Журнальный мир

Родился 3 апреля 1952 года в г. Свердловске (сейчас – Екатеринбург).

В 1975 году окончил исторический факультет Томского государственного университета.

В Новокузнецк приехал в 1977 году.

Сергей Борисович Тараканов преподавал историю в Кузбасской государственной педагогической академии. Выйдя на пенсию, переехал на постоянное жительство в город Брест (Белоруссия).

С ноября 1987 года С.Б. Тараканов – активный участник в деятельности Новокузнецкого Клуба любителей фантастики «Контакт». Творческое общение с коллегами-одноклубниками продолжается по сей день.

В 2010 году по инициативе президента клуба Николая Николаевича Калашникова, была издана книга, в которой в наиболее полном объёме представлено оригинальное научное исследование С.Б. Тараканова на тему «Китеж в творчестве кузбасских писателей» (издано «под шапкой» Центральной городской библиотеки им. Н.В. Гоголя). Всего по различным аспектам темы «Китеж» у С.Б. Тараканова вышло 9 статей в сибирских научных сборниках.

В предыдущем выпуске «Кузнецкой крепости» был напечатан небольшой отрывок из этой довольно редкой сегодня (выпущено всего 100 экз.) книги, любезно предоставленной редколлегии нашего альманаха (в электронном виде) известным издателем Н.Н. Калашниковым, за что ему большое спасибо. Публикация вызвала заинтересованность не только у специалистов-литературоведов, но и у значительной части наших читателей. Откликаясь на просьбы, печатаем ещё несколько глав из этого своеобразного и очень интересного исследования.

ЛЕГЕНДА о граде Китеже не случайно стала символом русской цивилизации. Она не погибает, а как бы уходит в глубину, как было во времена чуждых России монархов, так и в советский период. И обращение к легенде тоже имеет свою интересную периодичность. Например, она вернулась, после значительного перерыва, в 60-е годы в творчестве таких замечательных поэтов, как Юрий Кузнецов, в картинах Ильи Глазунова и т.д. И переживает новый культурный взрыв сейчас.

И вдруг автор статьи обнаружил, к своему некоторому удивлению, что этот мотив есть у ряда крупных поэтов Кузбасса.

^{У Геннадия Юрова легенда встретилась мне дважды. Это большой том прозы «У родника на Красной Горке». (Кемерово, 2004 г.) и сборник стихов и поэм «Музыка света» (Кемерово, 2006 г.).}

^{В первой книге, носящей ещё подзаголовок «Очерки смутного времени», есть «Печальная повесть о боге погоды», рассказывающая о жившем в Темиртау Анатолии Дьякове, продолжателе великого солнцеведа Александра Васильевича Чижевского; воспоминания о литературном процессе Кузбасса, свидетелем и участником которого был автор.}

Красная же Горка – это исторический центр Кемерова и «малая родина» поэта. Описана она с любовью. Сейчас там музей-заповедник, восстаёт из полубытия уникальная архитектура голландского архитектора Ван Лохема, и, вероятно, не последняя роль здесь самого поэта… С каким тупым равнодушием у нас в России губится национальное достояние и как сложно потом его восстановить, иногда только благодаря настоящему подвигу отдельных патриотов.

_{Таким Китежем детства была для Юрова его Красная Горка, о чём упоминается в нужном нам очерке «Я верю граду Китежу». Он посвящён замечательному художнику Николаю Кофанову, долго жившему в Кемерове и оформлявшего сборники многих кузбасских поэтов. Последние годы художник жил в Петербурге, умер в 1998 году, и ещё при жизни Кофанова сожгли его мастерскую с незавершёнными работами, книгами, дневниками, письмами друзей… Как человек верующий, художник принял «страшное известие со спокойной отрешённостью». Но нам, живущим, что чувствуется?}

Сам художник родился на берегу Светлояра в 1943 году и в день своего пятидесятилетия сделал в дневнике такую запись:

«Когда работаю над «Китежем», я ухожу мыслями не только в прошлое, но и в будущее: как дальше будет жить эта легенда на Руси, в Европе, на планете? Не текст, написанный в 17 веке старообрядцами, а само понятие, объединяющее Россию и русский характер».

В 1993 году он привёз свой цикл «Сказание о граде Китеже» в Нижний Новгород. Есть у него и произведения, посвящённые православным храмам России. Но только ли Китеж на дне Светлояра, или за символом стоит нечто большее?

Приведу интересный разговор художника и писателя.

«…Я спрашивал Николая:

– Ощущаешь ли ты в облике Санкт-Петер-бурга град сокровенный?

– Конечно, – отвечал Николай.

– А в Ростове Великом?

– Обязательно. Град Китеж есть во всех старинных городах среднерусской полосы, которые мне довелось рисовать.

– Ну, а вот… в Новосибирске?

