Журнальный мир

Когда-то дробный стук изящных женских каблучков, резво несущих вперед, по тому, что когда-то было тротуаром набережной Невы, изящные, длинные ноги своей юной хозяйки, нарушивший тишину раннего утра, мог бы разбудить жителей окрестных домов. Когда-то… Но не теперь. Теперь будить было некого. И на медноволосое, кареглазое и курносое создание лет восемнадцати взирали лишь черные провалы окон, с перекосившимися грязно-серыми рамами, скаля на нее свои черные старушечьи рты и сверкая в свете восходящего красного Солнца остриями пыльных, разбитых стекол, словно изношенными зубными протезами, готовыми вот-вот вывалиться из сгнившей пасти.

Впрочем, девушку это совсем не трогало. Она прекрасно знала, что бояться надо совсем другого. А это… Да. Когда-то эти дома населяли люди. Когда-то в окнах горел свет. Когда-то за железными дверями можно было различить детский смех и голоса незнакомых людей. Когда-то из-за их стен доносились звуки музыки, лай собак, споры и стоны любви. Но все это было когда-то…

Она не помнила этот период в жизни города, поскольку родилась уже после исхода. Ее мама просто-напросто не смогла бросить одного, запертого в пустой квартире кота, понимая, что тот будет медленно и мучительно умирать от голода и жажды, умоляя хозяев вернуться все более слабеющим «мяу», издаваемым пересохшим горлом. И вместо того чтобы поскорее забраться в военный грузовик, дабы вместе со всеми отправиться в эвакуацию, она, вручив старшего сына мужу, тихонько выскользнула за оцепление, возвращаясь в брошенное жилье за котом.

Кота она спасла. А вот эвакуироваться не успела. Осев в Серой Зоне вместе с родившейся через месяц дочерью и подросшим котом, в своей квартире.

Девушка прекрасно понимала, что им с мамой повезло. Они оказались способными приспособиться к новой энергии. И не растеклись кроваво-гнойной лужей по асфальту, а остались сами собою, не претерпев внешних мутаций.

Правда, так повезло не всем.

Из всего подъезда жилой осталась только их квартира. Остальные пустоты пришлось заложить кирпичами. Уж больно много гадости, пытающей пролезть в их жилье, там завелось.

Хотя их район еще можно было считать жилым, пусть и из почти шестисот тысяч человек, в нем и осталась тысяча. Другим повезло меньше. А некоторые части города и вовсе стояли пустые, без единого человеческого существа, живущего в их домах. Впрочем, свято место пусто не бывает. И теперь по безлюдным улицам этих районов, по лестницам заброшенных домов в когда-то зеленых скверах бродили совсем другие создания.

Но это было неважно. Люди в Питере теперь размножались редко, а иммигрантов здесь не было априори. Так что места хватало всем. Ну, если ты, конечно, не чужой для этих «всех».

Девушка остановилась, оглядываясь по сторонам. Затем усмехнулась, с видимым удовольствием подставляя лицо утреннему Солнцу.

И, осторожно раскрыв бережно прижатые к груди ладони, с восторгом оглядела преподнесенное ей существо.

Черное, пушистое создание с множеством ножек и алым бутоном на паучьем туловище вместо головы было первым цветком в ее жизни, подаренным ей мужчиной. Да и любовь в ее жизни случилась впервые. Как и это свидание, с которого она теперь и возвращалась домой, неся с собой его подарок и вкус первого в ее жизни поцелуя на пурпурных губах.

Алый бутон тем временем приоткрылся, и на девушку уставились два сиреневых глаза-бусинки без зрачков, окруженные множеством маленьких, шевелящихся, прозрачных щупалец, с коричневатой жидкостью внутри тела, унизанные крошечными, зубастыми пастями на конце и острыми иголочками, покрывающими каждый из его волосков. Вместе они составляли сердцевину цветка. А затем тонкий, темно-коричневый хоботок, так называемый ложный пестик, осторожно лизнул ей руку.

Девушка, широко улыбнувшись белоснежной улыбкой, нежно погладила лохматое тельце, вновь поплотнее накрывая его ладонями.

Затем, счастливо вздохнув, направилась дальше, звонко цокая каблучками ярко-красных туфель по неровным каменным плитам бывшей набережной.

Однако, не пройдя и пары метров, неожиданно замерла, насупив довольно густые черные брови, настороженно прислушиваясь и принюхиваясь к окружающему ее пейзажу.

Изящный курносый носик, пару раз втянув в себя прохладный, утренний воздух, брезгливо поморщился. А девушка задрала голову вверх, задумчиво глядя в низкое серое Небо, и от души выругалась.

И тут стоит отметить тот факт, что пополнить свой словарный запас теми выражениями, которые использовала в своей речи это юное создание, счел бы за честь любой лингвист, защитивший докторскую по определенной тематике.

