Журнальный мир

Эвакуированные родственники. Свои дети, внуки

Во время войны двухкомнатную квартирку бабушки с дедушкой наполнили семьи их сестёр и братьев с детьми, никак 20 человек, если не больше. Все были эвакуированы из блокадного Ленинграда. Дедушкины сёстры — Раиса, Анна (тётя Нюта), Маруся, Антонина, его братья — Валентин с супругой Верой и дочкой Лялей, Сергей с Фаней и двумя детьми, Майей с Аркадием. А также — племянник бабушки Валентин, семья её брата-погодка Николая — военнослужащего — жена Ольга с сыном Борей, сёстры: Елизавета с двумя дочерями, Ириной и Маргаритой, а также Александра (тётя Ксана) — актриса Александринского театра Александра Александровна Попова с дочуркой Машей. Получилось, что все три бабушкиных брата Ёжкины — Виктор, Николай и Василий — были на фронте, как и старшие сыновья эвакуированных.

Приезжих разместили в комнатах — в тесноте, да не в обиде. Спали на кроватях и старинных сундуках, а также на широких лавках в довольно большом алькове прихожей, на полатях и русской печи, а кто-то и на полу. На ночь детям постарше сооружали кроватки из стульев и табуреток, а совсем малыши устраивались под бочком своих мам.

Работу находили через дедушку с бабушкой. Кто — на заводе, кто в районной администрации: бухгалтерами — сёстры бабушки и дедушки Елизавета Александровна и Раиса Андреевна, а в исполкоме, например, — дедушкин брат Сергей. Его жена, провизор Фаина Самуиловна, была востребована в аптеке, инженер-технолог Антонина Андреевна — в леспромхозе. Но в основном спрос был на учителей в школах: Кужерской и окрестных — Сотнурской за 12 километров (племянница бабушки — Ирина Владимировна Тетевина), Коркатовской в 15 километрах (Маргарита Владимировна Тетевина), Тюмшинской — километрах в десяти (Наталья Михайловна Паршина).

Готовили еду поочерёдно — общий котёл. Только самым маленьким детям — персонально. Чисто по-братски и по-сестрински родственники делили скромные запасы картошки и ржаной муки, пекли по весне лепёшки из лебеды и других трав, отдавая большее детишкам, как и всё до капли молоко от тощих козёнок…

В самом посёлке на коз охотились волки, целыми стаями, и бывали случаи, когда жители за своими домами, на пустырях, где привязывали пастись скотину, находили зарезанных (именно так и говорили — «зарезанных») серыми хищниками кормилиц… От нашего шестиквартирного заводского дома огород был всего метрах в пятидесяти, сразу за хлевом. Беда и тут не сторонилась — пропадали козы и козлятки.

По лету и осени все семьи, не ленясь, собирали ягоды, грибы, съедобные и лечебные травы с кореньями, благо — опыт предков и образование позволяло, даром что все городские. Впрок делали продовольственные запасы лесных даров, заготавливали сено для скотинки и дрова на зиму.

Со временем для большинства родственников нашлось и жильё, но всё равно собирались все вместе чуть ли не каждый день у Марочки с Мишенькой. Радио — чёрную «тарелку» (помню её в 50-х) — не выключали. С замиранием сердца слушали сводки Информбюро, волнуясь не только за судьбу Ленинграда и события на фронтах. А вдруг мелькнёт словечко о любимых!.. Женщины научились прясть овечью шерсть, вязать носки и варежки. Шили кисеты для фронтовиков, а также самые необходимые вещи для себя и постельное бельё. Волнующим событием были письма треугольничком — почтальона высматривали загодя, до рези в глазах. В тяжелые минуты и в болезнях поддержка друг друга была осевой опорой…