Николай подумал с минуту и сказал категорично:

– Нет! В Томске град Китеж присутствует… Ещё в Мариинске… Ещё в Иркутске…

– А в Кемерове? – наконец спрашиваю я.

– Нет, – говорит Коля и виновато куда-то смотрит: дескать, и рад бы сказать, что «да», совесть не позволяет. Либо есть, либо нет – и здесь ничего не поделаешь.

Я с Николаем не соглашаюсь. Кофанов-художник опровергает Кофанова-мыслителя. В его серии гравюр, где даны несколько ликов Кемерова, видимых с Красной Горки, Китеж-град, несомненно, угадывается.

_{Но, бывало, весной, по ночному уставу,}

_{Соскользнув с угловатых}

_{насупленных скал,}

_{Снисходил к половодью}

_{задумчивый правый.}

_{Истомившийся левый к воде припадал.}

_{И мерцал из глубин}

_{свет тревожный и яркий,}

_{Шёл с дарами созвездий на дно небосклон.}

_{Липы скверов и парков}

_{сплетались с бояркой,}

_{Плыли окна в тени запрокинутых крон.}

_{И восторга озноб ощущая плечами,}

_{Утра я ожидал от реки в двух шагах…}

_{Вот такими ночами, такими ночами}

_{В моём сердце скрестились её берега.}

Мы сходимся на том, что град Китеж присутствует в каждом русском городе, но не каждый человек способен его различить. Для одного есть, для другого нет. И дело не только в том, приемлешь ли ты сердцем город, но и в том, приемлет ли город тебя.

Кофанов-художник, не найдя взглядом церковных куполов (Знаменского собора тогда ещё не было, не было и часовни возле филармонии), наполнил внутренним свечением кроны деревьев, береговые линии, контуры проспектов… Эти рисунки не померкли со временем. Мы обращаемся к ним вновь и вновь. Они стали неотъемлемой частью «духовного поля провинции»…

Обратим внимание на оценку Петербурга. Бывшая столица империи сохранила свой поражающий глаз облик, «чудо над Невой» – уцелевший град Китеж, в отличие от Москвы, свою уникальность потерявшей… И вставшие из руин церкви – «осколки Руси».

Геннадий Юров делится с нами, что их с художником влекла к себе одна тайна – природа света. И летом 2001 года поэт вновь побывал на берегу Ладожского озера.

«Там родилось это стихотворение, которое, как я полагаю, продолжает наши разговоры с Николаем Кофановым о природе света:

«Шептал я слово «Ладога»,

Искал я рифмы лучшей.

И возникала радуга

Вначале как созвучье.

Потом синё и розово

Над сумрачной долиной

Темнеющее озеро

Явило свет глубинный.

Потом, рисуя набело

Крутое семицветье,

Тот свет ушёл параболой

В грядущее столетье.

Я воду пил из Ладоги,

Когда ни волн, ни ветра.

Я зачерпнул из радуги –

Из солнечного спектра.

Лиха година – выдюжу.

Про Ладогу-Онегу

Я верю граду Китежу

И вещему Олегу.

Горел закат медлительный

От радуги отдельно,

Где дол градостроительный,

Где сосны корабельны.

Где семь цветов – не гиблые –

Руси первооснова…

На Ладоге, как в Библии,

Вначале было слово».

ДАЛЬНЕЙШУЮ хронологию соблюсти трудно, не у всех поэтов стоят даты написания их произведений. Нет в этом и особой необходимости…

Валерий Берсенев как-то уж больно мало издаётся! Всего два сборника за двадцать лет… Прямо преступление перед читателем… Его сборник «Семейное дело» – это и чудесная пейзажная лирика, как, например, «Звездопад»:

Луны латунный ковш

Густые черпал звёзды

И проносил сквозь ночь –

Не слышно, чуть дыша.

Но видел чёрный лес

И видел синий воздух,

Что капли светлые

Срываются с ковша.

Или «После грозы»:

_{Всё утихло.}

_{Мир в молчанье.}

_И,

_{Деревья обласкав,}

_Солнце

_{Узкими лучами}

_{Ищет брода в облаках…}

Два мира существуют параллельно, временами пересекаясь, и с трудом понимая друг друга, как в его «Нежности»:

_{Я спросил у филина}

_{Во тайге ночной:}

_{– Ты чего так сильно}

_{Стонешь надо мной?}

_{То ли извела тебя}

_{Чёрная тоска,}

_{То ль с ума свела тебя}

_{Мокрая тайга?}

_{То пуганешь тенями,}

_{Нагоняя дрожь,}

_{То, как привидение,}

_{Крыльями махнёшь.}

_{Хохотнёшь и скроешься,}

_{Душу погубя.}

_{Как тебе не боязно}

_{Самого себя?}

_{Ты – зачем? О чём это?}

_{Муторно во тьме?}

_{И тогда, смущённо так,}

_{Он ответил мне:}

_{– Я по лесу шастаю,}

_{Через вешний шум,}

_{Я свою ушастую}

_{Песней ворожу.}

Никакою мукою

Я души не рву –

Милую агукаю,

Нежненько зову…

Как, оказывается, всё просто, а душа человеческая от страха содрогается. Филиница его, я думаю, прилетит как миленькая…

Любовь же людская так загадочна и печальна. О чём хочет нам сказать поэт в стихотворении «Волосы»?