Тем временем, высказавшись, девушка сердито нахмурилась и не спеша прошла еще пару шагов, замерев, словно натянутая струна, у Т-образного перекрестка явно в ожидании чего-то.

Пока она, застыв нерукотворным изваянием, прислушивалась к доносившимся со стороны площади звукам, склоняя изящную головку то на один бок, то на другой, из-под проржавевших перил набережной тихо высунулось толстое, почти бесцветное щупальце с множеством истекающих прозрачной киселеобразной жидкостью, присосок и аккуратно обвилось вокруг тонкой икры девушки, словно на ее стройную ножку, пользуясь девичьей беззащитностью, накинули тяжелые кандалы.

Однако незнакомка на данную мелочь почти никак не среагировала. Лишь слегка повернула голову вбок, нетерпеливо стукнув шпилькой о гранит набережной, отчего коротенькая юбочка солнце-клеш светло-серого платья, сшитого из натурального шелка, кокетливо приподнялась. Девушка небрежно одернула ее и, надув губки, лениво цыкнула через плечо:

– Кракоша, фу. Берега попутал, что ли? Своих не признаешь?

Толстое, потное от сочащейся из пор слизи щупальце замерло на секунду, так и не затянув свои объятья на ноге жертвы, а затем, смущенно дрогнув, плавно скрылось в водах реки.

– Погоди, – вздохнув, сообщила ему вслед девушка. – Если я не ошибаюсь, то у тебя скоро будет перекус. А я не ошибаюсь, – слегка раздраженно закончила она, с усмешкой глядя на выскочившую из-за поворота «Ниву».

Грязная, с одной неработающей фарой, слегка виляющая из стороны в сторону вишневого цвета машина затормозила в паре метров от нее. Затем из открывшейся со скрипом дверцы почти ей под ноги вывалилось не местное создание, в противогазе и костюме химзащиты.

Глядя на это зрелище, рыжеволосая звонко и от души расхохоталась, при этом рассматривая неизвестного с откровенным презреньем во влажных темно-каштановых глазах.

Приезжий тем временем не сдавался и, подтянувшись на двух подрагивающих руках, ухватился за распахнутую настежь дверцу машины, после чего с трудом приподнялся, используя ее как костыль, и, усевшись на пороге, чуть задыхаясь, гнусаво произнес:

– Ты же местный абориген, да?

Та в ответ насмешливо посмотрела на его подрагивающие ноги и холодно произнесла:

– Девушка. Надо же.

Затем, фыркнув, чтобы сдержать смешок, добавила:

– У тебя десять минут, чтобы добежать до Канадской границы¹.

– Что? – непонимающе переспросило ее существо в противогазе.

– Десять, – равнодушно повторила та.

И, прижимая одну ладонь к груди другой, растопырив веером тонкие, длинные пальцы с хорошим авторским маникюром, показала два раза по пять.

– Дальше ты начнешь сочиться гноем. Ме-е-едленно разлагаясь, – причмокнув ярко-алым язычком по розовому небу, нараспев произнесла она, проясняя для чужой сей момент.

– Вы все врете! Вы заодно с правительством, скрывающим от народа правду. Но мы добудем ее во что бы то ни стало! – задыхаясь, однако весьма напыщенно провозгласила в ответ неизвестная.

– ГЫ! – рыжеволосая уже никак не скрывала веселья. – У тебя осталось семь минут. Беги, Форрест, беги!²

Но бежать создание, облаченное в костюм химзащиты, совершенно не собиралось.

– Я ищу своего брата. Он собирался проникнуть в центр Зоны, чтобы узнать всю правду и рассказать ее людям, – в горле незнакомки уже что-то булькало, но пафоса в речи по-прежнему было немерено.

– Ясно, – с издевкой отозвалась рыжеволосая. – А ты, значится, Аленушка, сталкер, так сказать, недоделанный. Сама-то хоть в курсе-то про не ту энергию данного места? Неужто именно это от вас скрывают? А чего ж тогда в костюм вырядилась? Или всерьез верите, что скафандры вас от нее защитят?

– Энергия – это вранье правительства, – просипела в ответ ее собеседница, брызгая кровью изо рта на фильтр противогаза.

– А… – изобразив удивление, чуть глумливо произнесла девушка. – Ну, тады: ой! Вон мост, видишь? По нему доедешь до начала собственно Зоны, а там прямо и прямо… И не промахнешься. Все равно отпущенное тебе время уже истекло, – с сарказмом заключила она, глядя на собеседницу с одинаковой долей сочувствия и презрения в круглых глазах.

Ее собеседница попыталась было, ввалившись в машину, дать по газам… но после пары попыток заползти в кресло просто вывалилась из нее, ничком распластавшись на асфальте.

– Бяда, – со злостью, сквозящей сквозь сарказм, произнесла девушка и, не спеша подойдя к лежащей без движения неизвестной, пару раз ткнула ее под ребра кованым носком туфельки.

