Журнальный мир

Вечер был необычайно светел. Луна, появившаяся на звёздном небе, ярко освещала вдали тёмные силуэты неторопливых людей, идущих вразвалку к бочке, пылающей огнём. Рядом с ней сидел сгорбленный худющий маленький человечек с синеватым носом и рваной шапкой набекрень. Он зябко поёжился, спрятав свою единственную руку в глубокий карман грязной ветровки. Нынче совсем стало холодно по ночам. Комары всё лезли к нему, не давая покоя, а мотыльки всё приставали ко огню, будто не боялись обжечь свои тонкие крылья. Где-то далеко гудел экскаватор, к которому тут же подлетела стая бешеных птиц, оголодавших за весь день. Их радостного щебетания, которое было слышно на всю округу, человечек не разделял. Он немигающе смотрел на яркое ослепительное зарево, машинально подкладывая газеты, бумаги и рваные грязные тряпки в нутро бочки.

Он всё думал о своей прошедшей жизни, будто видел наяву все свои ошибки и промахи. Но самый большой порок, который преследовал его всё время - доверчивость, которую он не смог побороть до конца, мешавшая ему трезво смотреть на мир и различать истинные намерения от ложных…

- Ну здорова, Федя, - услышал он чей-то зычный голос, - мы вот попить принесли. Замёрз как собака, а?

Рядом с ним у импровизированного костра он увидел своего давнего знакомого - Корнея Васильевича, бывшего ратного товарища, и его жену Глафиру Сергеевну, которую все называли Глашенькой. Федя взял алюминиевую банку, наполовину пустую, и совершенно без страха выплеснул всё содержимое внутрь. А что, один раз на свете живём? Во рту неприятно защекотало, а потом загорелось адским пламенем. Его будто накрыло волной жгучего тепла, и вечно сизый нос немного оттаял и едва порозовел. С низкого лба скатились крупные капли пота.

- Фёдор, ты чё, сдурел? - испугался Корней, оглушив своим голосом Глашеньку, - я же для согрева нашёл. Ты чего всё залпом выпил? А если я не скоро такую банку найду?

Глафира Сергеевна потупила свои ясные серые глаза, с трудом сдержав робкую улыбку. Как бы ни ерепенился, ни подсмеивался её Корней

Васильевич, но он за Федьку душой болел.

Вместе служили, в одно время женились, правда, потом разъехались кто куда, но теперь они снова вместе. Общее несчастье их объединило. Они от этого стали ещё сильней.

Только они и могли защитить друг друга. Больше не на кого было положиться. Только Корней Васильевич смог пройти эту долгое испытание временем.

Глашенька теребила в руках свои поседевшие грязные пряди волос. А когда-то она ими так гордилась. Всё смотрела на себя в зеркало и не могла оторваться. Эх, до чего прекрасные волосы у неё были! Но теперь всё иначе. Ни своего зеркала, ни родного уголка, ни единого маленького клочка земли. Только перчатки остались от сытой, давно забытой жизни. Хоть они уже все в дырках и вот-вот разойдутся по швам, Глафире были дороги они и так. Она никак не могла заставить себя выбросить их. Как и забыть, выкинуть из головы осколки прежней жизни, то и дело проскальзывающие в своём подсознании, будто и не было сытой, счастливой жизни рядом с мужем и детьми. Сладкий сон исчез навсегда, невольно задержавшись в памяти на несколько мгновений. Но и этого оказалось достаточно, чтобы подвергнуть сомнению тот факт, что теперь она проснулась, а сон наяву остался где-то позади. Дни рождения, юбилеи, походы в горы и песни у костра под чарующие звуки родной гитары - всё это стало лишь частью славного прошлого.

А теперь - только тёплое и такое маленькое пламя от горячей бочки рядом с Корнеем Васильевичем. Она и тому рада-радёхонька.