Засвистела ива в поле,

Телом вплетена в метель.

Пряди, синие до боли,

Бьют крахмальную постель.

Ветер знобкий, вечер косный –

Держат иву в чёрном теле.

Расчесать метели космы

Ветви звучные летели.

Так летел, покоя ради,

Голос ивы – злой металл!..

Эти космы, эти пряди

Я на пальцы намотал.

Что же вы теперь хотите?

Я держу их перед вами.

Кто бы смог на эти нити

Глянуть пыльными глазами!

Вы тепла открыть сумели

Нерастраченный запас:

Взгляд – и волосы метели

Гаснут в комнате у вас…

Приведу ещё его «Облепиху» – грустную, хотя и с забавными неологизмами:

_{Что со мной – не понимаю.}

_{Пропадаю ни за грош:}

_{Ветка дикая, лесная,}

_{Как ты колешь! как ты жжёшь!}

_{Вот – сидишь и плачешь тихо,}

_{Вся в колючках и слезах…}

_{Облепиха,}

_{облепиха –}

_{В рыжих яростных глазах!}

_{Незаслуженное лихо –}

_{Сор недоброй кутерьмы…}

_{Задериха с неспустихой…}

_{Говорят, что это – мы…}

_{Задериха с неспустихой,}

_{Что над крошкой – воробьи.}

_{Облепихой,}

_{облепихой –}

_{Пахнут волосы твои!}

Вековая проблема отношений мужчины и женщины – тот «поединок роковой», о котором писал Ф.И. Тютчев. И ничего ведь нельзя поделать… Прямо, нераздельно и неслиянно… И только потеря своей «половины» вдруг вызывает бесполезное уже раскаяние и ощущение, что всё могло быть по-другому.

Странно, что ряд его стихов посвящён смерти. Тема какая-то табуированная в советской поэзии, да ещё в её будничном варианте. «Героическая» смерть поощрялась, и даже говорят исследователи временами о своеобразной некрофилии советской идеологии. «…И, как один, умрём в борьбе за это!» – пелось в известной песне. Или это ощущение какого-то нашего неблагополучия? Может быть…

И первым по времени из поэтов Кузбасса Валерий Берсенёв обратился к Китежу:

_{Древних Китежей картины}

_{В водных зеркалах.}

_{Патина и паутина}

_{На колоколах.}

_{Опрокинутое небо}

_{Первой чистоты,}

_{Разной птице на потребу –}

_{Седала-кресты.}

_{Взгляд поднимешь на просторы –}

_{Синева легка,}

_{Не дома и не соборы –}

_{В небе облака.}

_{Ночь войдёт в июльских звёздах}

_{В пустоту небес…}

_{Как же помнит этот воздух}

_{То, что было здесь?!}

Хотя автор предисловия к сборнику А. Казаркин объясняет нам, что это «пейзажная зарисовка, и природа вызывает у читателя такое же благоговение, какое должен рождать храм», с чем, конечно, можно согласиться, но замечательный образ «памяти воздуха» запоминается. Тем более, что, например, о памяти воды говорит вполне научная синергетика, есть и другие виды памяти. Есть память предметов: найдите плюшевого медведя детства – и почувствуете! Есть и память места, она нам ещё пригодится…

Мотив памяти снова возвращается в «Ветре в поле»:

Раздолье поостыло

И светом залито.

– За что его любила?

– Не ведаю, за что.

Забиты лужи илом,

Отстояна вода…

– Когда его забыла?

– Не ведаю, когда…

А ветер в поле – выйдешь,

Он рвёт платок из рук…

Всё это осень – видишь,

Как холодно вокруг!..

Увы, есть попытка забвения, но и только. Вероятно, память – это то, что отличает человека от животных, наш рай и наш ад. Сам процесс накопления исторической и культурной памяти и есть основа цивилизации. А отказ от неё означает гибель и народа, и человека. Появятся какие-нибудь манкурты Чингиза Айтматова…

Замечу, что именно по нашей памяти и наносит страшный удар «школа» Фоменко-Носовского, отравившая умы нашей молодёжи… Как это ни странно – многие им верят.

Кстати, мотив Китежа очень древний – память ещё времён языческих…

Мотивы Памяти появятся ещё в двух его стихотворениях. Это «Память юности»:

Ах! Какие саранки цвели!

