Журнальный мир

Думаю, едва ли кто решится спорить с тем, что литературные сайты в интернете в большинстве своём наполнены достаточно слабой любительщиной и окололитературщиной.

Однако статистика всегда следует законам больших чисел.

И пики гауссова распределения произведений по тем или иным критериям никто не отменял. Да, в больших массивах можно при желании выделить талантливых авторов, у которых работы — вполне литературны.

Я говорю сейчас не о признанных профессионалах, страницы которых тоже есть в лит­сайтах, а об авторах, имена которых практически не известны в литературных кругах, за пределами сайтов, об авторах — сугубо самодеятельных, не проявляющих себя нигде, кроме литсайтов.

Пойдём дальше. У талантливых авторов, в соответствии с тем же Гауссом, есть произведения, выделяющиеся на фоне остальных.

Остановлюсь на нескольких авторах, которых я хочу сегодня представить единственными произведениями. Это вовсе не означает, что приводимые мной произведения — вершина творчества героев данного обзора. Просто они попали в поле моего зрения — и я не смог оставить эти стихи — без внимания. Возможно, кого-то из этих авторов журнал представит в будущем и более широко.

ХЕЛЬГА (Москва)

Бабка

Чахлый луч споткнулся о порог

Крепкого осанистого дома.

Бабка вяжет правнуку носок.

Прыгает дурашливый клубок;

Пляшут спицы — вдоль да поперёк,

Ловят шерсти тощенький исток.

Ходят пальцы нежно, невесомо.

По грядам сорняк хитрущий прёт,

Размышляя, где хватить бы лишку.

Внучка полет бабкин огород,

Думая про свой тугой живот:

«Крохотный мальчишка в нём живёт,

Потаённый, бархатный — что крот.

Я уже люблю его, мальчишку.

Будет осень — я увижусь с ним;

Назову, как водится, по святцам…»

Бабка горячится: «Отдохни!

Опростает рано! Сядь в тени,

Сядь, тетёха; молочка хлебни!»

Шустро вьётся шерстяная нить,

Спицы приглушённо серебрятся.

«Брошенка…» — горчит слезой упрёк.

Петельки считая неустанно,

Бабка вяжет правнуку носок.

Тихий труд ни низок, ни высок,

Судный день ни близок, ни далёк.

…Чахлый луч споткнулся о порог

И решил: «Пожалуй, тут останусь».

АЛЁНА ВОСКОБОЙНИК

(Вараш, Украина)

Бабий Яр

Узнала, что багаж утерян мой,

Не плачу из последних сил.

Старик в ермолке неуверенно,

Но громко у меня спросил:

— Вам в город, девушка, до Киева?

— Да-да, на Дарницкий бульвар.

Когда уселась я в такси его,

Сказал, что едет в Бабий Яр.

— Там кто у вас?

— Сестра, родители,

Мой старший брат Ефим с женой,

И Миша — домоуправитель наш,

И дядя Соломон, портной,

Цыган Георгий с внуком Бодей там,

Абрам — знакомый ювелир,

И коммунист из первых в городе

Товарищ Осип Креденсир,

Там ребе Якоб — родич бабушкин

С пятью своими дочерьми,

Беременная Фира с фабрики,

Мария с малыми детьми,

Соседка Фаечка Васильева,

Мой школьный друг Палий Семён…

Он от Борисполя до Киева

Читал молитву из имён.

ЕЛЕНА ЛЕСНАЯ

(Луганск — Крым)

***

…ухватиться,
себе пеняя…
шанс смешон — против неба выстоять.
только так же, как боль — ремнями,
заковала надеждой искренность. 

что позволило не промчаться
мимо робкого новолуния?
ты пакуешь в обёртку «счастье»
во вселенной
себе
одну меня. 

разноградусность не пристру́нить.
только, — нам ли бояться холода!
закрывает Господь цирюльню,
отпуская
любовью
бороду. 

удержаться…

ЕВГЕНИЙ ОРЛОВ

(Рига, Латвия)

Грамматика слуха

на каждого зрячего книга найдется без слов

ты словно ослеп но на ощупь на ощупь на ощупь

сначала легонько уколет гомеровый пальчик любовь

а после собою заполнит всю книжную площадь

всю клавиатуру - ори же что грешник в аду

о! та партитура бурлит и идет как по маслу

вторжение в сердце о! мука быть в том же ряду

где ван тугоухий заваривал фуги на гласных

где каждую клавишу мастер по имени брайль

наполнил особым дыханием аз буки веди

играй но не трогай! вдыхай не! читай не! читай

и снова забудь! знать не ведай как знал

и как ведал!