Лучшие годы прошли. Но мысль о длинных густых волосах не давала Глафире спокойно спать. Её преследовало чувство, что Корней любил её только из-за того, что у неё их целая копна была. Как ни приходил, всегда поглаживал по красивым волосам Глашеньки, улыбаясь и говоря что-то тихо-тихо… А что теперь? Почему он её не оставил, не бросил, как собственные дети, просто поменяв замки у двери квартиры и выбросив все их личные вещи на помойку? Почему? Это что же, от жалости?

- Так чего ты не сказал, что это беленькая? - Фёдор искренне поразился, Глафира, услышав его шепелявый голос, тут же пришла в себя, - я думал, отрава, залпом решил выпить, чтоб не мучиться.

- Старый ты баран! - увещевал своего друга Корней Васильевич как мог, - если бы сразу помер, мы одни с Глашкой-то остались на всём белом свете.

- Эх, и мне бы мог и оставить, - вздохнула Глафира Сергеевна, теребя свои клёклые седые волосы.

- Тебе-то зачем? - ещё большее удивился Корней, - никак руки на себя наложить хотела?

- Хотела? Я и сейчас хочу!

- Да брось, грех какой!

- Уж лучше помереть, чем жить вот так. Хуже собак. Даже детям своим не нужны, что же о других сказать можно? Облик мы потеряли человеческий. Только и думаешь, где приткнуться да чего пожрать… - она больше не могла говорить, лишь часто прерывисто дышала, из глаз рекой лились слёзы. Но Глафире не становилось от этого легче - злость и отчаяние перелились в одну большую чашу.

- А ты… - продолжила она, немного успокоившись, - не любил меня никогда, ведь так? Только и гладил мои волосы, а потом исчезал!.. От косы ничего не осталось, а я ещё тебе нужна?

- Глашенька, вы уж извините, что бутылочку всю выпил без вас, да если бы знал какое горе у вас на сердце, я бы никогда… - виновато оправдывался Федя, пряча свои глаза, разглядывая лежащую на земле канистру мазута.

- Глашенька, прости ты меня, дурака! - в сердцах воскликнул Корней, подвинувшись к ней, секунды больше немедля, горячо обнял её, - ты прости меня, сердечная. Прости, что часто забывал о тебе, прости, что за детьми плохо смотрел, если бы знал, что такими чёрствыми вырастут, - по лицу Корнея Васильевича робко скатилась тёплая слеза, он отвернулся от Фёдора и зарыдал вместе с Глафирой Сергеевной. Федя, чтобы их не смущать, отошёл от горящей бочки, невозмутимо принялся рыться в карманах, пока не нашёл маленький фонарик с треснувшим стеклом.

- Я пойду на гору, - предупредил он остальных, - может, что-то съедобное найду.

