Флаги ковчега

Флаги ковчега

Об авторе: Берязев Владимир Алексеевич, родился в 1959 году в Кузбассе, в шахтёрском городе Прокопьевске. Окончил Литературный институт им. А.М.Горького. Автор 10 поэтических книг, в том числе, «Кочевник» (200) «Золотоносная мгла» (2008) «Ангел растояния» ( 2009) и др. Автор нескольких эпических поэм и романа в стихах. Готовится к выходу книга стихов последнего десятилетия «Флаги ковчега». Публиковался в отечественных и зарубежных журналах – «Новый мир», «Наш современник», «Москва», «Северная Аврора», «Урал», «Сибирские огни», «Алтай», «Огни Кузбасса», «Дальний Восток», «Сибирь», «Зарубежные записки», «Крещатик», «Новое русское слово» и др. С 1999 по январь 2014 – Главный редактор журнала «Сибирские огни».
В журнале «Плавучий мост» публикуется впервые.

 

Эпистола вместо предисловия

Мне подарили Вашу книгу «Золотоносная мгла».
Я прочитал её. Буду читать ещё и ещё. Это великолепная, мощная, полнозвучная, очень серьёзная книга. Какой сильный голос! Мгновенно узнаваемый, звучащий гордо, с достоинством, смело, открыто. Какой сплав эпики и лирики в Ваших стихотворениях и поэмах! Это – поэзия долговечная, очень мужская, хранящая горение, продлевающая дыхание русской речи. Я так рад, что Вы – есть! Говорю обо всём этом открыто и прямо. Да так и надо всегда говорить.
С Вашими стихами – в мире светлее стало.
Вы – настоящий, крупный русский поэт, потому что мышление Ваше – стержневое, именно русское.
Видите Вы всё – насквозь. Понимаете – решительно всё. Это у Вас – врождённое, природное. А дар Ваш – безусловно, от Бога. Этот кипящий, рокочущий, светящийся сплав эпоса, которым Вы живёте, который создаёте, на протяжении всей Вашей работы со словом, с очень тонкой, почти застенчивой, даже деликатной,тактичной лирикой, которую Вы, как щитом, прикрываете иронией,грустным и метким юмором, иногда и бравадой, порою на грани почти юродства, сознательного или бессознательного – неважно, поскольку это древнейший русский способ самозащиты, эти россыпи точных деталей и поистине грандиозные обобщения, это могучее дыхание евразийских пространств, – не случайно ведь Хлебников говорил: „в струны великих, поверьте, ныне играет Восток“, – эти нежность и боль, это замечательное умение понимать поэзию будничного и находить для этого точнейшие будничные слова, о которых Иннокентий Анненский говорил, что они-то самые верные, эти Ваши порывы – вперёд, вглубь и ввысь, прорывы в неведомое – чтобы ведать, эта песенность и одновременно строгость изъяснения, это Ваше осознание того, что пишете Вы всю жизнь единую, огромную, небывалую книгу, в которой соединяются былина и сказ, исповедь и мимолётный набросок, портрет и пейзаж, история и современность, выплески чувств и поднятые знамёна мыслей, это Ваше упрямое „иду на вы“, эти откровенность и задумчивость, хмельная удаль и необходимейшая трезвость, ясность взгляда на вещи и на события, изумление перед распахнутостью многообразного и донельзя сложного мира, синкопические ритмы и светлые мелодии, острейшие сентенции и задушевные беседы, этот гимн трагичности и радости бытия, это Ваше осознание Вселенной, как единого целого, чувство меры и дивная свобода, лучезарная фонетика и долгое дыхание, дерзость и отвага, мужское умение постоять за себя и готовность ринуться на помощь ближнему, полифония, гармония, чистота русской речи – стихии, в которой живёт Ваше слово – да и многое другое, все компоненты Ваших стихотворений – и поэм, – дают возможность говорить о Вашей поэзии, как о явлении уникальном, единственном и неповторимом – в наше время…
Желаю Вам – везде, во всём и всегда – победы.
С Богом!

Владимир Алейников
Коктебель, ноябрь 2011 г.