Лепестки загибались,

Как мизинцы красавиц

За чаем,

Который пьют

Из молочных пиалок утра…

А закат расстилался вдали –

Целый день до него

Перламутровых дуновений,

И сожмутся и вырастут тени,

Полукруг проползая в пыли.

Я не про то,

как просторно в юности время.

Я про то,

Как саранки цвели…

Нет, конечно, это как раз про ушедшее время юности – светлый «Китеж» многих, если не всех, людей. И не только тогда саранки цвели чудесно…

И последнее приведу у него стихотворение – «Пустое место»:

Ну вот и брёвна увезли…

Картинно – словно на параде,

Касаясь ветками земли,

Красуется сирень в ограде.

Фундамент мёртвый – шесть на шесть,

Да яма погреба – как рана.

Ещё следов-примет не счесть,

Но мне уже представить странно,

Что здесь недавно печь топили,

Что поливали огород,

Что на закате выходили

Встречать корову у ворот.

Купали в ванночке ребёнка

В такой же яркий летний день,

И незнакомая девчонка

Рвала под окнами сирень…

Тоже память покинутого дома, но какая уже горькая.

Кстати, призраки уже исчезнувшего мира могут сохранятся столетиями, и в науке есть даже понятие «хрономиражи».

Появляется, к примеру, в небе над Саратовом временами какой-то древнерусский город…

Обратимся теперь ещё к одному поэту, Николаю Бабкину. Автор – профессиональный шахтёр, первые стихи стал издавать, когда перешагнул шестидесятилетний возраст, отметил автор предисловия к его последней книге Алексей Бельмасов. Но поэтами, как известно, рождаются, а стихи Николая Бабкина достойны чтения и изучения.

Вышло четыре его сборника, я использую последний – «Странички природы», вышедший в Ленинске-Кузнецке в 2006 году. Уже название книги говорит о главной теме творчества поэта.

Красоте природы посвящены такие стихотворения, как «Белый конь»:

Пьёт воду

Белый конь

на перекате,

По небосводу,

Высоко над ним –

Сиятельное солнце

Ладно катится

И бытию поёт

Свой дивный гимн.

Из ободов колёс

Слепящей колесницы

Златые спицы сыплются, потом –

Они становятся

Как бы жар-птицами

И на воду садятся за мостом,

Бесшумно плещутся

На мелководье брода,

Где Белый конь

Неторопливо пьёт

Согретую огнём небесным воду,

И соловей в черемухах поёт.

Гимн бытию поёт не только солнце, но и поэт! Конь же явно волшебный, он же – и солнце…

Есть у Николая Бабкина и другие прекрасные стихи о природе, например, следующее.

Можно только позавидовать любви поэта и к России, и к своей малой родине. Этих чувств нам, вернее, многим из нас, так не хватает.

_{Деревня Русская.}

_Зима.

_{Двурогий месяц,}

_{Пастух небесных звёзд,}

_{Играет на рожке}

_{Для них}

_{Задумчивую, медленную песню…}

_{И спит земля,}

_{И благостью небес}

_{Наполнен Ковш небесный,}

_{Что держит вечно полным}

_{БОГ предвечный,}

_{Всещедрый БОГ}

_{в СВОЕЙ РУКЕ.}

Приведём стих из цикла «Зимняя ночь». Увы, человек вносит дисгармонию в эту дивную картину Вселенной:

_{На улице сегодня вновь пороша,}

_{Морозец лёгкий}

_{да седой куржак,}

_{И солнце, словно красная горошина,}

_{Не может смога слой пробить никак.}

_{Всё – снег, куржак –}

_{с утра не белое;}

_{Всё в потускневшем старом серебре…}

_{Ах, мать-честная,}

_{Что ж мы, люди, делаем,}

_{Коль даже Солнцу не даём гореть!}

Приведено полностью стихотворение без названия. Интересно, что наша кузбасская поэзия слово «куржак» очень любит и часто употребляет, – почти все поэты в своих пейзажных стихотворениях. Встретив его первый раз, я полез в словарь и узнал, что это иней, и слово ещё древнерусское.

Но вернёмся к нашей теме. Китеж у поэта мне встретился дважды в данном сборнике.

Это большое стихотворение «Есть хлеб и соль…», приведу несколько отрывков.

Всё есть

В просторах родины моей

И сам я

растворён в её просторах:

В полях и небесах,

В воде её морей

И в струях рек её,

И в китежных озёрах.

Есть хлеб и соль,

И родники,

и воздух синий,

И пение пчелы

На венчике цветка;

Есть белые берёзы,

И о сем в России

Поэты будут

Песни петь века!

…Есть Русь моя,

Есть радость в ней

И слёзы,

Есть мир

С водой живою в родниках,

Есть облака

На чьи-то непохожие –

О том поэты

Будут петь века!

Позавидуем поэтам: мне временами кажется, что только они ещё не разучились радоваться жизни в современной России!

