Философия спичечных коробков

Философия спичечных коробков

В армию я не пойду, – твёрдо сказал Олег и разорвал повестку. Клочки дешёвой бумаги воздушным десантом опустились на дно мусорной корзины. Мы сидели во дворе на лавочке и курили.

Не хочу оставлять мать одну. Ей сейчас и так тяжело. Фабрика стоит, зарплату почти не платят. Да и сам не хочу терять два года. За это время я разбогатею, – продолжил он, выпуская струю горьковатого дыма в безоблачное небо.

А я, пожалуй, схожу, – сказал я. – Отец говорит, что это пригодится, если я решу стать фээсбэшником.

Фээсбэшником, блин! – Олег запрокинул голову и захохотал. Пепел его сигареты мелкой пылью осел на спортивных штанах.

Я прищурил глаза и глянул на солнце. Солнечные лучи, запутавшись в ресницах, больно хлестали меня по зрачкам. Я зажмурился.

Ну ты даёшь! – продолжая смеяться, на выдохе сказал Олег.

Солнечные пятна транслировались на экране опущенных век. Легкая улыбка скользила по моим губам.

А чё? Прикольно, – сказал я, открывая глаза. Моя сигарета почти истлела, и я от окурка прикурил ещё одну. – Буду агентом ноль-ноль-хрен.

Точно! Ты такой при параде и в бабочке рассекаешь на крутой тачке по району.

Да! А из окон торчат голые ноги цыпочек. И я, короче, выслеживаю Дубового, как будто он продался америкосам и его нужно замочить.

Да! А он нарядился бабулей и прикинулся мёртвым.

Точно!

Мы, улыбаясь, смотрели друг на друга. Дубовой был нашим товарищем, но мы не слышали о нём уже неделю. Он исчез сразу после выпускного. Наверное, родители отправили его в деревню, чтобы он готовился к поступлению в вуз.

Я глубоко затянулся и, словно дракон, выпустил дым через ноздри.

Если выдыхать табачный дым через ноздри, то там начнут расти волосы и будут торчать из носа как пучки пересохшей соломы, – заметил Олег.

Ага. А если себя ублажать, то будут волосатые ладони!

Мы засмеялись.

У тебя мать во сколько с работы приходит? – спросил я.

Около пяти.

Время ещё есть, – сказал я, и швырнул окурок в сторону. – Я вот что придумал по поводу армии…

Что? – с надеждой в голосе спросил Олег.

Тебе нужно сломать руку, – ответил я.

Ты чё рехнулся?

Сам посуди, кому ты будешь нужен в армии со сломанной рукой? Тебя на комиссии завернут. Призыв пройдёт. А там что-нибудь придумаем.

Олег задумался. Его лоб прорезала одинокая морщина – это было свидетельством работы мысли.

В этом, что-то есть… – наконец произнёс он. – Только давай сначала напьёмся, а то как-то страшновато.

И где же, по-твоему, мы денег возьмём? – спросил я.

Короче, у рынка стоит тётка и принимает пустые бутылки… – начал Олег.

Ага. Давай ещё бутылки пойдём собирать, – усмехнулся я.

Да подожди ты. Ничего собирать мы не будем. Мы их у неё стащим. Целый ящик. И сдадим в пункт приёма стеклопосуды на Комсомолке, – сказал Олег и победоносно посмотрел мне в глаза.

Видимо, я должен был оценить гениальность его плана. Я почесал бритый затылок и сказал:

А чё? Это мысль. Всё равно нам нечего делать.

До рынка было недалеко – всего пара кварталов. Решили отправиться пешком, тем более что денег на проезд у нас не было.

Двигались мы не спеша: вдоль трамвайных путей, стяжными ремнями притянувших город к территории нашей страны; мимо современных многоэтажек, по-хозяйски теснивших щитовые бараки довоенных годов; мимо забытого прошлого в безупречное будущее, и широкая дорога нашей жизни казалась бесконечной.

А руку то как ломать будем? – спросил Олег.

Значит, так, – сказал я, как можно более непринуждённо. – Мы напьёмся. Ты сядешь на корточки возле унитаза и положишь руку поверх него. Я разбегусь по коридору и, что есть силы, с ноги продавлю её внутрь. Думаю, что рука сломается.

Ты точно рехнулся, – заметил Олег. – Да что там – ты настоящий псих!

Мы улыбнулись.

Олег шёл, шаркая носками кроссовок по асфальту. Его спортивные штаны с тремя полосками по бокам, всё еще вызывали у меня чувство зависти. Сам я донашивал прожжённые сигаретным пеплом спортивки старшего брата.

Ну и ляд с ним, – внезапно сказал Олег. – Будь что будет – где наша не пропадала!

Вот и правильно, – поддержал я его.

За пыльными кустами прогромыхал трамвай.

А ты в курсе, что трамвайная система на Нижегородчине одна из старейших в России? – спросил я Олега.

Нет, конечно.

