Голос брата
Голос брата
«Ищи меня!» — знакомый голос звучал откуда-то издалека — сверху, с чердака. И Нина, как была, в тапочках на босу ногу, торопливо побежала вверх по узкой с хилыми перилами деревянной лестнице. Сердце сильно билось. Она даже не гадала, как брат Алексей мог оказаться под самой крышей — наружная дверь задвинута не на один засов: воры последние годы, почти не останавливаемые милицией, обирают всё, что плохо лежит. Бывает и хозяина на тот свет умело, одним ударом отправят: не мешайся под ногами! Но никакого подвоха сейчас не было: это его, Алёшкин голос, только беспредельно тоскливый… И сестра закричала громко и надрывно:
— Иду!
Странно гулко раздался её голос в пустом доме. На чердаке что-то большое и невидимое шумно вздохнуло и шевельнулось. Или показалось? Но зов-то ей не почудился? Его голос!..
В сумраке чердака Нина не заметила старую мебель, больно стукнулась коленкой о торчащие вбок полозья поваленного кресла-качалки. Остановилась, вглядываясь. Вверху, на фоне тёмного рубероида молодо белели стропила. Тянуло знобко октябрьской сыростью: сквозь неплотно закрытый люк, ведущий на крышу, серела узенькая полоска неба. Скучно пахло пылью, старой мебелью.
Алёшкин одинокий голос не повторял свой призыв. И она присела на кресло из плетёных, местами разодранных прутьев. Задумалась. Откуда голос? Послышалось? Как когда-то далеко отсюда в западном русском городке, в другой жизни пятнадцать лет назад?..
Нина тогда работала буфетчицей в маленьком ресторанчике на окраине, заканчивала смену. Это время она любила больше всего — впереди тишина и отдых, горячий ужин: стряпать муж Серёжа был большой мастер, ей же казалось это его увлечение даже неприличным — несолидным, приземлённым — для кадрового офицера. Он пришёл за ней, как всегда делал в её вечернюю смену, дожидался в ресторанном полумраке, сидя одиноко за столиком, пока Нина сдаст деньги. В ресторане было пусто, синеватый свет лился откуда-то сбоку.
За столом у окна догуливала компания, две парочки: крепкие, средних лет мужчины с блондинками на излёте молодости, крашеными, похожими друг на друга. Они сдержанно шумели, смеялись, один голос даже попытался разудало запеть…
Вдруг крики, женский визг, брань, потасовка. Нина, невозмутимая от природы, и бровью не повела, не глянула на происходящее, да и насмотрелась на все эти ресторанные чудеса, они её не волновали. Пьют, кричат, ругаются, мирятся, целуются. Эка невидаль!
Она, считая выручку, и не заметила, как поднялся со своего места муж и сделал шаг к столику у окна. Серёжа не мог терпеть, когда при нём унижают женщину. Пусть и пьяную, со взятыми напрокат убогими чувствами и мыслями, с некрасиво размазанной по лицу помадой, но рот у неё кривится от нешуточной боли! Просто подошёл и взял за руку разъяренного самца, а через секунду согнулся, медленно падая. Грохот тела о половицы, и внезапная, мёртвая тишина… Смерти Серёжи она не поверила — этого не может быть! Окаменела, замерла умом, чувствами, телом оцепенела и всё ждала: сейчас встанет, улыбнётся, спрашивая её глазами — хорошая шутка получилась?
Нина не могла до конца осознать смерть мужа и после похорон. И думала, думала. А что, если бы она сдала деньги пораньше, и ссора подвыпившей пары произошла бы уже позже?.. Или Серёжа в этот вечер не пришёл бы её встречать? Или пьянка за столиком у окна закончилась мирно? Они бы жили, как ни в чём не бывало, и не знали, не ведали, какой страшный удар судьбы миновал их.
Не миновал…Вечером, перед сном, в пустой квартире (жила она теперь одна, детей у них с Серёжей не было) Нина громко сетовала:
— Серёжа, да хоть бы ты мне слово напоследок сказал. Напоролся на нож так нелепо. Как же ты мог оставить меня одну!..
Спала или не спала она в эти ночи, она и сама не знала, сердце билось гулко, было сухо во рту, глаза щипало, то ли от накипевших слёз, то ли от бессонницы… И однажды на рассвете, в синеватом полумраке муж появился на пороге. На губах обычная полуулыбка, карие глаза весёлые. Нина обрадовалась, но по привычке принялась укорять:
— Как же ты так, защищал какую-то пьянчужку, а меня одну оставил, Плохо тебе там?
— За меня не беспокойся. ТАМ хорошо, а ты уезжай отсюда, собери все свои силы — и уезжай! Иначе с ума сойдёшь!..
