Галина Гампер. Нетленное бытие, или Черный квадрат вороны

Галина Гампер. Нетленное бытие,

или Черный квадрат вороны

Вчера, о смерти размышляя,

Ожесточилась вдруг душа моя.

Печальный день! Природа вековая

Из тьмы лесов смотрела на меня.

И нестерпимая тоска разъединенья

Пронзила сердце мне, и в этот миг

Все, все услышал я — и трав вечерних пенье,

И речь воды, и камня мертвый крик.

И все существованья, все народы

Нетленное хранили бытие,

И сам я был не детище природы,

Но мысль ее! Но зыбкий ум ее!

Николай Заболоцкий, 1936 г.

 

Я ни на секунду не задумывался, с чего начну этот… не хочется говорить — «текст»; «речь на смерть» тоже звучит ужасно. Этот разговор о Галине Гампер — большом, добром и талантливом человеке, который столько сделал для нас: питерских мальчиков, девочек, тетенек и дяденек, уверенных в своей даровитости и призванности писать в рифму или хотя бы в столбик строкой более короткой, чем прозаическая. Я не знаю поэтов, которые, несмотря на всю свою истерзанность, были бы более по-детски откровенны и открыты миру, чем Заболоцкий и Гампер. Ее стихи, такие простые и классические по своей форме, всегда были для нас мерой глубины. Глубины взгляда, глубины чувства, глубины мысли, пусть не философской, но стихотворной. В стихах же свои мысли, другие, порой немного взъерошенные…

Да, «взъерошенность» — слово, которое очень подходит Галине Гампер. Она была взъерошенным ребенком. И никому не удалось ее причесать под остальных, сделать ей аккуратный пробор в мировоззренческой прическе. Сорванцом она была. И нам — и молодым, и не очень молодым — нравилось ее общество, нам было с ней интересно, потому что у нее была своя лошадь, и обезьянка, и папа ее был капитаном, ходившим в кругосветные плавания, и прибыла она в наш мирок откуда-то издалека. Я начал писать про глубину и не сказал самого главного: Галина Гампер была для нас, прежде всего, мерилом глубины нравственной и глубины страдания. В разговоре о ней можно смело избегать промежуточных степеней. Она НИКОГДА не лгала, ей ВСЕГДА было больно: больно физически, больно сидеть, больно лежать, больно жить. И больно наблюдать, во что превращаются на ее глазах страна и город. Страшно сказать, сколько десятилетий она терпела эту боль. Если бы не Грита, ее ангел-хранитель, ее живой аппарат искусственного дыхания, то, конечно, не вытерпела бы. Но НИКОГДА никто из нас, здоровых (прежде всего физически) и, как индейцы, довольных очередными дешевыми побрякушками, не то что не слышал — не ощущал в ее присутствии упрека в том, что, если бы ей наши ноги и руки, она прожила бы жизнь лучше, чем мы на это сподобились. Я ни на секунду не сомневаюсь, что прожила бы. Ведь руки и ноги — как выясняется, не главное в человеке.

Теперь стыдно признаться, что нам даже бывало за нее неловко, когда она громким, проникающим во все уголки Вселенной, шепотом называла дураков дураками, а негодяев негодяями, и мы, видите ли, за нее краснели, ведь дуракам и негодяям все было прекрасно слышно. Хотя это она должна была за нас краснеть. Потому что, несмотря ни на какие литобъединения, не смогла вырастить из нас менее малодушных, более прямых и морозоустойчивых. Слишком уж она любила своих питомцев.

 

Ты близорук?

Ну что ж, тогда потом

Мы объяснимся,

говорю как мимо…

 

Это про нас. Может быть, действительно, потом объяснимся? Как знать. Хотелось бы.

 

Я знаю, что давно уже не там

Живу, где значусь, где приштамповали.

По чьим-то нераспознанным следам

Петляю, мчусь — к себе ли, от себя ли –

Все на разрыв, да вот нигде, никак

Обосноваться, хоть давно пора бы,

Но до того земные связи слабы…

Безбашенна и на душе сквозняк.

 

Конечно, надо было назвать последний прижизненный сборник нашего лито «Ветер в кармане», как она этого хотела. Она хотела, чтобы мы научились чувствовать отсутствие вещей как жизненный и поэтический факт. Ветер, сквозняк, дуновение для Галины Гампер — символы очищения и перемены. Иначе застой, болото, трясина, и уже не выбраться.

 

Я так люблю, ибо сие нелепо,

А лепое — оно не для меня.

 

Я никогда не видел человека, который так радовался бы любому проявлению жизни. Счастливая, она встречала каждый новый столб с названием населенного пункта, когда мы пересекали с ней на машине Псковскую область, радостными возгласами: «Смотри, смотри, какое чудо, Мараморочка… Запиши сейчас же! Где мой блокнот? Это нужно непременно записать!» Все нужно было непременно увидеть и записать. Потому что она боялась забыть увиденное, как Козетта боялась, что у нее заберут ее куклу. Ведь такое чудо, как жизнь, не может быть просто подарком. Это слишком дорогой подарок. Слишком лепый. Наверное, он предназначался кому-то другому…

 

Свечей моих лес — он все выше и чаще.

Я в нем, ты ко мне, значит — встреча в лесу.

Затеплим макушки еловые, слаще,

Запахнет смола, задрожит на весу.

 

Галина Гампер научила нас, ее учеников, любить нелепое. И теперь в моей душе неразрешимое противоречие, потому что смерть Галины Гампер для всех нас нелепа. Даже не потому, что врачи отправили ее домой умирать, хотя могли помочь, но предпочли ее подпись в бумагах. «Приштамповали» таки напоследок. Она расписалась за то, что никому не будет предъявлять претензий. Напрасное беспокойство. Она никогда не предъявляла претензий, если речь шла о ней самой. Просто мы так привыкли к тому, что она была всегда. В смерти Галины Гампер для нас «и тоска разъединенья», и вера в «нетленность бытия». Она бы сказала, что смерть — это сквозняк. А сквозняк — это уже, как минимум, приоткрытая дверь. Или окно. Без него мы зароговеем и разучимся «затеплять еловые макушки», разучимся слышать голос Всевышнего — интонацию.

 

Бог дал слова взамен убогим числам,

Взорвав навек покой достиховой.

Жизнь не сюжетна, движется не смыслом,

А только интонацией живой…

 

Очень важно слышать эту интонацию, потому что интонация — это интенция. Намерение. А значит, будущее. Будущее, которое может принять самые непредсказуемые очертания. Черная дыра. Черный квадрат. Черный квадрат вороны.