 

* * *

Вечно светит лишь сердце поэта
В целомудренной бездне стиха.
Николай Заболоцкий

Обалдуй-балабол, что любил евразийскую Музу,
Где твои торбаса, где кочевья, где звонкий калым?
Ты успел налегке погулять по Большому Союзу,
Пил Отечества дым – то Абхазия, то Когалым…

Дерипасу – своё: вся Сибирь, словно депозитарий,
Знай, соси да соси, поминая приёмную мать…
А тебе не забыть торгашей на восточном базаре:
Ну, в цене не сошлись, так зачем же прилавки ломать?!

Так пошло, покатилось со Съезда до самых окраин,
В необъятную даль, где, казалось, покой нерушим,
Бог ты мой, с той поры уж никто ничему не хозяин,
С Южных гор до Морей – то террор, то продажный режим.

И по-новой – Великою Степью – народы и орды
Потекли, заклубились, как тени Второй мировой.
Словно сёмга на нерест – в Европу, в порты и фиорды! –
От чумы своевластия и нищеты моровой.

Скольких я схоронил, сколько бродит в забвенья угаре,
В лабиринте страдания, в сумерках серой нужды…
Словно шквал термояда! – в Гвинее, на Мадагаскаре,
Всё – ошмётки России, всё – русского Взрыва следы.

Ну, кому Холокост, а на нашем веку катастрофы
Беспощадней и дольше. На празднике гробовщика
Я читаю свои оптимизмом набитые строфы
За бутылку мадеры и – видео ГТРК.

Не селитесь на кладбищах! Или на месте расстрела.
Пусть навек зарастут пустыри золотых деревень.
Не любите Россию, она навсегда постарела,
И леса обветшали, и все облака набекрень.

А в горах сопредельных, где порохом пахнет дорога,
Из кромешных аулов шакалы уносят детей.
Не молите Аллаха – тире – милосердного Бога,
Не сыскать и костей…

Не любите Россию, простые советские люди,
Вам пора умирать, вы уже никому не нужны.
И не ждите добра, на поклон не ходите к Иуде,
Всё давно решено, и все сроки, увы, сочтены.

Но когда возгорит свет любви в целомудренной бездне,
И когда запоёт словом Божьим души вещество,
Он на этом кладбище, конечно, конечно, воскреснет
И враги расточатся, рассеются врази Его.

 

Памяти Василия Казанцева

Вдоль Нарымского края я ехал осеннею мглой,
Обь свои берега вышивала морозной иглой.

Над стальною водою кружили снежинок рои,
И вели за ледовую власть затяжные бои.

По Могильному мысу на волю – из плена болот,
По мобильному зову к любимой летит Ланцелот.

Ах, куда мне до этого рыцаря, скоро зима,
На Кудыкину гору пора, где тюрьма да сума.

Там олонецкий старец грустит на проклятом яру,
Там пытаются продемонстрировать смерть на миру

Добровольцы седые призыва советских времён,
А бойцы молодые слагают обрывки знамён

У подножия века, где накрепко погребены
И невинные души, и мощи великой страны.

И уже на стремнине то место, где в лютой ночи
Пели ангелы жертвам и черпали смерть палачи.

 

* * *
Если солдат поклонился порогу
И за ворота ступил,
Знать он душою доверился Богу
В час средоточия сил.

Выбора не было – вера и
Осуществили призыв.
Небу ли ведома наша награда –
То ли погиб, то ли жив?..

В страдно-кровавой работе артельной
Знает лишь Божия Мать
Вышел ли срок тебе крестик нательный
На деревянный – менять…

 

* * *

«и комиссары в пыльных шлемах…»

Это путь от ножа до ножа,
До прорубленной танком межи,
За которой плевки калаша
На помин отлетевшей души.

Если против кого-то дружить –
Стиснув зубы, сцеплением рук…
Нам гражданскую не пережить,
Не утративши Родины, друг.

Обезлюдела русская степь,
Нет деревни в дали за рекой.
Если эта последняя цепь
Разомкнётся – не свяжем другой.