Последнее стихотворение в этом небольшом обзоре хочу привести целиком, оно называется «Про лето» и посвящено дочери Оле:

Носит лето зелёное платье,

Да в кайме-то платья – ромашки

По кипрееву жаркому пламени

Размашистому.

Лето, лето моё – шёлковая лента,

(Благодати Господней слава!)

Да по китеж-озёрам её

Благолепно

Гуси-лебеди

Ладно плавают.

Да и машет оно мне ручкой правою,

Да поёт соловьиную песню,

Да ведёт хороводы купавные

В даль небесную,

Ай да быстра-быстра у лета походочка,

Глянь-поглянь,

Как и не было вовсе –

Уплыла её цветаста лодочка

В золотые плёсы осени.

В журнале «Огни Кузбасса» я с грустью увидел некролог, посвящённый памяти поэта.

Стихи его останутся, ему же пусть будет земля пухом…

ПОСЛЕДНИМИ НАШИМИ «китежанами» будут Надежда Кудрявцева-Кузнецова и Валентин Павлов…

Сборник Надежды Кудрявцевой-Кузнецовой мне попался в Москве благодаря любезному указанию Николая Николаевича Калашникова. Возможности его прочитать у меня не было, хотя я и выписал нужный мне стих. Он называется «Плач Ярославны», и давайте с ним познакомимся.

Плачет Ярославна на Руси:

«Эй, мужчина, где ты, гой-еси?!»

Плачет… без вниманья-пониманья,

Плачет за разлуки-расставанья.

И отдать готова всё – себя,

Чтобы жить, любимого любя.

А ему ея совсем не надо,

И не храма, и не Китеж-града…

И любви не надо остроту…

На экране гонят срамоту!

В телевизоре посмотрит про любовь –

Разожжёт и сам остудит рыбью кровь.

Что до женщины? – А что тут понимать –

Не жена ему нужна, а нянька-мать.

Чтоб сварила, постирала, стол накрыла,

Разогрела, если что поесть – остыло,

И не лезла в душу эта мать;

Постирушки, постряпушки

и… чтоб спать!

Плачет Ярославна, заливается,

От мужчины от такого отрекается.

Слёзы – глупость! Как же нам не знать,

Что мужчину надо воспитать!

И мужчина должен быть творец,

Он такой же, как его Отец.

Можно прыгнуть выше головы? –

Прыгните! Тогда и вы – правы.

Плакать бабам, точно знаю я,

И трещит по швам у нас семья.

Русь сегодня для себя – Палач.

Нескончаем Ярославен плач.

Выход вижу только лишь один:

Нарожать и воспитать мужчин.

Ярославна «Слова о полку Игореве» просила древних богов вернуть ей мужа – и просимое получила. Современные Ярославны просят о мужьях, а мужчинам жёны без надобности.

Можно добавить, что «разжечь рыбью кровь» можно и легче всего с помощью водки. Остужать же её не надо, она сама остынет, и довольно быстро!.. Выход же, предлагаемый поэтессой – иллюзорный. Нарожать можно только для следующего женского поколения, насчёт же воспитания возможного поспорим…

А сам диагноз женский точен и печален.

Мне вспомнился древний миф, по которому, боясь двухголовых и четырёхруких людей, Зевс разрубил их пополам, и бродят половинки по земле, ища друг друга. И когда встретятся, то и возникает то, что зовут любовью. Но, кажется, русских мужчин разгневанный Зевс разрубил ещё раз, и теперь уже мы видим четвертинки, а ей, четвертинке, её потерянная половинка не нужна! Хватит бутылки или компьютера…

Валентин Павлов – поэт и художник.

Окончил Сибирский металлургический институт, работал инженером-конструктором, три года был главным архитектором города Прокопьевска… Участник разных выставок, в том числе одиннадцати персональных.

Первый его сборник стихов вышел в 1995 году, к нему мы сейчас и обратимся.

Содержание самое разное, что, впрочем, наверно, можно сказать про любого поэта. Тут и лирические зарисовки, как в «Снегопаде над КМК» (а на заводе работал сам автор):

_{Мир затих, перевернулся и пропал –}

_{цельный день над ним колдует листопад.}

_{Весь завод, как удивительный сугроб,}

_{и совсем не деловит и не суров.}

_{Над сугробом трубы выстроились в ряд,}

_{над сугробом печи жаркие горят,}

_{сталевары деловитые снуют,}

_{газировку обжигающую пьют.}

_{Я завод ещё не видел вот таким!}

_{Из-под снега только слышатся гудки,}

_{паровоз вывозит тёпленький прокат –}

_{и прокату бы шубейку напрокат.}

_{Добрый снег ему ложится на бока:}

_{– Одевайся,}

_{не остыл ещё пока!}

_{Только зря ты так стараешься, Зима,}

_{у тебя не хватит снега в закромах,}

_{чтоб засыпать, чтоб упрятать на века}

_{под сугробами завод мой –}

_КМК…

_{Свет на домнах, точно шубы на плечах,}

_{только жарче стало в огненных печах.}

Снега, может, и не хватит у зимы, но у людей возможности больше! И любимый завод, насколько мне известно, погибал медленно и верно…

Есть у Валентина Павлова поэтический вариант всем известной с детства русской сказки:

Сидит Алёнушка на камушке.

