Журнальный мир

Как рано темнеет зимой, и мороз к вечеру лютый. Впрочем, январь как январь… Крещенские морозы покрепче будут, тогда уж вовсе не захочется на улицу выходить. Алька долго рассматривала торты за стеклянной витриной. Наконец, выбрала медовый и, прихватив по пути две булки хлеба, пошла рассчитываться. «Для дня рождения достаточно. Еще пирог испечем, как бабушка любила», – подумалось ей.

У самого выхода из магазина замешкалась, пересчитала мелочь, как раз на две булочки с изюмом. Им с мамой хватит, а больше все равно нет, забрала последние. Так вдруг захотелось выпить теплого молока со сдобой. Чем ближе бабушкин день рожденья, тем Альке становилось грустнее – совсем недавно не стало ее, доброй, родной, бесконечно дорогой. Вот сейчас бы она нагрянула с покупками и подарком, бабуля затеяла бы ставить тесто на пироги, а с утра в доме пахло бы вкусностями и Алькиным детством. Они наготовили бы, накрыли на стол и ждали маму с работы, а потом – праздновали, праздновали, праздновали. А ровно через неделю – день рождения Альки, бабушкин черед придумать подарок и сказать главный тост в честь внучки. Какой трудный был год, високосный. Новый будет лучше. Непременно. Просто хуже уже некуда, им с мамой больше некого и нечего терять…

_{* * *}

– Здравствуйте! – в магазин ввалился крепенький мужичок, до самых глаз замотанный в шарф, со смешно торчащими ушками потрепанной шапки-ушанки. Должно быть, только что их развязал, перед входом в магазин. Мужчина шумно отряхнул снег со старого полушубка, размотал вязаный шарф, еще раз громко поздоровался. Его голос показался Альке знакомым. Это же Витечка!

– Здравствуй, Витя! – вежливо ответила продавец. – Замерз?

– Замерз! – Витя обрадовался, что ему ответили, сдвинул шапку набок, освобождая ухо, после чего вынул из тряпичной сумки алюминиевый бидончик, протянул продавщице и принялся обстоятельно рассказывать, что закончились хлебушек и молоко, а иначе он бы не пошел в магазин ночью.

– Лишь бы деньги не закончились, – еле слышно пробормотала продавец, зачерпывая из большого бидона жидкое, синеватого цвета молоко, наполнила Витин бидончик до самых краев. – Крышку не забыл? Обратно аккуратно иди, не торопись, чтобы не поскользнуться, молоко не разлить.

– Витя не торопится. Витя не прольет, – заверил Витечка не то добрую, участливую продавщицу, не то самого себя. Взял с прилавка буханку белого хлеба, скользнул взглядом по тортам, поискал глазами что-то еще. Не увидев, вздохнул. Потянулся было за батоном, но брать не стал. Растеряно обернулся:

– Тетя Валя! Булочки где?

– Нет булок. Раскупили. Раньше надо было приходить, днем.

Круглые навыкате Витины глаза погрустнели.

– Днем работал. Снег кидал. Много снега. Витя хочет булочку с молоком.

– Батон возьми. Без изюма, правда, но вкусный, – предложила продавщица.

Расстроенный покупатель помотал головой, зашептал что-то, достал кошелек и передал его тете Вале. Та высыпала монеты на прилавок, отсчитала, сколько нужно, остальное сложила обратно и вернула Вите:

– Спрячь в карман поглубже. Не оброни свой кошель.

Алька топталась на пороге магазина, дожидаясь, пока Витя рассчитается, положит хлеб в сумку, спрячет кошелек в карман штанов, поднимет воротник полушубка, поверх намотает шарф, опустит ушки шапки, завяжет их под подбородком, наденет рукавицы, попрощается с продавцом.

Тетя Валя, занятая уже с другим покупателем, кивает Витечке, знает, что иначе он не уйдет, будет стоять и ждать, пока она ответит.

– Здравствуй, Витечка, – Алька с трудом проговаривает первые слова. – Ты булочки хотел. Возьми. Помяни мою бабушку, тетю Таню. Помнишь ее?.. Почему ты здесь, Витечка? Где живешь? С кем?

Витя в серой армейской шапке-ушанке ничего не слышит, но протянутые Алькой булочки берет. Улыбается широко-широко. Оглядывается на продавщицу тетю Валю, видит ли она его счастье.