И тогда комиссары ЕС,
К мёртвым лицам безусым склонясь,
Разверстают Московию без
Нас – уже никого не боясь.

 

Пред наступлением красного месяца

Все в поездах мое солнышко-лелюшко,
Катимся, катимся – не устоять.
Сквозь погорельщину, Ванька-Емелюшко,
Сладкой, как водочка, жизни поять.

Темное месиво… Светлое крошево…
Лермонтов с тучки глядит на меня.
Много хорошего. Мало хорошего.
Чище и льдистее день ото дня.

Эко хватил! Почему не покаялся?
Каюсь, родимые, каюсь во всем.
Тарскою степью, Барабинской, Каинской
Еду в заросший крапивою дом.

Осень такая, что хочется выстрелить,
Чтобы за эхом осыпался лист…
– Истина там, где отрезана истина. –
Молвил безногий, как хмель, баянист.

Лесоповальные, скотопригонные
Лики родные Марусь-Магдалин
Вновь уплывают в оклады оконные,
В дождь и безденежье русских долин.

Поле, пространство, полет и безмолвие –
Даль, словно хлеб, не пресытит вовек.
Вновь с мукомолия на богомолие,
В преображающий родину Снег.

Сны роковые в душе не поместятся,
Но сохранятся в небесном краю.
Пред наступлением красного месяца
Простоволосый и тихий стою.

Скажешь ли правду мне, Ванька-Емелюшка,
В час, когда будешь не пьян, а блажен:
Скольких прияла льняная постелюшка
Ширь-белизной в миллионы сажен.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Боже, простишь, ли нам неразумение
Или рассеешь как израильтян?..
Стыки вагонные.
Гужи ременные.
И горизонт неохватен и рдян.

 

* * *
Ветры с Карского моря по долгой дуге
Досягнули до кровель Алтая.
У меня ж за душой – лишь монетка-теньге,
Как потерянный май, золотая.

Тьма и холод опять норовят в кумовья,
Карусельную песню вертая,
Ты ль одна у меня, золотая моя?!
Как потерянный май, золотая…

И когда до небес полыхнет молонья,
Из любови-грозы прорастая,
Распускайся и ты, золотая моя,
Как потерянный рай, золотая.

 

* * *
В заснеженных полях и до, и за Уралом
Томительно светло блуждается душе,
Как будто бы летишь за гаснущим хоралом
В замедленном немом обратном монтаже.

От станции Шарья до станции Бочаты,
От снеговой горы до снеговой норы…
Где ситный свет небес и вёрсты непочаты,
Где вечная печаль – наперсница хандры.

В белым-белых валах, в белёсом лабиринте,
В любезной тишине, в засыпанных лесах
Мы встретимся… как вы, хранители, велите,
Чтоб дрогнули сердца на ангельских весах.

И снова – небеса, метели, мгла, сугробы,
Забытый горизонт, заброшенный простор!
И двух прощённых душ нехоженые тропы,
И зябнущей любви бессонный приговор.

 

* * *
Лишь ветер в ветвях января не забыл амфибрахий,
Когда среди плёса Катуни гусыня кричит.
Когда на Крещенье, в купели, во духе, во прахе –
В ледовом окружье горит победительный щит.

И кто мне сулит во злобе немоту и сиротство?!
Не перстью, не костью, но словом останусь вовек.
А что до кровей и заведомых тайн первородства?..
Спросите об этом алтайский сиятельный снег!

 

Флорелея

Наша дружба светла и старинна,
Наша слава бредёт по пятам –
Вдоль небесного аквамарина
По стихам, по снегам, по цветам.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Беспощадны коса и секира,
Но и мы – не осот и пырей,
Божий дар не выносит копира
И не станет вовеки старей!

 

* * *
Мне стало довольно притчи
И плача псалма Давида…
Какое тебе величье?
Какая хула-обида?

Из гумуса-чернозёма,
Из божьего слова – делом,
Душа, по лучу ведома,
Восстань вопреки плевелам!