Сказал — и исчез, словно не было, только голос его ласковый и уверенный явственно звучал в ушах.
И, правда, приходить на работу, стоять смену за стойкой, в зале, где погиб Серёжа было невыносимо. Плакать она не могла, каменела лицом и боялась упасть в обморок, ткнуться лбом в стойку, глядя на тот столик у окна, на не смытое до конца на деревянном полу пятно крови.
И она уехала в серединную, глубинную Россию, поближе к брату. Жил брат на железнодорожной станции, до которой от Нининой деревни сорок минут езды на автобусе. Но навещал редко и на короткий срок. Да и в это время говорили мало, не бередили друг другу душу расспросами. В последние годы брат держал дистанцию, не желал при встречах рассказывать о личном, об обидах и горестях. А побед не было. Не было их в последнее десятилетие. И поэтому Лешка больше слушал, улыбаясь одними губами. И у Нины щемило сердце — подсказывало, что более несчастных людей на свете не так уж и много…
Жена Алексея несколько лет назад уехала в соседний город нянчиться с первым долгожданным внуком, бросила одного, напоследок, обронив:
— Я выходила замуж за председателя крупного преуспевающего колхоза, а не за охранника частного предприятия.
Через неделю подогнала к дому машину с грузчиками, и так же, не разжимая губ, объявила:
— Телевизор и холодильник забираю.
Выгребла всё, что можно было увезти. И кресла для отдыха на маленьких колёсиках, и стол кухонный. Постояла в раздумье у шкафа-купе. Но он, здоровый, накрепко был прикручен к стене… Отошла нехотя, опираясь на палку. Несмотря на физическую немощь — решительная, злая…
Алексей слова не сказал в ответ. Он понял давно, что его переживания и мысли мало интересуют жену Алю — из наивной девушки с круглым лицом и пухлыми губами в начале их совместной жизни — она как-то очень уж быстро превратилась в ухватистую и оборотистую бабёнку без возраста, ко всему равнодушную, кроме своих нужд. Его молчание хорошо бы поняла сестра Нина, тоже молчуха, повторяющая в критических ситуациях довольно неказистую, но не лишённую смысла фразу: «Если нужно что-то объяснять, то не нужно ничего объяснять».
Алексей стоял в прихожей, скрестив руки на груди, смотрел, как жена разоряет их гнездо, лицо её теперь было почему-то не круглым, а вытянутым вперёд, как у маленького хищного зверька. И улыбался: старался — насмешливо и презрительно. Но и жалость, если бы жена вгляделась — тоже увидела в его ясных глазах.
…Ах, Нина хорошо сейчас представила эту картину, хотя не видела Алин наезд, и печальную истину установила по рассказам Алёшкиной соседки, да по нечаянным обмолвкам брата.
И снова не с крыши, а откуда-то из дальней дали, прерывая её раздумья, слабо, еле слышно позвал братишка младший: «Ищи меня!»
Нина легко вскочила, заметалась по чердаку. В углах, у крыши, скопилась тьма, и что-то большое, как ей показалось, снова вздохнуло и поворочалось, позыбилось, пугая.
— Вот ещё, бояться в своём доме — только этого не хватало, — сердито взбодрила она себя.
А ноги, подрагивая в коленках, несли уже по лестнице вниз. На спуске, торопясь, перелетела сразу через две ступеньки, и чуть не упала, но ухватилась за перила, устояла. Только ногу в лодыжке подвернула. Прихрамывая и морщась от боли, подошла к окну.
В тусклом свете уличного фонаря грузной мышью проскочила соседка, завхозиха из детского садика. Как всегда, с неподъёмными сумками, в недрах которых покоились «остатки продуктов», не попавшие ребятишкам на стол. Глаза бы не глядели!
Нина бежала с чердака, конечно, не затем, чтобы, любоваться из окна на разъевшуюся соседку, или греться в кровати под невесомым одеялом из лебяжьего пуха. Но что делать, тоже ещё не знала, даже натягивая на себя джинсы, накидывая куртку на плечи, запирая входную дверь…
Сейчас ей братишка представлялся не высоким внушительным мужчиной, перевалившим на вторую половину жизни, а маленьким мальчиком, укушенным в переносицу разъярённой пчелой. Глаза опухли, заплыли. И — было такое в детстве — Нина водила терпеливого, не плачущего, ослепшего малыша два дня за руку, очень жалея… Но набил-таки Алешка за это время себе синяков и шишек!