А над водой плывёт коса.

Сидит она и ждёт Иванушку,

упрямо веря в чудеса.

А вдруг сейчас

возьмёт и выплывет

и, отряхнувшись от воды,

он все её советы выполнит,

и не случится той беды…

И промолчит дитя беспутное,

устало скинет акваланг

и всё на свете перепутает –

мечту и сказку пополам…

А тот, кто сказку эту выдумал,

сказал бы мне:

– Нужна беда.

А без беды,

как торг без выгоды,

и сказка вышла бы не та…

Знать, потому

на том же камушке

сидит упрямо человек,

как будто знает:

жив Иванушка,

вернётся скоро,

через век.

^{Обращение к современности у него сравнительно редки, что, возможно, и правильно. Есть вечная прекрасная природа и мятущиеся на ней люди. Хотя и ворвутся шумы современности даже в золотую осень:}

^{…С презрением к овациям}

^{пришедших на стриптиз}

^{берёзы раздеваются}

^{под перекличку птиц…}

^{Подобное сравнение из стихотворения «Вы рыжее не любите…» было бы немыслимо для русского поэта ещё лет двадцать назад.}

В сборнике 1995 года привлекает внимание «Размышление у домика Достоевского в старом Кузнецке»:

Край родной,

свидетель бед и бедствий!

Нет, не зря тебя потомки проклянут.

Край утрат и горестных

и крестных.

Здесь убил и Фёдор Достоевский

у бессмертья несколько минут.

И за эти горькие минуты,

за безмолвье дикой тишины,

горько мне

и стыдно почему-то,

как от подлой собственной вины.

Под двуглавой царственной короной,

проклиная царствие её,

был народ российский обворован,

тех минут и мне недостаёт.

Не забудь,

затихнув и заевшись,

сколько жизней поглотила мгла,

сколько их

советских Достоевских

по сибирским мыкалось углам,

сколько их,

забытых,

полустёртых,

до предела преданных, своих…

Что ж ты, Правда,

вспоминаешь мёртвых!

Недосуг подумать о живых?

Неужели

всё идёт как надо?

Что-то ждёт нас дальше,

впереди?

Неужели надо

по дороге к правде

через это каждому пройти?

Можно с поэтом и поспорить… Край-то чем виноват в том зле, которое несут люди?

Да и, мне кажется, не были эти минуты для писателя горькими, а была пришедшая к нему полусвобода и свидание с любимой женщиной.

Странно, что поэту «недостаёт минут», когда был обворован российский народ, тем более, что он свидетель, как его, народ, обворовали в очередной раз у него на глазах…

Поэт прав, когда напоминает нам о безымянных жертвах уже советского режима, тем более, что целые поколения воспитывались на «жертвах самодержавия», но «своих» – кому?

Да и нет Правды как некоего мистического высшего начала, как это ни печально, а есть люди, присвоившие себе право уничтожать и разрушать… Нет, наверно, грустней и безысходней русской истории. Не случайно и сам поэт выразит желание «в живопись уйти, как в монастырь, чтоб божий век по-божески закончить».

Через несколько лет, заметим, «проклятые вопросы» настигли поэта, и в сборнике 2005 года появится «Еретическое»:

_{Ты скажи мне, зачем,}

_{от какого недуга}

_{Ты на Землю послал}

_{свой елейный дурман,}

_{чтобы дети твои}

_{убивали друг друга,}

_{чтобы красными реки}

_{текли в океан?}

_{Не к Тебе ли младенец}

_{тянулся сквозь мерзость,}

_{безнадёжно спасенья}

_{у Неба ища?}

_{А Земля хоть однажды}

_{во гневе разверзлась}

_{под ногами убийцы,}

_{как Ты обещал?}

_{Вот и пьём мы Твоё}

_{рукотворное зелье,}

_{с Рождества Твоего}

_{всё пьяней и пьяней…}

_{В чём же промысел Твой}

_{сотворить было Землю,}

_{если детям Твоим}

_{нету места на ней?}

Такое восстание против Бога вполне понятно по-житейски. Хотя – Бог-то здесь причём? Люди сами создают себе ад на Земле, а она должна быть Раем… «Елейный же дурман» – на самом деле лекарство, даваемое Богом как спасение от ужаса жизни, но нужное не всем и не всегда. И без него убийцы бы творили своё чёрное зло.

