Журнальный мир

ПАРАД ПОБЕДЫ

Пробежала трава по опушке.

Над рейхстагом развеялся дым,

И запели царевны-лягушки

По прудам и болотам родным.

Поднимались хлеба и бурьяны,

И катилась к востоку война,

Присыпала кровавые раны

Белым цветом черемух страна.

Лишь в июне по воле кремлёвской,

Лишь когда расцвели васильки,

На горячем коне Рокоссовский

Объезжал фронтовые полки.

Сапоги, плащ-палатки и каски –

Прост и грозен военный наряд.

Мелкий дождик, неяркие краски,

Над сердцами мерцанье наград.

Все готовы по залпу орудий

По брусчатке впечатывать шаг.

И крутые, железные люди

На гранитный взошли саркофаг.

Первым тот, на которого ропщем,

И доселе, поверьте, живой,

Невысокий, рябой, и всеобщий,

И сегодня у каждого свой.

Иностранцы глядели с опаской,

Как в мундире, как будто в броне,

Выезжал из-под звонницы Спасской

Красный Маршал на белом коне.

И пошли они твёрдо и резко -

У знамён боевые клинки –

Сталинграда, и Крыма, и Бреста,

И балтийских кампаний полки.

И в разрывах салютного дыма,

Что над площадью вился роясь,

Непреклонно, как глас Серафима,

Барабанная дробь раздалась.

И по знаку командной десницы

Вдруг сомкнула Москва берега.

И упали, как мёртвые птицы,

Боевые знамена врага.

А полки уж почти бестелесны,

Растекаясь на два рукава,

Шли по спуску, где Чудом Небесным

Открывался им Храм Покрова.

* * *

С историческим временем слился

Он, оставивший нам на века

Ту гармонию звука и смысла,

Тот бессрочный масштаб языка.

Мы кичимся эпохой иною,

Чтоб служить одному животу

С безразмерной своей болтовнёю

В темноту мы идём, в немоту.

Слово Пушкина ясно и красно

И сегодняшней жизни полно,

Потому что оно сообразно,

И, как Бог, соразмерно оно.

* * *

Когда луна в своей четвёртой фазе

Монгольской девой припадёт к окну,

Я от мостков на рыболовной базе

Двухвёсельную лодку оттолкну.

И золото воды, стекая с вёсел,

Там, за кормой, оставит буруны,

И божий мир, не знающий ремёсел,

Откроет все четыре стороны.

Я поплыву по световой дорожке

Вослед за незаметным ветерком,

Туда, где лилий детские ладошки

Сомкнутся к ночи над своим цветком.

И в медленном теченье речки сельской

Затрут за мною мокрые следы.

Лишь маковки, похожие на сердце,

Лягушками проглянут из воды.

Какой наив в рассветных ивах,

Какой мотив овладевает мной,

И пошлый шум спесивых и глумливых

У лодки остаётся за кормой.

* * *

Ещё горит сияющая млечность,

И молода вода в ночной реке…

Мои друзья уходят в бесконечность,

По одному уходят, налегке.

Освободившись от земного груза,

Я верю, что они идут на свет,

А там поёт пленительный Карузо,

И сладкие стихи читает Фет.

Здесь ходики стучат неутомимо.

Пылают звезды, и шумят леса.

О , Господи, Я верю в чудеса!

Но отчего печаль неутолима?

* * *

Беру костыль – опять меня мотает

И самому себе твержу: держись! –

Презренного металла не хватает

На скромную оставшуюся жизнь.

И точно, не оставлю я наследства

Благодаря аптекам и врачам.

Мне много лет. И я впадаю в детство.

И мама не утешит по ночам.

Но продолжает Божий мир вращаться,

Наркоз стихов кончается уже –

И лишь душа не хочет возвращаться,

Таится, словно утка в камыше.

Мир полон и больных, и без гроша.

Но унывать – нестоящее дело.

И потому прошу тебя, душа,

Не покидай страдающее тело.

ЗАЧЕМ?

Зачем я видел белый свет,

Где цвёл кипрей и пели птицы,

Где солнце, как велосипед,

Вращает золотые спицы?

Зачем я слушал шорох звезд,

И вновь соединяюсь с мраком,

И мир на мне поставит крест

Кладбищенский за буераком –

С неодолимой глубиной,

Под медной лунною печатью,

С неопалимой купиной,

С неутолимою печалью?

* * *

В гудках портовых сухогрузов,

Где чайки белые парят,

В одесском Доме профсоюзов

Русскоязычные горят.

Горят в побоях и проклятьях,

И понимая наконец,

Что память о Солунских братьях

Тупых не трогает сердец.

По этажам пустого зданья

Лишь пепла чёрная бразда,

Где от Христова состраданья

Отмежевались навсегда.

* * *

Как близкий гром,

Гремят метеосводки,

Грозой грозя.

Теперь тебе ни водки,

Ни молодки

Почти нельзя.

Не примеряется

К небесным высям

Твоя звезда:

Ты так печально

Метеозависим

Стал навсегда.

Ты стал почти

По шучьему веленью

Зависим от

Барометра, рецепта и давленья,

И неких льгот.

Пред внешним

Непреложным содержанье

Твой пыл угас.

Но будит ночью

Раздражённым ржаньем

Тебя Пегас.

ДАВНЕЕ

Сентябрьская пора кустодиевских красок,

Беспечных воробьёв крылатая лапта.

День холоден чуть-чуть, но солнечен и басок,

И потому в душе сплошная лепота.

У нас в саду петух сидит на новой бане,

Кричит на свой гарем картавым говорком,

А в банной глубине, в сплошном парном тумане

Ты веником шуршишь и пахнешь молоком.

Восторженным глазам прозрачны даже стены

Они и лист стальной готовы проколоть.

Когда же наконец, как в древности из пены,

Появится твоя сверкающая плоть?

Я, кажется, рискну туда к тебе ворваться,

Чтоб жаркий пар смешать с осенним холодком.

Я визга не страшусь, мне ль веника бояться,

Неужто ты меня остудишь кипятком?

* * *

Когда померкнет в небесах,

Стихают стрелки на часах,

Я засыпаю. И во сне

Ты возвращаешься ко мне.

Ко мне ты входишь босиком.

Сверчок поёт за косяком,

И гладит волосы слегка

Твоя прозрачная рука.

И комната моя светла,

Как от парного молока,

И как астральные тела

Летят по небу облака.

И этот шорох, этот свет

Смиряет горечь долгих лет,

И ветр ночной в печной трубе

Поёт негромко о тебе.

* * *

Г. К.

Не повернуть направо и налево,

Былых забав не воротить назад,

Гляжу вперёд, как улетает в небо

Моих страстей печальный стратостат.

Во мне обыденные фас и профиль,

А все грехи закрыты на замок.

Остались только жидкий чёрный кофе

Да сигаретки голубой дымок.

Теперь беру за ручку только палку,

Чтобы вживую перейти бульвар,

И в гастроном явлюсь, как на рыбалку,

Как по грибы, отправлюсь на базар.

Но всё же я люблю и жизнь такую

И скорого ухода не ищу,

Но, признаюсь, по прошлому тоскую

И по весёлой нежности грущу.

г. Москва