Но никто ему не ответил, но Федька был уверен, что его голос слышали. Каждый погружённый в свои невесёлые думы плохо и с трудом отвлекался на импульсы извне. Вот и теперь Глашенька с Корнеем молча смотрели друг на друга. Их покрасневшие от холода и слёз лица казались Фёдору отречёнными и какими-то незнакомыми. «Странно, - сказал он себе, - с ними давно этого не случалось». Так и не дождавшись ответа, Федька несмелыми шагами приближался к горе. Для него она была синонимом жизни. Гора давала еду и одежду, а могла и забрать тебя навсегда - оказавшись заживо погребённым под движущимися плитами пород. Вот только эта величественная гора была созданием отходов человечества в миниатюре, её так сложно разгрести и очистить. Вдобавок на месте одной такой мусорной горы могла появиться другая. Она поглощает, забирает и не отдаёт. Поэтому бороться с ней Фёдору в одиночку было нелегко. Он мелкими аккуратными шагами проходил к вершине, где иногда находил съестные припасы, но чем ближе приближался к горе, тем сложнее было ему прямо стоять. Когда под ногами заскрипели стеклянные бутылки, Федька запаниковал. Он никак не хотел, чтобы эта огромная мусорная гора вот так легко избавилась от него. В конце концов ему пришлось ползти на четвереньках. Чувствовал себя Федька очень глупо. Чтобы не думать о своём маленьком публичном позоре, он разглядывал ржавые консервные банки, стеклянные и пластиковые бутылки, генераторы, под ногти цеплявшиеся микросхемы и чипы, выгоревшие пакеты, мелкие и острые осколки склянок и чашек. Так Федя дошёл до самой вершины. Стыд сменился ликованием и восхищением собой. Надо же, одолел гору. Пусть и на минут пять, но смог же! У самого подножия простиралась удивительная панорама: горы разноцветного мусора, покрытых пылью и грязью, стаи птиц, ворующих друг у друга бусы с искусственным золотом. Вдали темнел лес, а у поляны и начиналась граница между ним и свалкой, на линии горизонта исчезло солнце, а где-то чуть поодаль чернело страшное и грозное облако. Но на небосводе вспыхнула ослепительная Полярная звезда. Лёгкий ветерок нежно трепал его жёсткие волосы. Федька с тоской в сердце наблюдал за уходящей вечерней красотой.

Но вдруг раздался грохот и отдалённый рёв машин. Федя кубарем скатился с высокой горы, быстро как мог добрался до источника звука. Ему открылась пренеприятная картина: с машин рабочие бросали картонные коробки с круглым сыром, вскрывали их и без особого участия топтали внутреннее содержимое. Все работали слаженно как единый механизм. Их пустые глаза смотрели лишь на землю. Такого равнодушия он не мог стерпеть, выбежал к ним навстречу. По дороге он поймал себя на мысли, что захлёбывается слюной. Давно ему не приходилось видеть столько еды в одном месте! Добежав до кучи привезённых сыров, он увидел человека, важно просматривая на рабочих. Как только работа была сделана, он с величественным видом достал из кармана замшевых брюк коробку спичек. Вытащил одну головку и резко бросил её в огромную кучу сыров. Он отошёл в сторону и с трепетом наблюдал, как быстро распространяется пламя, уничтожая столь омерзительный продукт. Но его приятное созерцание было прервано.

Под победоносный яростный клич какой-то оборванец, с розоватым носом и шапкой набекрень, прыгнул со спины и вцепился, как дикий зверь, ногтями единственной руки в кожаную куртку, отчего та неприятно затрещала и слегка сползла. Не теряя времени, странноватый чудак мёртвой хваткой собирался укусить шею злополучного поджигателя, но его тут же оттолкнули, Федька больно упал на землю, так и не сумев даже оцарапать своего противника.

- Что ты наделал, урод!? Что теперь мне есть? - только и смог произнести он. Его обступили со всех сторон спокойные рабочие. Только глаза не были пусты, в них заиграл алчный огонёк. Как верные псы, они были готовы за вознаграждение сделать всё, что только хозяин им скажет. Так он точно не убежит. Федя уже изрядно намаялся, поэтому так и лежал на холодной земле. Сердце бешено колотилось, от гнева он почернел. Как подло отнимать последнюю кость!

Человек лишь нахмурил брови, не сводя свои маленькие серые глазки.

- А это уже не моё дело. Шёл бы отсюда куда подальше, алкаш трухлявый. Что, закусить нечем? У тебя будет закуска и лучше той, которая сгорела.

- Дурак, ты дурак, - с грустью вздохнул Федя, - если сам сыт, чего чужое добро сжигать?

- Сыр этот есть нельзя. Импортный.

- Всего-то?

- Импортный хуже яда. О твоём здоровье пекусь, раз больше никто не присматривает за тобой.

- Тебе какое до меня дело? Ты лучше о своём здоровье следил бы, в такую погоду и без шапки ходишь. Никак простудиться хочешь?