После чего, бережно посадив подаренный цветок на сиденье, одной рукой приподняла незнакомку за шею и, держа ее перед собою на вытянутой руке, выразительно потрясла ею, словно тряпичной куклой, вопросительно глядя в сторону Лахта-центра. Она знала, что их видят. И слегка изгалялась над смотрящими.

Затем резко стянула с пришлой противогаз и, продемонстрировав военным гнойное месиво вместо лица, отволокла сталкершу к остаткам чугунных ограждений, где, кокетливо согнув ножку в колене, аккуратно, наполовину, перекинув ее через перила, и выразительно побарабанила пальцами по ограждению.

В ту же секунду высунувшиеся из воды бесцветные щупальца мгновенно подхватили угощение, утягивая его в пенные воды реки.

Но рыжеволосой это уже было не интересно.

Посадив цветок к себе на колени, она повернула в замке ключ зажигания, и машина послушно тронулась с места, сокращая ее путь домой.

«В конце концов, я и так задержалась с сестрой «Козла». Так что мама скоро начнет волноваться. Да и машина в хозяйстве будет совсем не лишняя. Караван губит немало техники. Хорошо хоть, что она периодически пополняется благодаря экзальтированным идиотам. То ли спецом пропускаемых к нам, то ли и правда не всех ловят?» – лениво размышляла она, осторожно преодолевая очередную трещину на дороге, в изобилии покрытую ими, словно старушечье лицо, морщинами.

***

Ловко припарковав машину у входа в подъезд, девушка быстро вбежала на второй этаж, стремительно перепрыгивая через ступеньку. Как ей это удавалось на двенадцати сантиметровых шпильках, оставалось лишь догадываться.

Аккуратно повернув ключ в замке, юное создание осторожно проскользнуло в квартиру.

И, быстро скинув туфли в прихожей, неслышно вошла в гостиную, притормозив на ее пороге, словно натолкнувшись на невидимую стену, состоящую из двух светло-голубых, почти прозрачных глаз мамы, смотрящих на нее в упор, не мигая. На ухоженном лице которой не дрогнул ни один мускул.

В комнате повисла пауза.

Мама сидела в бледно-розовом кимоно, вольготно откинувшись в кресле, закинув скрещенные ноги в пушистых розовых тапочках на стол, с удовольствием попыхивая сигарой и периодически прерывая это занятие на то, чтобы отпить из маленькой фарфоровой чашечки пару глотков крепчайшего кофе сорта «Блу Маунтин». При каждом ее движении, белоснежные кудри волос, собранные сзади в пучок, весело вздрагивали, норовя выбиться из него и рассыпаться по плечам непослушной волной.

Это зрелище невольно приковывало к себе внимание, отвлекая от остального.

Мама насмешливо фыркнула, прерывая эту медитацию и пристально оглядывая дочь с ног до головы.

– Как прошло свидание? – наконец почти равнодушно поинтересовалась она.

Девушка молча раскрыла ладони, показывая подаренный цветок.

– Вижу, хорошо, – хмыкнула мама, кивая на рацию, стоящую на журнальном столике рядом с чашечкой кофе.

Дочка вопросительно приподняла бровь.

– Военные жалуются на тебя за негуманность.

– Да ты шо? – ехидно хмыкнула девушка. – А мне кажется, что я проявила верх гуманизма. Сначала убеждая провороненную ими дуру вернуться взад. А затем накормив ее мертвой тушкой бедного, голодного кракена. Избавив, таким образом, этих «ворон» от созерцания поедания ее трупика другими, не менее чем Кракоша, голодными созданиями. Так что я сегодня просто кладезь гуманизма.

– Слышали? – с холодной насмешкой уточнила мама у включенной рации. – Твоя дочь, дорогой. И она просто физическое воплощение гуманизма в чистом виде.

На том конце тяжело вздохнули, отключаясь.

Мама прикрыла глаза, затягиваясь сигарой.

Судя по густоте табачного дыма, висящего белесым, горьким маревом в комнате, сегодня на Башне дежурил ее отец.

Нет, ее мама никогда и ни в чем его не упрекала. Энергию надо было беречь, не разбазаривая на пустые хлопоты. Просто… Просто есть вещи, которые не забывают и не прощают.

Да. Они не обсуждаются. По ним не устраиваются истерики и не льются слезы. Какой смысл плакать или осуждать сделанный человеком выбор? Он просто сделан. Разделив не только жизнь и смерть, но и отношение к человеку на «до» и «после» – безвозвратно. Не хуже, а то и почище любого Разлома.

Так бывает. И так случилось в их жизни.

Наклонившись, девушка нежно почесала огромного черного британца под подбородком. И тот, замурлыкав, словно трактор, нежно потерся об ее ногу, жмуря свои огромные, круглые, оранжевые глазищи и, растопырив, словно щетку, густые усы, начал, притоптывая, перебирать мощными лапами с огромными когтями о ковер, демонстрируя ей свои теплые чувства.