное родство образа отца Власия есть и с характером персонажа романной трилогии В.И. Белова о коллективизации («Кануны», «Год великого перелома», «Час шестый») — отцом Николаем (поп Рыжко). Поначалу большой грешник, он, испытав страдания и лишения в 1920-е годы, становится подвижником в лагерном заключении.

Значительное место в повести «Русский берег» отводится мировоззрению индейцев и определившей его мифологии. Космогония тлинкитов передана автором через записи капитана в судовом журнале и отдаленно напоминает некоторые библейские сюжеты Ветхого и Нового Заветов. Как и в Ветхом Завете, в легенде индейцев о сотворении мира есть верховное божество — Старший Праотец, творец всего сущего, дающий начало миру [5, с. 93]. Появление первых распрей между людьми в легендах индейцев связывается с тем, что «извечные враги» рода человеческого научили людей рассуждать «Это — мое, а это — мое»: «И появилась вражда, и пролилась кровь человека от руки человека» [5, с. 93]. В этом отрывке заложено несколько контекстуальных библейских рядов. Во-первых, упоминание о «враге человеческом», научившем людей неправильному отношению друг к другу, родственно библейскому сюжету о грехопадении Адама и Евы, соблазненных искусителем. Во-вторых, упоминание о пролитой крови наводит на соотнесение легенды с рассказом о Каине, убившем своего брата Авеля. В-третьих, последующий уход людей племени Морского Бобра от распрей с другими племенами «в бескрайнее море на закат солнца» [5, с. 93] на больших лодках (сделанных по велению Старшего Праотца), а также связанное с уходом стремление сохранить человеческую чистоту на новой земле — сродни истории Ноя и его семьи, сделавшего по велению Божьему ковчег и отправившемуся в долгое и трудное плавание. В-четвертых, рассказ о страданиях и мытарствах индейцев во время плавания и обретении дарованной свыше земли подобен трудным библейским странствиям евреев под предводительством Моисея, ведшего свой народ к заветной Палестине. И так далее.

Еще одна важная для понимания философии бытия, воплощенном в повести, образная параллель связана с отображением близости мировоззрения тлинкитов и русских. Она реализуется в легенде о происхождении огня и истории о человеческих жертвоприношениях в племени, которые, несомненно, отображают представления индейцев об идеале человека. Так, огонь был дарован не сильным и эгоистичным представителям индейцев, а бедной и сострадательной молодой женщине, жертвенно ухаживавшей за больным отцом. А упоминание о добровольном отказе племени от жертвенных убийств содержательно роднится со свидетельствами древнерусской литературы о том, что русичи, просвещенные светом Христовых заповедей, имея такой же обычай, отказались от него. (Есть свидетельство об обычае приносить человеческие жертвы в Лаврентьевской летописи, содержащей «Повесть временных лет» [10, с. 111, 113]. Об этом свидетельствует также «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона: «Уже не даем на заклание бесам друг друга, но Христос идет за нас на заклание» [6, с. 63]).

Значимой отсылкой текста повести Д.А. Ермакова «Русский берег» к древнерусской литературе становится фраза из легенды о происхождении племени и звучащая в произведении рефреном: «Это — мое, а это — мое» [5, с. 93]. В ней проявляется крайний племенной и человеческий индивидуализм, отражается важнейший мотив произведения, связанный с миром и враждой. Содержание и звучание фразы отсылают к известному произведению конца XII века «Слову о полку Игореве». После гибели войска Игоря и пленения князей половцами наступает «невеселое время»: борьба князей против поганых прекратилась, ибо сказал брат брату «Это мое, и то мое же» [12, с. 69]. Во второй раз в повести Д. Ермакова эта фраза звучит в контексте завета праотцев, запретивших пускать на землю племени «других людей», ибо тогда вновь скажут: «Это — мое, а это — мое» [5, с. 94]. Третий раз автор использует эту фразу в эпилоге, показывая, как пришли «другие люди» — американские китобои. Индейцы поначалу приняли их за русских, но ошиблись. Вместе с китобоями и другими представителями западного мира в жизнь аборигенов острова вошли и «прелести цивилизации» [5, с. 114]. Последствия нарушения завета предков на появление чужаков для индейцев становятся трагичными: «И вновь, как уже было когда-то, один сказал: “Это — мое”, а другой сказал: “Это — мое”. И счастье на острове стало меряться количеством шкур, денег и пороха».