Конечно, не простым для горожан оказался и сельский быт в домах без удобств. Водопровода в посёлке не было. Воду для питья и домашних нужд носили из прозрачной речки Кужерки, что струилась под некрутой горой и впадала в длинное озеро. Вырастить урожай овощей в огородах на песчаной местности — значило ежедневно раз по десять ходить на реку за водой для полива. К тяжёлым вёдрам на коромыслах привыкли женские плечи… Стирали бельё дома, в корытах, а полоскали также в речке либо с мостков на озере. Зимой вырубали для забора воды и полоскания белья широкие проруби. Готовили еду и грели воду в основном в русской печи; посудой для этого служили разновеликие чугуны, так же — чугунные удлинённые плошки, сковороды. В печи всегда всё оставалось горяченьким чуть ли не до утра. Летом, когда от жары было не до печей, их на кухне заменяли обычные керосинки, двух- и трёхфитильные, громоздкие керогазы (я, кстати, этого сумрачного, как мне казалось, «агрегата» очень опасалась). Электрический свет от заводской «динамо-машины» (или дизеля) частенько выключали. В основном вся вечерняя жизнь проходила под свет керосиновых ламп. По размеру ламповых стёкол и объёму вливаемого керосина они делились на пяти-, семи-, десятилинейные. Мне в школьные годы, до начала 60-х, также нередко приходилось учить уроки и поглощать книги при таких лампах. Поэтому отлично знакома с их устройством и обращением с ними, как и с керосиновыми фонарями типа «летучая мышь», керосинками…

Насколько тяжки были военные годы, только по рассказам бабушки знаю. Но не припомню, чтобы хоть раз она обмолвилась о частных либо общих семейных разладах или чьём-либо недовольстве. Зато шуткам, тонкому юмору, позитивным воспоминаниям было просторно. Так, общий смех вызывал рассказ о бабушкином племяннике Боре лет пяти-шести, который всех умолял: «Не зовите меня Борей, а зовите Колей!». На удивление — отвечал удручённо: «У тёти Мары поросёнка зовут Борькой… А я же не поросёнок!». Или о кулинарной виртуозности тёти Ксаны, бабушкиной сестры, ходили из уст в уста забавные байки. Например, как она однажды месила тесто обеими руками (надо заметить, что по правилам тесто месят одной рукой, чтобы вторая была свободна), а ведь тесто прилипчиво — и тут заголосила её малышка-дочь. Быстро руки по локти в тесте не отскребёшь, не отмоешь, а Машутка истошно кричит, надрывается. И вот тётя Ксана с прилипчивыми руками, которыми ни дверь не открыть, не постучаться в дом, подбежала к окну соседки — тётки Василисы Бобровой и давай о стекло лбом биться, чтобы позвать её на помощь. «Номер» удался, но с тех пор тесто актриса А.А. Попова месила всегда по правилам!

Как ни трудно жили коренные и приезжие семьи в посёлке, особенно многодетные да ещё оставшиеся без ушедших воевать мужчин, не замыкались люди. Добро по отношению друг к другу помогало день за днём держаться в лихолетье. Держало людей и то, что продолжали собираться на спевки хора и репетиции пьес, ставили спектакли, давали концерты. Конечно, опыт актрисы Поповой и приезжих театралов был живо востребован, что благотворно отражалось на «берущих» и «дающих». А выступления хора и сценические постановки скрашивали жизнь зрителей…

Старшая дочь моих бабушки-дедушки Наталья работала в начале войны в Казани ассистентом на биофаке университета у профессора Николая Александровича Ливанова. Сотрудники занимались апробированием пищи, то есть — что и в каком виде из доступной флоры и фауны можно применять для еды солдатам в полевых условиях на любой широте. Проверяли на лабораторных животных и даже на себе пригодность для еды различных растений с суши, а также из пресной или морской воды. Те же эксперименты касались некрупных пресмыкающихся, земноводных, членистоногих, червей и т.п.

В университете Наташа познакомилась с будущим геологом, синеглазым красавцем Костей Ливановым — после войны ставшим отцом моим и сестёр моложе на полтора и четыре года, голубоглазой Ольги с черноглазой Ирочкой, а также нашего младшего брата, светлоглазого Вовика. Отец воевал в артиллерии, командиром батареи в звании лейтенанта, был ранен в грудь навылет. Его рассказов о фронте и боях совсем не помню: по-видимому, очень мало рассказывал. Только и запала его любимая поговорка: «Вот так-то, брат ты мой…» или «Ну, брат ты мой!»… Представление о войне у меня сложилось через его шрамы, стихотворными строками:

ОСКОЛКИ ВОЙНЫ

Мой отец геолог.

Но два шрама «вколоты»

через грудь — к спине

на правой стороне.

Я увидела их. Не во сне —

наяву. На купанье.

— Папа, что это?