Нам по истории рассказывали. Первый электрический трамвай в Нижнем Новгороде пустили в 1896 году, накануне приезда Николая Второго на промышленную выставку. Скоро сто лет будет.

Забавно, – только и сказал Олег.

Спустя пятнадцать минут мы были на месте.

Вон смотри, – Олег указал на женщину в синем рабочем халате, которая стояла возле пластиковых ящиков для сбора стеклянных бутылок. – Когда она отойдёт – в туалет там или ещё куда, – мы подбегаем, хватаем ящик с бутылками и уносим ноги.

Так точно, сэр, – выпалил я, вытянувшись по струнке и поднеся правую ладонь к виску.

К пустой голове руку не прикладывают, – заметил Олег.

Ничего не могу с этим поделать, – сказал я с улыбкой.

Мы расположились у дома напротив и стали ждать подходящего момента. Время тянулось медленно. Мы присели на корточки и закурили.

Кстати, ты слышал про философию спичечных коробков? – спросил Олег.

Нет. Откуда?

Мне дед рассказал. Короче, слушай, – Олег берёт коробок и кладёт его между нами. С этикетки на нас смотрит улыбающийся олимпийский Мишка. По-видимому, спички – это тоже подарок деда.

Длина коробка – это мера жизни человека. То есть, каждый человек должен прожить жизнь длиною в спичечный коробок. Это называется цикл. По идее всем отмерено одинаково. Но! – Олег многозначительно посмотрел на меня. – Если кто-то из твоей семьи умирает, не пройдя весь цикл, то жизнь рода удлиняется на остаток его пути.

Я затянулся и выдохнул дым в сторону.

Вот смотри, отец жил семьдесят лет, а его сын девяносто. Почему так получилось? А потому, что брат отца умер, не пройдя полный цикл. Его жизнь оборвалась где-то на середине спичечного коробка, и оставшийся отрезок приплюсовался к жизни сына, чтобы восстановить равновесие. Короче, жизнь рода – это цепочка спичечных коробков! Такие дела, брат.

Мы уставились на коробок, постигая глубины житейской премудрости.

Всё, она ушла, – сказал я, посмотрев поверх Олеговой головы.

Тогда пошли.

Мы поднялись.

Давай всё сделаем быстро, – сказал Олег.

Мы подбежали, схватили ящик полный пустых бутылок и драпанули оттуда что есть мочи.

Мы неслись как угорелые. Бутылки подпрыгивали и стукались друг об друга.

Прикинь, как мы выглядим со стороны? – крикнул Олег.

Мы расхохотались. Казалось, что если мы не остановимся, то непременно выроним ящик и разобьём всю посуду. От этого было ещё смешнее. Мы так и бежали, смеясь и гремя пустыми бутылками.

Завернув за угол многоэтажного дома, мы притормозили.

Ну чё, на Комсомолку? – спросил запыхавшись Олег.

Дай отдышаться, – вымолвил я.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга. Капли пота горными ручьями стекали по нашим лбам.

Ну чё, на Комсомолку? – повторил Олег отдышавшись.

Пошли!

Сдав бутылки, мы выручили немного деньжат, но их всё равно не хватало на водку.

Дело дрянь! – сказал Олег, пересчитывая копейки.

Ну и чё будем делать? – спросил я.

Так, главное – не паниковать. У меня есть дома заначка, – сказал Олег и, потупившись, добавил. – Откладывал на чёрный день.

Какой ты продуманный, ё-моё! – воскликнул я, и хлопнул его по плечу.

Ещё бы!

 

Меня зовут Олег, и в армию я не пойду, – сказал он, и залпом осушил свою рюмку.

Мы сидели у него на кухне. На заначку мы взяли бутылку водки и несколько банок пива.

Настала моя очередь произносить речь.

Меня зовут Вадик, и я потомственный алкоголик!

Я поднёс рюмку ко рту. Водка пахла противно. Все, что было выпито, просилось наружу. Я затаил дыхание и проглотил прозрачную жидкость. Пиво ложилось мягче, просторнее, обволакивая обожжённое горло.

Мы опьянели.

Ну чё, начнём? – спросил Олег и направился в туалет.

Давай, – сказал я, и последовал за ним.

Олег открыл дверь сортира, опустился на корточки и перекинул правую руку через борта унитаза. Его немного мутило.

Я расположился напротив, в конце коридора.

Не тяни, – заплетающимся языком промямлил Олег. – Давай уже…

Это было нелепо и даже смешно. Но я подавил улыбку, чтобы его не обидеть. Нужно было взять себя в руки и закончить начатое дело.

Я побежал.

Несмотря на то что мои ноги подкашивались, нёсся я как разъярённый бык. Олег выглядел матадором, загнанным в угол. Его глаза наливались кровью. От выпитого в ушах шумело. Когда я занёс свою ногу, в попытке сломать ему руку, он убрал её с унитаза.

Через несколько дней его забрали служить. Он погиб в первую чеченскую, где-то в Аргунском ущелье.

Я со сломанной ногой остался лежать на гражданке.

Фээсбэшником я так и не стал.