Старенькие «Жигули» девятой модели будто её ждали, стояли во дворе, не загнанные в гараж. Включила зажигание, выехала на шоссе. Руль был послушен рукам, а дорога пустынна. На секунду Нине стало весело и бесшабашно, как в юности. Какая-то большая тяжёлая птица низко перелетела над дорогой, едва не ударившись о лобовое стекло. Блестел мокрый асфальт, свет фар выхватывал тёмные, тонкие ветки берёз, с взблескивающими дождевыми капельками. За берёзами угадывался глухой лес, сменившийся частым мелколесьем на месте бывшего колхозного поля. Сбоку мелькнул размытый туманом силуэт церкви без купола и колокольни…
Нина приспустила боковое стекло — ворвался влажный запах прелой листвы, осенней свежести, тумана, съедающего очертания дальнего поворота. За ним темнело в сером едва наступающем рассвете большое село с двумя огоньками. Глянула на часы, скоро восемь… Это когда же деревня так долго спала? Не доезжая до домов, свернула на неровную дорожку из железобетонных плит и притормозила у длинного полуразрушенного здания.
Нина удивлялась себе — что тут смотреть в старой заброшенной ферме без коров? И всё же потянула за железную скобу тяжёлые ворота, отметив: крыши местами нет, а ворота, как новенькие. Никому, значит, оказались не нужны. Раздался характерный скрежет заржавевших петель, Помедлив, шагнула внутрь, и тут же снизу раздался злобный писк. Она чуть было не закричала от страха и омерзения — из-под ног шурша выскочила огромная крыса.
Бежать! Но ноги не слушались. В неясном свете, как рябь на воде, шевелилось на полу полчище крыс — целая крысоферма. Какие-то жуткие звуки — похрюкивания, тяжелого дыхания, шелеста, скрежета говорили о том, что здесь кипит другая жизнь, опасная для человека и мерзостная. Дрожащей рукой потянулась к скобке, и наткнулась на что-то шерстнатое, и даже, ей показалось — в ладонь сквозь перчатку вонзилось острые зубы…
«Леша, спаси!», — в отчаянии позвала Нина брата. И выскочила на волю. Как в кошмарном сне увидела и на крыше своих «Жигулей» ещё несколько больших серых тварей. Самая крупная крыса, показалось Нине, внимательно смотрела на неё, чуть приподнимая верхнюю губу и скаля мелкие зубы в отвратительной улыбке.
И тут на Нину накатило бешенство, придавшее силы. Схватила палку с дороги и с воинственным диким криком, который сам рвался из груди, пошла на врагов. Крысы тяжело запрыгали в стороны. Краешком сознания отметила, что, угрожавщая ей тварь, самая разъевшаяся, широкозадая — спрыгнула последней, И, всё оглядываясь на человека, нехотя убегала.
Успокаиваясь, Нина села в машину, и тут только заметила над домами огромный столб огня, прикинула: там немного на отшибе, должна стоять колхозная контора. Час от часу не легче! Вырулила на дорогу, въехала в туманное безлюдное село.
Она не ошиблась, горела контора, и никто не тушил пожар. Только два человека, по виду местные, в резиновых сапогах и защитного цвета телогрейках, мужчина и женщина, стояли в отдалении и смотрели на огонь. Женщина недовольно и подозрительно взглянула на Нину, когда та выскочила из машины.
— Почему нет пожарных? — спросила Нина первое, что напрашивалось.
— А ты откуда взялась такая? — вопросом на вопрос ответила местная.
— Я сестра того председателя, при котором строили и ферму, и контору, и мастерские, и ещё много чего.
–А-а… — зевнула равнодушно местная. — Тот председатель давно отсюда уехал, да и колхоза-то нет уже, земля продана.
— И документы горят, — в тон ей отозвалась Нина. — Чужой дядя скупил за бесценок паи земельные у простаков, а теперь — концы в огонь! — Лицо её казалось бескровным в сером свете утра, и только всполохи пожара бросали на него розовые отсветы.
Ответила машинально, а попала в точку, одним прыжком объёмистая тётка подскочила к маленькой Нине:
— Поезжай, подобру-поздорову, — пискнула она тоненьким от злобы голосом. — Без тебя справимся! И пожарных вызовем, и понятых!
Нина с омерзением и страхом увидела, что мясистое лицо деревенской тётки, искаженное злобой, начинает вытягиваться вперёд, подозрительно становясь похожим на морду твари, недавно ей угрожавшей. Сколько их развелось — шагу не ступить!
Отъехала Нина недалеко, встала за селом, позвонила в пожарную часть, потом ждала на пустынной дороге, сама не зная зачем: если и потушат пожар — ничего уже не спасёшь. Но ждала… И всё звучал внутри её печальный зов: «Ищи меня!»
…Умер братишка три дня назад, ему бы ещё жить да жить. И работать! Где же ей, как не здесь, искать его следы на земле?