Человек насупился и хитро прищурил глаза. Он презрительно взглянул на Федьку, отряхнув свою куртку, плюнул ему прямо в лоб:

- Так хоть чище будет! Ребята, обработайте его хорошенько.

Федя заёрзал на сырой земле. Ему вдруг стало тесно, а предчувствие скорейшей расправы раззадорило его. В ту минуту Федька ничего не боялся. Случалось и похуже на его веку.

- Видать, сильно я тебя обидел? Ты это не горячись, это для сердца вредно. А оно только одно.

- Да что ты! Разве можно рассердиться? Ты же о моём здоровье печёшься, а я вот о твоём желудке переживаю. Закуску всю подпалил - нехорошо вышло, - он горестно взмахнул руками, - но ничего не поделаешь. Эй, угостите этого хмыря настоящей закуской!

Он дал знак и отошёл в сторону на несколько шагов, с отеческой строгостью наблюдая, как несчастного Федьку колотит стая его верных помощников. Никого он не знал, ни разу не видел в глаза, но все они уже имели свои счёты с ним. А тот человек так неподвижно стоял на месте, ни один мускул не дрогнул на его сосредоточенном лице. Он лишь попытался выдавить из себя скупую мужскую слезу, но не смог сдержать своей лицемерной ухмылки. По мере того как изменялся цвет лица Феди, изменялось и настроение рабочих. Они устали за весь длинный день, а вымещать всю злость на одном незнакомым им человеке, пусть и не бесплатно, всё равно скучно. Когда Федька блаженно закрыл свои распухшие синие веки, они молча встали и всей гурьбой направились к машинам. Лишь человек подошёл поближе к Феде, нагнулся и шепнул ему на ухо:

- Помни, это твоя вина. Ты здесь по своей вине. Я лишь защищал своё дело.

- В чём же я виноват? - прошептал обессиленный Федька, - что у меня нет дома и еды? Ты тоже можешь оказаться на моём месте.

Человек ухмыльнулся и громко засмеялся. Его смех заглушил звук включенного мотора:

- Ты виноват, что влез. Я таким никогда не буду. Ненавижу всех, кто не знает своё место. Видимо, тебя судьба ничему не учит, плешивый сморчок.

- Да пошёл ты, - не очень вежливо ответил Федька, он с трудом мог пошевелиться, силы его покинули. Он надеялся, что скоро эта неприятная история закончится. И действительно, всё произошло очень быстро, однако ему показалось, что это длилось вечно. Человек снова повторил свои слова, как попугай, и прыгнул в свою машину.

Исчезнув в тёмном лесу, эта странноватая группа принесла в этот отдалённый уголок мира смятение и ярость. Федя медленно, с большой неохотой встал, начисто как мог отряхнулся и ушёл восвояси, прихрамывая. В последний раз с тоской в сердце он окинул величественный лес вдали, яркие, маленькие звёзды, огромную, почти бездонную мусорную гору и крошечный холмик пепла - всё, что осталось от большой кучи упакованных сыров. В голове он снова услышал последние слова этого подлого человека и невольно стал винить лишь себя во всех бедах - превратностях судьбы. Но тут он вспомнил, как обошёлся с ним этот мерзавец, и чувство вины навсегда покинуло его сердце. Федька остановился и громко запричитал, хоть и знал, что теперь ничего не вернёшь:

- Почему? В чём я виноват? Может, что я поехал на заработки в Москву, потому что есть нечего было? Виноват! Может, потому что у меня паспорт отняли и держали за раба? Виноват! Может, я решил сбежать, но от слабости не смог далеко уйти, а меня избили? Виноват, трижды виноват! Может, потом я снова решил убежать и всю зиму проходил в одной рубашке, и поэтому мне руку отрезали, потому что она сгнила? И в этом виноват! А может, ещё потому, что калека без паспорта никому не нужен? Снова моя вина! Куда ни плюнь - везде я виноват! А ещё лезу ни в своё дело, и меня жизнь ничему не научила! Кто виноват? Снова я! Главное существо на планете, не иначе!