— С войной прощанье.

Метки военные, в ночь,

брат ты мой…

Мы шли крупной рысью.

Осколки… Успели помочь!

Он был артиллеристом.

Я, его дочь,

теперь — перед фото,

в альбоме.

Вопросы…

Вопрос:

— Дети, внуки, правнуки,

что мы знаем о той войне?..

Но наши ЗАЩИТНИКИ ПРАВЕДНЫЕ

будут всегда НА КОНЕ!

Вторая дочь четы Паршиных — статная красавица Вера — прошла врачом фронтовыми дорогами до Берлина, а затем и Халхин Гол…

У меня, кроме неизгладимых воспоминаний детства от поездок «к тёте Вере» в Таллин, а годами позднее — в Тарту, да нескольких уцелевших фотографий, также писем «от тёти Веры» не кужерского периода, а моего московского, ничего не осталось.

И вот уже спустя почти год по завершении этой книги вдруг 14 апреля 2021-го от моей кужерской подруги Тамары Вениаминовны Сутягиной (Ледневой) пришло несколько фронтовых документов о… Паршиной Вере Михайловне! Тамара, пополняя сведения о своих родственниках — участниках Великой Отечественной войны, нашла записи о моей тёте на сайтах «Дорогой памяти», «Подвиг народа» и переслала мне.

А на следующий день, как в сказке, по указанным мной данным, с этих же сайтов скопировала боевые документы о моём отце!!!

Из письма подруги от 15 апреля 2021 года: «Таня, здравствуй! Нашла сегодня на сайте “Память народа” информацию, очень похоже на твоего отца».

Мои — нескончаемое удивление, благодарность и желание включить в книжное повествование о тыле фронтовые записи: вот они.

Ливанов Константин Павлович:

Дата рождения

08.03.1918

Место рождения

Татарская АССР, г. Казань, ул. Фуксовская, д. 11

Дата поступления на службу

15.09.1941

Место призыва

Донбарский РВК Оренбургской области

Воинское звание

лейтенант

Воинская часть

1104 пап 53 пабр (1104 пап, 53 пабр); 104 ап 53 абр 20 ад РГК (104 ап, 53 абр, 20 ад РГК); 921 ап 354 сд ЗапФ (921 ап, 354 сд ЗапФ, 354 сд, ЗапФ)

Наименование награды

Орден Красной Звезды

Дата подвига: 17.08.1944

№ записи 32962437

Орден Отечественной войны I степени

№ наградного документа 89

Дата наградного документа 06.04.1985

№ записи 1516023374 

Расшифровка места службы:

921 артиллерийский полк 354 стрелковой дивизии, ЗапФ.

О подвиге, за что К.П. Ливанов был удостоен Ордена Красной Звезды, имеется достоверная запись от руки (грамматика сохранена):

«17-08-44 г. Отражая контратаку пехоты и танков противника в районе «Коршунай» Ливанов огнем батареи рассеял танки противника, которые стремились выйти на шоссейную дорогу. Когда автоматчики начали обстреливать ОП, лейтенант Ливанов организовал оборону ОП против автоматчиков, прикрывая отход матчасти. В дороги на матчасть налетела авиация противника. Лейтенант Ливанов организовано увёл людей в укрытие, а сам вывел матчасть из-под бомбежки. В трудной обстановки, Ливанов вывел матчасть и людей без потерь».

Паршина Вера Михайловна:

Год рождения

01 августа 1922

Место рождения

Вологодская обл., ст. Харовская, стекло з/д «Заря»

Место призыва

Молотовский РВК, Татарская АССР, г. Казань, Молотовский р-н

Дата призыва

20.12.1943

Воинское звание

гв. ст. лейтенант медслужбы

Место службы

медсб 2 УкрФ; 21 тбр

Награды

01.05.1945 Медаль «За отвагу»

09.05.1945 Медаль «За победу над Германией

в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»

Это с сайта «Дорогой памяти» https://foto.pamyat-naroda.ru/detail/-6437109

В документе о награждении В.М. Паршиной медалью «За отвагу» указаны:

Место службы 20 гв. тбр УкрФ

Дата подвига 01.02.1945-20.04.1945

№ записи 43310069

А вот от руки написанная характеристика (грамматика сохранена):

«Тов. Паршина находясь в бригаде с февраля м-ца показала себя дисциплинированным, выдержанным офицером. Имеет хорошую специальную подготовку. Требовательная к себе и подчинённым.