А можно религию понимать по печальным строкам поэта первой волны эмиграции Кирилла Померанцева, его горькой мудрости, вернее, горькому вопросу:

«Что, если все,

о, все, без исключенья –

Христос, Лао-цзы, Будда, Магомет –

Не то, чтобы поверили в виденья,

А просто знали,

что исхода нет.

Что никогда не будет воздаянья,

Там – пустота и ледяная тьма.

И лгали нам в безумье состраданья,

Чтоб жили мы

и не сошли с ума…»

Тем более, что поэт Валентин Павлов и сам отмечает наше странное мышление, когда:

…В бело-красных боях

метко бьём по своим.

О преступных царях

запоздало скорбим.

Уж готовы причислить

даже к лику святых,

как безгрешных и чистых,

преступленья простив.

Замечу, что в его художественном творчестве много сюжетов христианских, особенно часто встречается Спасо-Преображенский собор в Старокузнецке. Любопытна «Дорога к храму», напомнившая мне Чюрлёниса… Есть загадочное «Предупреждение»… А как интересны «Российские вести» с тремя волками – красного, белого и синего цвета, несущиеся, точнее, летящие, над нашими лесами!

Но преобладает пейзажная живопись, и здесь можно только позавидовать художнику, влюблённому в свой родной край. В Кузбассе, хоть и индустриальном крае, любовь к родной природе у наших поэтов встречается очень часто.

Но вернёмся к стихам. Частый мотив его поэзии – это память в разных её вариантах, и конечно, прежде всего память детства – «Потерянный Рай», наверно, любого человека:

Вы меня не поймёте.

К ней, в далёкий квартал,

на ковре-самолёте

я тогда прилетал.

Опускался на крышу

за белой трубой…

Суетились мальчишки

голоштанной гурьбой.

И походкой чеканной

через ту детвору

проходил я,

как Чкалов

по дорожке-ковру…

Мы вдвоём улетали

на персидском моём,

мы ногами болтали

над планетой вдвоём…

Это было да сплыло,

быльём поросло,

время памятью стылой

тот ковёр унесло.

Детство скрылось за дверью…

Где теперь эта дверь?

И никто не поверит

в эту сказку теперь.

…Нынче сказки другие,

нынче песни не те…

И распластаны крылья

на другой высоте.

Только вы не поймёте

этих странных причуд:

на ковре-самолёте

я, как прежде, лечу.

И как будто проснулась,

окунулась в моря,

улыбается юность –

стюардесса моя.

^{Будет и воспоминание – «Военное детство», и объяснение в любви к родному городу:}

Я в памяти навеки берегу

волной Томи обрезанные горы,

и мачты тополей на берегу,

и улицы твои, любимый город.

Давно просохла,

как печальная слеза,

глухих болот нетронутая сырость…

Ты рос у всех буквально на глазах,

и я с тобою незаметно вырос.

Теперь я далеко.

И дни проходят пусть,

с годами юности, увы, не схожи.

Но я вернусь,

я обязательно вернусь,

и у тебя появится

ещё один прохожий.

За этот миг я много бы отдал.

В то утро оживут проспекты деловито,

и ты, строительством обросший,

как всегда,

как будто выйдешь на работу

непобритый.

И я пройду по улицам твоим,

в твои дома,

как в девушек, влюблённый,

мы по душам с тобой поговорим

как старые друзья

под тополем зелёным.

И люди выйдут будничной волной,

листвой весенней защебечут дети…

Ты молод,

грязноват ещё,

но мой,

а потому дороже всех на свете.

Вот ещё два стихотворения сходной тематики.

Это – «23 августа».

^{Стёкла заспанные в синих рамах}

^{странно щурят глаза свои.}

^{Я сегодня проснулся рано –}

^{разбудили меня воробьи.}

^{За туманом зябко и мутно.}

^{Где-то солнце разводит костры.}

^{Понимаете,}

^{в это утро}

^{мне исполнилось двадцать три.}

^{Удивляюсь, что мне уже столько.}

^{Я впервые смотрю назад.}

^{Что же вы запотели, стёкла?}

^{Ах, наверное, это глаза!}

^{Я проснулся, родившись будто,}

^{я окно распахнул в росу, –}

^{как медведь, подымалось утро,}

^{потревоженное в лесу.}

^{Унеслись воробьи оравой.}

^{Где же им, босоногим, понять,}

^{если я уж проснулся рано,}

^{мне теперь не уснуть опять.}

^{--- --- ---}

…Это было давно. Когда-то.

Только память твердит: «вчера».

Отгремели все круглые даты

и пора возвращаться. Пора.