Он ничком упал на сырую, холодную осеннюю землю, думая лишь о еде. Участь несчастного сыра его огорчила. Только пепел и остался от этого огромного изобильного стола, а неуправляемое пламя, столь внезапно вспыхнув не без участия человека, также быстро потухло. На Федьку с тёмного неба снова обрушились холодные капли дождя. Он лишь быстро моргал глазами, не до конца осознавая, что с ним произошло. Северный ветер принёс хоровод меланхоличных опавших листьев, которые заботливо укрыли Федю, уставшего и опечаленного. От ледяного вихря стыли пальцы. Он не чувствовал почти ничего, кроме боли, пронизывающей его тело с головы до ног. Веки сами собой отяжелели, Федька быстро заснул. И неизвестно сколько так он ещё лежал закутанный листьями, если бы его не разбудил резкий птичий крик: «Кар-кар!»

Федя вскочил как ужаленный, подбежал к птице, которая неторопливо расхаживала взад-вперёд. Перед ней на холодной земле лежала нетронутая пачка куриных грудок. Ворон уставился на Федьку и недовольно каркнул. В его глазах Федя увидел высокие горы и ослепительное солнце, а затем тёмный лес, милый его сердцу.

- Это мне? - спросил он странного ворона, никак не переставая смотреть на загадочные глаза ворона, в глубине которых он видел столько всего. Видения сменялись одно за другим.

Что-то в них было, отчего он не мог оторвать взор. Птица снова нетерпеливо подала свой голос. Федька забрал пачку, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть удивительное создание. Ворон давно не ел, всё взирал на землю, ища чем можно поживиться. Курицу он отдал Федьке, наблюдая с воздуха его неудавшееся сражение с толпой равнодушных и сытых людей. Он хотел вмешаться, но пачка в клюве помешала ему выполнить задуманное…

Тут он услышал чьи-то посторонние шаги и отлетел немного от Федьки. Он не доверял больше никому и не хотел оставаться увиденным. Пусть думают, что с ними рядом бок о бок существуют чудеса. Должны же они быть? Глафира Сергеевна и Корней Васильевич заметно оживились, стоило им только разглядеть знакомый силуэт Федьки, прижимавшего к груди пакет с замороженными куриными грудками. Они будто позабыли о недавней ссоре, крепко держа друг друга за руки. Федька не мог сдержать своей робкой улыбки, как ни старался, наблюдая, как к нему направлялась эта странная парочка.

- Что с тобой? - в ужасе воскликнул Корней, внимательно разглядывая каждый синяк и кровоподтёк, - выглядишь неважно, старик.

Глафира тихо вскрикнула. Вид Федьки сильно напугал её - настолько он изменился. На морщинистом лице не осталось живого места, его нехитрый гардероб, состоящий из ветровки, выпирающего свитера и шерстяных штанов, теперь выглядел ещё более отталкивающее, с жёсткой ладони каплями стекала кровь, ноги едва слушались своего хозяина. Он пытался радостно кивнуть, но этим он расстроил супругов ещё больше.

- Что-то болит? - тихо прошептала Глафира Сергеевна, не сразу придя в себя после небольшого потрясения.

- Нет, - соврал Федька, - всё хорошо. Смотрите, я раздобыл нам ужин.

- Дорого он нам обходится, - вздохнул Корней, - так можно и жизни лишиться. За что тебя так?

- Лез не в своё дело, не смог спокойно смотреть, как сыр весь сожгли. А их главный приказал со мной разобраться, чтоб глаза не мозолил. Ничего, не в первой.

- Вот же ублюдок! - презрительно сплюнул Корней Васильевич, - вот только ещё раз он мне попадётся!