для каждого зрячего зряшного сданного в лом

железного ржавого пятиалтынного проще

найдется о щастье! любовью озвученный том

читаю на ощупь на ощупь на ощупь на ощупь

МАЛЬВИНА МАТРАСОВА (Москва)

***

Я расскажу. Ты пока открывай вино.
Штопор вон там, в нижнем ящике у плиты.

Это случилось не с нами. И так давно,
что не родились в ту пору ни я, ни ты.

Это случилось под самый конец зимы.
Капало с крыш и досматривал сон медведь.

Он у весны взял неделю себе взаймы.
И не отдал. Потому что влюбился в смерть.

Он полюбил ее, встретившись первый раз.
Кто умирал, он не сможет теперь сказать.

Ты наливай, я купила для нас шираз,
и не таращь как карась на меня глаза.

Да, полюбил. Потому что она была
в те времена не такой, как знакома нам.

Кожа ее как бумага была бела,
ночь уступала в черни ее глазам.

Тонкие пальцы изящны и холодны,
с губ ее красный придумали люди цвет.

Были тогда в неё многие влюблены.
Только его полюбила она в ответ.

А полюбив, перестала к нему ходить,
чтоб на него не накликать случайно зла.

Чтобы любимый ее оставался жить.
Пусть без неё, не себя, так его, спасла.

Он ее звал, она слышала, но не шла.
Он стал искать ее там, где идут бои.

Каждая ввысь улетающая душа криком
была о смертельной его любви.

Он ее звал, и пронзившую грудь стрелу
принял, как дар. Долгожданный
и ценный дар.

Он оклемался под вечер уже в тылу.
Тело трясло, в голове полыхал пожар,

тонкие пальцы коснулись его виска.
Он улыбнулся — ну вот, наконец, и ты.

К черту шираз, там, в той тумбочке,
есть вискарь.

В пальцах ее он притих и совсем остыл.
Он улыбался, она не скрывала слёз.

Он говорил, как он долго ее искал,
как полюбил — моментально, навек, всерьёз.

Плакала смерть. И на помощь пришла весна.

Я, говорит, не видала такой любви,
а уж в любви, я, поверьте мне, знаю толк.

Есть у меня неучтенные годом дни.
Их всего семь. И я вам их вручаю. В долг.

В эти семь дней он со смертью прожил
всю жизнь: в танце кружил и за руку держал
во сне. В небо взлетал и летел метеором вниз,
зная, что долг будет нечем отдать весне.

Выпьем за них. Не таращься так на меня!

Вышел их срок, и прощаться пришла пора.
Он ей сказал на исходе седьмого дня:

так хорошо, что не жалко и умирать.

И он ушёл. Испарился. Пропал. Исчез.
Смерть закричала, как раненный дробью волк.
Гром прогремел первый раз за сезон
с небес. Это весна. Это время вернуть ей долг.

Смерть отдала за неделю любви весне всё,
что могла:красноту из дрожащих губ,

кожу свою (что белее была, чем снег),
всё отдала, превратилась в ходячий труп.

Больше никто не любил ее никогда.
Не разбивал об ее красоту сердец.

Выпьем за них, но не чокаясь и до дна.
Этой любви, да и сказке, пришёл конец.

СЕРГЕЙ КАСАТОВ (Москва)

Вера спит

На закате пламенной субботы,
Положив на локоть гайморит,
Под призывом: «Разувайте боты!»
Не разувши боты, Вера спит. 

На тахте, разбросанной по кухне,
Подавляя пубертатный стыд,
Иннокентий починяет туфли.
Верует, надеется. Кряхтит. 

Хочет, чтобы синие колготы,
Без которых Вере не фартит,
Съёжились колечками на ботах,
Обнажая правильность пути. 

Так, до петухов, пока не рухнет,
Озадачен, сломан и побрит
Иннокентий починяет туфли.
Не снимая боты, Вера спит.

АЛЕКСАНДР ЖАТУХИН

(Нижний Новгород)

Апельсин

Лето — небо постирало,
Как большое покрывало,
И теперь на небе синем
Солнце зреет апельсином.

На стекле оконной рамы
Капли летнего дождя
Отражают профиль мамы
И большой портрет Вождя.

Дверь захлопнулась в прихожей —
Это папа. Он — чекист.
У него — наган под кожей
И дрожание щеки.

Папа мой с утра невесел:
Он у рыжего плода
Тучку черную повесил
Не на день, а навсегда.

***

Не знаю, согласится ли со мной читатель, но мне кажется, что эти стихи лишний раз доказывают полезность сайтовой поэзии, без которой мы их едва ли смогли бы увидеть.

Этот краткий обзор охватывает далеко не всё и не всех, которых мне хотелось бы выделить в сайтах. Будем считать его первой ласточкой.