Во время боевых операцеи, несмотря на трудные условия, хорошо было организовано оказание помощи раненым. Проявила исключительную заботу о раненых и больных. Во время налётов авиации и арт.обстрела противником не отходя от раненых оказывала квалифицированную сложную помощь вплоть до переливания крови, футлярных анастезий и др. хирургическую помощь. Лично ею сделано 5 вливаний крови, 15 анастезии, что имело большое значение в спасении жизни тяжело раненым.

Политически грамотная. Делу партии Ленина-Сталина и Социалист. родине предана».

Вера Михайловна Паршина на фронте стала женой военврача из Украины Владимира Филипповича Богданова, в будущем — подполковника медицинской службы в Тартуском госпитале. Оба они были немногословны о военных годах. Возможно, чтобы не теребить наши детские души. Их сыновья, а мои двоюродные кареглазые братья-шатены Аркадий с Игорем — послевоенное поколение. Худенький стройный Адик — мой одногодок. Окончил Казанский авиационный институт, разрабатывал двигатели не только для речных судов типа «Ракета» и «Метеор» на подводных крыльях. Игорь, младше нас на шесть лет, стал инженером по наладке сельскохозяйственной техники.

***

…По окончании войны семья Сергея Андреевича Паршина, дедушкиного брата, осталась в Кужерах. Он так и работал в исполкоме до перевода райцентра из нашего посёлка в село Морки в 1957 году; семья переехала в Пермь. Остальные ленинградцы уехали в родной город ещё в 40-х.

Молодые определили свой путь: Богдановы — в Эстонию, мои родители — в нефтеносные Карпаты на Западной Украине. Прекрасные отношения в разветвлённых семьях Ёжкиных — Паршиных — Поповых — Тетевиных — Ливановых — Богдановых — Ронзиных — Дорофеевых… сохранялись ещё много десятилетий. Ездили друг к другу в гости, переписывались, иногда перезванивались по междугородней. В дошкольные и школьные годы с бабушкой я ездила каждое лето «на недельку»: к родителям, к тёте Вере — в Таллин и, позднее, в Тарту, а также к двоюродным бабушкам-дедушкам-тётушкам — в Ленинград, к Тетевиным-Дорофеевым — в Ригу, к Паршиным и Ронзиным — в Пермь.

***

Обожала ленинградских «тётушек Паршиных» с их прекрасным городом! Дружно, деликатно ладя между собой, жили они на Кирочной в огромной квартире: три овдовевшие сестры моего дедушки. Старшая — Раиса Андреевна Коробова, прежде бывшая замужем за высокопоставленным работником, а в годы моих приездов дружившая с москвичом Георгием Николаевичем, фанатом верховой езды в Сокольниках, за что я его обожала. Ещё поражал он меня тем, как упорно в возрасте далеко за семьдесят изучал с нуля итальянский язык. Средняя — Анна Андреевна, по мужу, инженеру-конструктору и строителю подводных лодок, Жуковская. Добрейшей души, мягкая и уютная, она была бесконечно внимательна, заботлива ко всем в доме. По традиции я называла её только тётей Нютой. Младшая сестра Маруся страдала ревматизмом и больным сердцем, почти постоянно находилась в постели. Антонина Андреевна, или тётя Тоня, репрессированная в довоенное время, но впоследствии реабилитированная, жила с мужем в Луге. У кого-то из них были дети, сыновья, но с ними до войны или во время неё, либо после что-то случилось, заболели или погибли на фронте. Их никогда я не видела, кроме как на фотографиях, также — и мужей дедушкиных трёх сестёр с Кирочной (Салтыкова-Щедрина).

В поездках с бабушкой в 50-х годах я была ещё настолько мала, что не понимала разговоров полушёпотом о репрессиях, лагерях и насколько серьёзно это связано с дедушкиными братьями-сёстрами. Доходило до сознания только конкретное: жестокий ревматизм и язва желудка деда Сергея — «…из тех самых мест… И если бы не Михаил Иванович Калинин…, что было бы с Серёжей…». Множество недомоганий и слабое зрение сестры Тони (Антонины Андреевны) мне также косвенно объясняли некоей «таинственностью» её жизни. Её же саму, строгую, с пристальным серьёзным взглядом, я не то чтобы расспрашивать — спросить о чём-либо бытовом робела.