- Нехорошо вышло, - сочувственно проговорила Глафира, - они не должны были его слушать. Поднимать руку на старика…

- Ты это как живым остался? Знатно тебя разукрасили! И как ты курицу у них отнял? Ну ты и ловкач!

- Его мне ворон отдал.

- Шутишь?

- Да нет, зачем? Он так недовольно смотрел на меня…

Никто не слушал дальнейших подробностей его истории, всё больше напоминавшей бред сумасшедшего. Так, втроём поддерживая Федю, они дошли до горящей бочки и с нескрываемым удовольствием уселись на газеты, лежавшие на земле. От пламени веяло приятным теплом, раскрыв пакет с едой, они с щемящей тоской вспоминали прошедшие счастливые годы, не забывая подкладывать в бочку бумажный мусор. Корней раздобыл огромный ржавый шампур. Нанизывая еду на острие, Глафира Сергеевна тихо напевала песню, и Федька, и Корней также негромко подпевали. Воздух наполнился запахом белого мяса. Зловонный дух с округи едва доходил до их носа. Даже дождь стих, слегка моросил, ветер ослаб, а листья смиренно держались поближе к мокрой земле. Уловив перемену в воздухе, ворону всё сложнее было держаться поодаль, мясо пахло превосходно, и он с нескрываемой завистью рассматривал, как дружная троица начала поглощать его угощение. Кажется, пришло время напомнить о себе. Он подлетел к ним, храбро прыгнул прямо на колени Федьки и требовательно произнёс:

- К-ка-а-а-ар-р-р!

Корней с Глафирой оторопели от такой наглости. Эта птица явно не знает, где её место!

- О, знакомый птенчик, - полушутя воскликнул радостный Федька, - он спас всех нас от голодной смерти. Не злитесь на него, он тоже заслужил угощения. Только посмотрите в эти глаза. Эта необычная птица! Никогда в своей жизни такую не видел.

Глафира Сергеевна неуверенно подала голос:

- Тогда надо с ней поделиться…

С этими словами она оторвала порядочный кусок грудки и протянула его счастливому ворону. Тот не стал долго ждать, склевал положенный кусок и повернулся к Корнею, ожидая, что недоверчивый старик в долгу не останется. Он отвернулся, будто не замечая рядом с собой чёрного ворона, но мягкая и строгая улыбка Глафиры заставила против воли поделиться скромным ужином. Федька щедро отдал птице полпорции. Так вчетвером они коротали остаток вечера. Ворону эта группа покинутых людей напомнила маленьких птиц, всё крепче прижимаясь друг к другу. Когда их очаг почти догорел, к Корнею пришла в голову странная мысль:

- Так что в птице удивительного? Что грызёт курицу вместе с нами? Наглости ей не занимать.

На это Федька лишь загадочно улыбнулся:

- А ты посмотри ему в глаза.

Корней осторожно приблизился к чёрному, как сталь, ворону и возмущённо уставился на него. Глаза были огромны, через всю их глубину он видел, как пробегают города, дома, огромные-огромные поля и даже свалка, где теперь и жил Корней Васильевич. Вот они там, внизу, грелись у горячей бочки, с восхищением разворачивая заветный пакет съестного. От былого возмущения не осталось ни следа. Он отшатнулся и позвал остальных:

- Федька, ты прав. Эта необычная птица!

К нему подбежала взволнованная Глафира Сергеевна, и они вместе глядели на ворона не отрывая глаз. Вскоре к ним присоединился и Федя. Ворон застыл как вкопанный, лишь зрачки его больших глаз вращались взад-вперёд. Вот показался полупустой город, в редких окошках домов которого зажигался свет. На дворе стояла тёмная ночь. У пристани столпились люди, ожидая парома, несмотря на поздний час:

- Ей-богу, волшебная птица, - вздыхали все трое, не сумев оторвать глаза от такой знакомой, грустной и в то же время чудесной картины, которую запечатлел в памяти ворон, пролетая в то время между стройными рядами домов…