Взгляни на себя тверёзо:
Не будет другого раза.
А всё остальное – проза.
А всё остальное – фраза…

 

Ответ Набокову

«темна вода в облацех»
(Пс. 17, ст. 12)

Тайною влагою высь темна,
Но, не пролившись во мрак,
Будет ли вызнана истина
На полуночных ветрах?

Долго, томительно, пристально
Взглядом блуждаю во мгле:
Искрою чаемой — истина
Шает в остывшей золе.

Мигом — от клятвы до выстрела
Мерима наша судьба.
Правдою выстлана истина,
Кровью христова раба…

* * *
Незабудок обещанье летнее –
Оклик или взгляда забытьё?..
Иполняй желание последнее,
Ожившее прошлое моё!

Светлое, невыцветшее, вещее,
Знавшее о славе наперёд –
Что восторгом выпито до вечера,
Что не знало страх и окорот,

Что дразнило волей самоцветною,
Гибельного мира на краю…
Это ли сияние заветное,
Как строку молитвы, утаю…

 

Псевдоперевод

Где твой надел? Где словеса и злаки?
Ничто, ничто не названо твоим.
Плоды, труды и образы инаки
И лишь тропа влечёт в Ершалаим.

Пора, пора! Покоя сердце просит,
Оставь другим мотыгу и жнивьё.
Цукаты вкус приятственней амброзий –
Лишь гордеца страшит небытиё.

Лишь ветер веры правит миром падшим,
Забудь слова, не думай, лишь молись!
Ты столько потерял в саду опавшем
И столькие до срока прибрались.

Но, не смотря на бездны расставаний,
На лопнувшие времени гужи,
Живые грёзы прежних упований
Ещё таятся в пустоши души.

Ещё поют босфорские сирены,
Ещё привязан к мачте Одиссей,
И русский дервиш посреди вселенной
Аятом не объял любови всей.

Но – словом запечатан свод небесный
И – колосятся звёздные миры,
Где правит дар музЫки бесполезной
На воле равновесной – до поры!

Пора, пора! По следу каравана.
Туда, куда направились волхвы…
Где милость и святА, и упованна,
И – не сносить повинной головы.

21.09.2021, Абрашино

 

* * *
Я благодарен осени затвору:
Сезон закрыт, разъехалась родня.
И так легко грустить об эту пору,
Былую боль в душе воспламеня.

Из звуков – лишь сорочьи перебранки
Да призрачные шорохи дождя.
А прошлое не упокоить в рамки,
Оно зовёт и плачет как дитя.

Остаться с ним под медленные такты –
Те, что в ночи заводит водосток.
Модем изъять и оборвать контакты,
Речам и дружбам подводя итог.

Не ждать и не надеяться на чудо,
Лишь наблюдать кружение листа
И по-дурацки верить, что покуда
Мир кружится – всё это неспроста.

Дров наколоть, набрать ведро калины,
Пересчитать предзимние гроши…
О, Господи, во мне неопалимы
Дары ли, гроздья, – в сумрачной тиши.

Час долог в ожидании заката,
Гляжу с мостков на золото Оби.
Пока багряный шар плывёт куда-то,
Вечерний свет воспой и возлюби.

Ведь тишиною душу не насытить,
Лишь музыкой, что в тишине слышна.
Она со мной… Шум суеты – изыди! –
Все сроки отменив, все времена..

 

* * *
Всё тишиною до слёз изукрашено
В прахе величья…
Белые стерхи плывут над Абрашино,
Плача-курлыча.

Больше, чем дюжина, клином высоким,
На запределе!
Ханты-мансийского холода сроки
В них возлетели.

Завтра – крупа и закраин ледовых
Светокристаллы…
Та ли жалейка печалей людовых
Нам не пристала?..

Дале – померкнуло соло багряное,
Пасмурен берег.
Тихой молитвой, творимой мирянами,
Снегом ли пере-

Переметающим травы и лужицы,
Душу укрою.
Стаю подоблачну слушай и слушайся
Хмарной порою.

Клича последнее, ражие, разное –
Крылья простерши!..
Белые стерхи плывут над Абрашино,
Белые стерхи.