Измена духовным заветам ведет к смене духовной доминанты жизни аборигенов и в контексте всего повествования к оскудению с последующим исчезновением топоса индейского мира: «Не стало в водах вокруг острова морских бобров, не стало и прежних людей Морского Бобра. Осталось “местное население”, попавшее в полную зависимость от своих “белых братьев”» [5, с. 114]. В этой цитате значима замена очеловеченного слова «люди» (обозначающего, согласно словарю В.И. Даля, «род человеческий; народ, мир, общество» [3, т. 2, с. 284]) холодным и отстраненным канцеляризмом «местное население». В свою очередь словосочетание «белые братья», взятое в кавычки, усиливает ироническую наполненность фразы, связанной с представителями евро-американской цивилизации, которая стремится доминировать, подавляя и порабощая окружающие народы.

В художественной ткани повести Д.А. Ермакова антиподом образа европейской цивилизации становится образ русского мира, частью которого ощущают себя моряки со шхуны «Надежда». Многие детали повести свидетельствуют, что именно о приходе русских сказано в пророческом предании островных тлинкитов: «…Ожидать пришествие старшего праотца и его верных слуг, ибо принесут они людям Морского Бобра новые знания и новую жизнь…» [5, с. 94]. С этой цитатой по смыслу органично соединяется и то, что отца Власия принимают за посланника старшего праотца, и то, что русские, пришедшие с миром подарили индейцам семена ячменя и овса, научили строить русские бани, просветили русской верой [5, с. 114]. Следовательно, дали «новые знания» и «новую жизнь» с верой в Бога.

В повести через изображение поведения русских моряков образно передан духовный путь русской цивилизации, несущей народам мир, новые знания и свет Христовых истин.

Сознание индейцев-тлинкитов в повести «Русский берег» подобно сознанию доверчивого и неопытного ребенка. Чудесная встреча с открытыми, миролюбивыми, верящими в Бога русскими обогащает их быт, бытие и мировосприятие. Но последующее знакомство с возрожденчески-эгоцентричной цивилизацией запада ведет к нарушению человеческих связей, оскудению жизни и междоусобицам.

В финале повести автор говорит, что, возможно, и «по сей день стоят на кит-острове два креста» и сохранилась часовня [5, с. 114]. Эти художественные детали, неподвластные в художественном пространстве повести разрушительному времени, как и добрая память о русских, оставшаяся у индейцев, свидетельствует о неистребимости истины, человеческого добра в сердцах индейцев тлинкитов.

В названии повести Д.А. Ермакова слово «русский» получает духовно-ценностное наполнение, связанное с идеалом бытия русского мира, православным мировоззрением, миролюбивым, дружественным со-бытием. Таким образом, философия бытия русского народа в «Русском береге» родственна миропониманию индейцев и ориентирована на жертвенный сотериологический идеал, а бытие западного мира автор повести связывает с эвдемоническим, материально-чувственным, возрожденчески-гуманистическим мировоззрением.

Библиографический список

1. Вознесенский А.А. Дубовый лист виолончельный. Избранные стихотворения и поэмы. Оформл. худ. Вл. Медведева. — М.: Художественная литература, 1975. — 604 с.

2. Грязев А.А. Калифорнийская славянка// откровение Дионисия: историческая проза/ Александр Грязев; [ред. А.А. Цыганов; худож. Э.В. Фролов]. — Вологда: Книжное наследие, 2007. — С.288 — 427.

3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 тт. — М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1956.

4. Достоевский Ф.М. Пушкин. // А.С. Пушкин: путь к Православию. — М.: Отчий дом, 1999. — С.86 — 113.

5. Ермаков Д.А. Русский брег. Повесть — Видное, 2015. — 130 с.

6. Иларион. Слово о закон и Благодати. / Сост., вступ. ст., пер. В.Я Дерягина. Реконстр. древнерус. текста Л.П. Жуковской. Коммент. В.Я Дерягина, А.К. Светозарского. — М.: Столица, Скрипторий, 1994. — 146 с.

7. Качаев Ю.Г. …И гневается океан. Историч. повесть. — М.: Молодая гвардия, 1970. — 176 с.

8. Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12 тт. Т. 2. — М.: Правда, 1989. — 416 с.

9. Павлов Ю.М. Андрей Вознесенский: неюбилейные заметки [Электронный ресурс]// http://parus.ruspole.info/node/3799.

10. Повесть временных лет. — Сост., примеч. и УК. А.Г. Кузьмина, В.В. Фомина. Вступит. ст. и перевод А.Г. Кузьмина/Отв. ред. О.А. Платонов. — М.: Институт русской цивилизации, Родная страна, 2014. — 544 с.

11. Селезнев Ю.И. «Душа подвига»//В мире Достоевского. Слово живое и мертвое. / Юрий Иванович Селезнев. — М.: ООО «Издательство Алгоритм», 2014. — 496 с. — (Русское сопротивление).

12. Слово о полку Игореве. / Вступ. ст., редакция текста, дословный и объясняющий перевод с древнерусского, примечания Д.С. Лихачева. — М.: Детская литература, 1980. — 222 с.