Или в таком прекрасном стихотворении без названия:

_{Как же это вышло,}

_{как случилось?}

_{Догорела юность, как лучина,}

_{алым парусом по жизни проплыла,}

_{и скупою вроде не была.}

_{Всё дала,}

_{как водится,}

_{по смете.}

_{Как растратил,}

_{даже не заметил.}

_{Было всё – таланты и удачи,}

_{был я в плен удачами захвачен.}

_{Как Христу мне в юности везло}

_{и несло куда-то и несло,}

_{как в волшебной сказке про Конька,}

_{в неизведанную даль, под облака.}

_{Подо мной мелькали города}

_{и протягивали руки провода.}

_{Голова кружилась как-то странно…}

_{Городами обрастали страны,}

_{И уже законам вопреки}

_{уносились вдаль материки…}

_{Только понял я не сразу}

_{и не с ходу –}

_{то не страны шли,}

_{то проходили годы.}

Простим поэту только неудачное и не совсем мне понятное сравнение с Христом…

И, наконец, наше «китежское» стихотворение:

Есть одно безотказное средство

оглянуться однажды назад,

для меня –

это город и детство,

всё равно что рассвет и закат.

Там молочной реки кругами

по проспектам плывёт туман

и кисельными берегами

розовеют вокруг дома.

Я вхожу в эту зыбкую реку,

а навстречу:

– Вставай! Вставай!

Словно первый петух кукарекнув,

из тумана выходит трамвай.

Всё до ужаса ясно и просто:

до угла, а потом – поворот,

перекаты,

верней, перекрёстки

переходят прохожие вброд…

Впереди все капканы и сети

и счастливой планиды обман…

Узнаю: это я на рассвете

выхожу в тот молочный дурман.

Как жестоко придумано кем-то,

чтобы не возвращаться назад.

Может, это и вправду легенда,

как про канувший Китеж-град?

Не по силам мне ноша такая,

тот последний виток на кругу…

Вот и память уже потухает.

словно голос на том берегу.

Он со мной.

Он во мне, этот голос,

то кричит озорно, то поёт…

В час, когда просыпается город,

просыпается детство моё.

_{Вероятно, во мне говорит многолетний «китежанин», но мне это стихотворение показалось у него лучшим, и на нём я прощаюсь с Валентином Павловым, чтобы обратиться, – как своеобразное дополнение, – к творчеству ещё ряда наших поэтов. У них нет упоминания града Китежа, но явно просвечивает великая легенда – и мне показалось неправильным забыть о них на этом основании, в общем-то, формальном…}

В 2004 году вышла большая, на шестьсот страниц, антология «Поэты университета», из которой я узнал о ряде неизвестных мне ранее поэтах. Встретил я там и родные мотивы, например, у Виктора Никитина, к сожалению, рано ушедшего, в стихотворении «Кресты над водой»:

Мы привыкли к крестам на земле.

Мы привыкли их не замечать!

Наше прошлое скрыто во мгле,

И не просто его отыскать.

Мы привыкли к крестам на земле,

Но кресты… над водою стоят!..

В том затопленном русском селе

Наши, русские, люди лежат…

Страшный знак этот крест над водой!

Из бездушных угрюмых пучин

Не подняться церквушке уж той, –

Только крест над водою один!

^{Мы не знаем обстоятельств написания стихотворения, но уходит Россия под воду уже против своей воли. Не спасение святого града Китежа, а гибель его… Может, это и наши «рукотворные моря» – странный предмет гордости советской власти, – и стоит до сих пор калязинская колокольня в Рыбинском море, или море Братское…}

^{Но можно стих понимать и метафорически – и стоят кресты над тонущим крестьянским миром… Он исчезает у нас на глазах. Поэт, правда, видит рай в доме родном, семье, природе… «Рай» 1990-го года… Можно ли там скрыться от народной беды, называемой «демократизацией», «вхождением в цивилизованный мир» и тому подобными словами? Вряд ли.}

Хотя другой поэт – Андрей Правда – и мечтает, что:

От шума пыльных городов

И я когда-нибудь устану,

И я от поезда отстану

В краю сосново-хвойных снов.

Пусть где-то спрятанный в урмане

Отыщет сердце тайный скит,

Душа таёжной глухомани.

И жить там сдержанно и строго.

Храни покой, замшелый тын!

Пусть тянет мёдом от вощин

И веет домом от порога,

Древесным маслом от лампады,

От свежих выскобленных плах.

Пусть золотом горят оклады

На потемневших образах,

И… петухи на полотенцах!

С простой посудой поставцы…

И пахнут вымытым младенцем

Там церкви рубленой венцы.

Вряд ли желание поэта осуществится… Ведь какой интеллигент временами не мечтает о деревенской жизни! Почему бы и о затерянном в тайге Китеже не помечтать хотя бы временами…

Отмечу ещё раз это явление – странное и необычное. Все ведущие поэты Кузбасса, пусть и по-разному, отозвались на древнюю легенду – и объяснения подобного феномена у меня нет…

Прямо мистика какая-то!