– Девочка, раз ты его знаешь, отведи домой, донеси молоко, – поручает Альке сердобольная продавец. – Он живет недалеко, на первой улице от магазина, в бараке. Комнатку ему дали, как мать померла.

Так они и уходят: Алька – с тортом и молоком, Витя – нагруженный хлебом. Даже если свалится ненароком, ничего страшного не случится. Альку Витя не узнаёт, но принимает за старшую, послушно идет рядом.

_{* * *}

Дверь в его комнату не заперта. Витечка долго обметает веником снег с валенок, своих и Алькиных, развязывает шапку, снимает шарф, расстегивает полушубок. Берет, наконец, бидончик с молоком из Алькиных рук, поднимает глаза, силится ее вспомнить. Не узнает. Сникает. Готов заплакать.

– Витечка, – ласково говорит Алька, именно так всегда разговаривала с Витей ее бабушка. – Я внучка тети Тани. Она жила на одной улице с твоей мамой.

– Мама, – круглое Витино лицо расплывается в добродушной улыбке. – Мама…

– Я давно тебя знаю, Витя. Ты ходил в магазин мимо нашего дома, всегда подходил к бабушке, здоровался. Ты хороший, вежливый. Помнишь тетю Таню?

– Витя хороший, – соглашается Витечка. И это все, что он понял из Алькиных слов.

А она все не уходит. Ей надо это сказать, надо. Даже если он не поймет. В бабушкин день рождения Витечка тут как тут… через столько лет.

– Мы такие были дураки, – Алька запинается, глотая слезы. – Играли с пацанами. Я у бабушки катушку стащила. Нитки белые. Сороковка. Через дорогу их натянули, как струны, привязали к заборам с обеих сторон, а ты попался. Мама твоя тогда заболела, и вам кто-то предложил парного молока, вечернего. Поэтому ты не как обычно днем шел из магазина, а возвращался на велосипеде потемну. Бидончик с молоком дребезжал, на руль надетый. А тут мы с мальчишками… Ты упал тогда с велика… Нитки-то порвались, никто и не понял, почему ты упал. Молоко разлилось посреди дороги. На молочную лужу сбежались собаки. Ты так плакал… В голос… Мальчишки спрятались, а я с тобой осталась. Ты большой парень, а я маленькая, четыре года. Тоже ревела. Бабушка вышла, тебя успокаивала, помнишь? И мне слезы утерла. Добрая она была. Молоко налила в твой бидончик, корову подоила и еще не успела перепустить через сепаратор. Мы тебя до дома проводили, молоко донесли, а ты велик за руль вел. Нельзя по темноте ездить с молоком на руле. Но тебе очень нужно было для мамы, она болела.

– Мамы нет, – вспоминает вдруг свое горе Витечка. Но не плачет, а улыбается, на душе потеплело – мама его любила, всегда любила.

– Мама тебя любила, на то она и мама, – вздыхает Алька. – Умерла, и дом, наверно, продали, раз ты живешь здесь. Есть ведь родственники, наследники кроме тебя. Бабушка говорила, божьего человека обижать грех. Бог накажет. Прости нас, Витечка, если сможешь. Прости, пожалуйста. Помяни нашу бабушку, тетю Таню. День рождения у нее завтра. Хочешь, я тебе половинку торта отрежу? Или весь оставлю. Он вкусный. Будешь есть всю неделю, по кусочку. Возьми, Витечка, торт. Ты, наверно, такой не пробовал никогда.

– Торт, – улыбается Витя ласковому голосу и хорошему новому слову. – Торт…

– Ну, будь здоров! Я пойду. Припозднилась. Мама, наверно, волнуется. До свидания, – прощается Алька и с легким сердцем шагает в темноту.

На улице морозно. Тяжело дышать. Она укутывает нос шарфом, надевает на голову капюшон, прикрывает лицо рукой в белой пушистой рукавичке. Бабушка когда-то связала для ее вечно мерзнущих пальцев. И еще вторые – пуховые, внутрь.

– До свидания, мама! – несется ей вслед громкий голос Вити.

Алька оборачивается. Дверь в барак не закрыта. На пороге своей комнатки стоит вечный взрослый мальчик, обнимающий коробку с тортом. Инопланетянин. Божий человек.