…Несколько обособленно в этой же ленинградской квартире, в комнате, куда вела дверь из тёмной (без окон) столовой, жил с супругой Верой дед Валентин, младший брат дедушки, инженер-рационализатор. Частенько навещала родителей красивая дочь Ляля, музыкантша. Все трое они были внимательны к нам, но и как бы далеки…

***

Любимцем всех обитателей квартиры был огромный дымчатый кот Пушок, или Пуша. Панибратства он не терпел; меня, свою мучительницу, тоже. Но замечательно выполнял просьбы своих «подчинённых». Бывало, обратятся:

— Пушенька, спинку!

Выгнется дугой, величаво переставляя лапы, и вновь — высоко выгибаясь, выгибаясь, под собственное хурлыканье-мурлыканье.

Или:

— Пушенька, прыжки!

Откуда ни возьмись — «волшебная» палочка перед ним появляется, и Пушенька всей своей массой легко и мягко перепрыгивает через барьерчик… Меня эти простейшие элементы дрессуры завораживали, а уж когда я прочла в Кужерах повесть Носова «Витя Малеев в школе и дома», то не преминула обучать своих котёнка Черныша и собачку Мурзика трюковым разным разностям…

Многострадальная сестра Паршиных, Антонина Андреевна, инженер, бывала в просторной шестикомнатной квартире на Кирочной наездами из Луги. Мне она казалась очень строгой в своих квадратных очках, и я слабо сближалась с нею. Ленинградцев, сестёр и брата, изредка навещал дед Сергей с женой Фаней: в послевоенные годы — из Кужер, а с 1957 года — из Перми. Самого старшего дедова брата, Александра Андреевича, или дядю Саню, я не видела. Он эмигрировал из революционного Петрограда за границу, имел там своё дело, нашёлся сам и нашёл сестёр-братьев, к коим с конца 60-х ежегодно приезжал погостить на Кирочную. К сожалению, наши приезды в Ленинград ни разу не совпали.

Большая семья Паршиных хлебнула по полной не только от военного лихолетья. Не прошли мимо неё репрессивные годы: лагеря, гонения, политические и иные метаморфозы… История по этим дорогим мне людям пахала, как трактор по полю; но шрамы души и тела — глубокие борозды — не исказили ни их облика, ни глубокого внутреннего мира.

Всю нашу жизнь светло и радостно помнили мы с бабушкой каждого из Паршиных, также как и Ёжкиных по женской линии. Бабушкиных братьев я не успела увидеть… Но с её племянником, Борисом Николаевичем, его женой Ольгой Борисовной, их названным в честь деда Николая сыном, московским художником-графиком, в общении повезло, пока постоянно жила в столице.

Ещё из эха войны…

Накрепко запал с детских лет — начала 50-х — в мою душу глухой пятишёрстный кот в семье Корабельщиковых. Бабушка была в приятельских отношениях с этой супружеской парой, и мы нередко бывали у дружных старичков. Таковыми — старенькими, по крайней мере, я их воспринимала.

Кот всегда занимал высокое место — на взбитой перине кровати либо на кружевной тумбочке, подоконнике, печке. Он, этот глухой симпатяга кот, спас главе семьи жизнь, когда советские войска освобождали одну из восточноевропейских стран, а быть может — уже и в Германии.

Офицер-командир с ординарцем, смертельно усталые после боя, вошли в пустой меблированный дом. Страшно хотелось спать — а в спальне прекрасная кровать, застеленная чистым бельём. Но лишь командир устремился к ней — на него прыгнул кот и всеми силами старался не пустить на ложе. Странное поведение «киски» озадачило и насторожило, хотя в покоях ничего подозрительного на взгляд не было. Однако кот шипел, выпускал когти, фырчал, ощеривался. Решили вызвать сапёров на предмет минирования. И в самом деле — под матрацами оказалась взрывчатка.

Так кот и спасённый им человек обрели друг друга, вместе встретили день Победы и до конца дней не расставались, уже в Кужерах. Кот прожил любимцем семьи до глубокой старости.

(продолжение следует)