Журнальный мир

Иоганн Вольфганг Гёте вошел в историю мировой культуры как один из величайших писателей второй половины XVIII — начала XIX века. Его творчество и в наши дни не теряет своей мощной притягательной силы — напротив, в свете исторического опыта приобретает новые, ранее не столь отчетливо постигаемые содержания и смыслы. Поражает его художественный универсализм, стремление пробиться к истине, утвердить в творчестве вечные человеческие ценности. А его вершинное творение, трагедия «Фауст», где человеческий дух изображен с такой глубиной и почти немыслимой многомерностью, не случайно заслужило право называться «земным Евангелием», в котором автор оставил потомкам свое сокровенное — «завет самосовершенствования и вечного развития путем работы воли и разумного стремления к достижимым добрым целям»ⁱ.

В России Гёте еще при жизни получил широкую известность и признание. Интерес к его произведениям не ослабевал со времени его первых публикаций, при этом нередко переводы печатались сразу же после выхода его произведений на родине. Переводили его такие крупные мастера художественного слова, как Державин, Жуковский, Лермонтов, Вяземский, Грибоедов, Тютчев, Тургенев, Фет, А. Толстой, Мей, Плещеев, Полонский, В. Иванов, Брюсов, Бальмонт, С. Соловьев, Цветаева, Антокольский, Заболоцкий и многие другие, не говоря уже о замечательных переводчиках, наших современниках, среди которых хотелось бы выделить поэта Бориса Пастернака, чей вдохновенный поэтический перевод «Фауста» сделал это произведение живым явлением отечественной культуры.

Гёте был избран почетным иностранным членом Российской академии наук. Можно без преувеличения сказать, что в России он обрел вторую Родину.

Даже приблизительно трудно перечислить тех, кто в своих сочинениях так или иначе упоминает его имя. Среди тех, кто писал о Гёте: Н. Карамзин, А. Тургенев, В. Жуковский, А. Пушкин, А. Грибоедов, В. Белинский, А. Герцен, М. Бакунин, Н. Чернышевский, Д. Писарев, Т. Грановский, И.С. Тургенев, А. Григорьев, Л. Толстой, Ф. Достоевский, А. В. Луначарский — и это далеко не полный перечень тех имен, которые составляют гордость русской культуры. Однако в оценках творчества Гёте присутствуют разные точки зрения. Восторженное отношение, удивление и восхищение силой его таланта, трезвый аналитизм одних соседствует со сдержанностью оценок, критикой политических взглядов поэта, его филистерского мировоззрения, по мнению других. Критический взгляд на творчество Гёте усиливается в среде радикальной интеллигенции второй половины XIX века, что можно частично объяснить несхожестью социальных и эстетических установок. Творчество Гёте периода веймарского классицизма представлялось им архаичным, не отражающим те изменения, которые произошли в общественно-политической жизни Европы в те годы. Однако при всем разнообразии мнений и точек зрения в образованных кругах России сформировался устойчивый пиетет, основанный на понимании масштаба его дарования и стремления к обретению той духовной высоты, гармонии и совершенства, которые нашли созвучие в русской душе.

Двойственное отношение к творчеству Гёте также характерно и для его соотечественников. И это понятно, поскольку творчество немецкого поэта отражает сложный процесс развития его личности и сложные, противоречивые изломы германской и в целом европейской истории. Для иллюстрации этого тезиса приведем фрагмент высказывания Ф. Энгельса: «…в нем постоянно происходит борьба между гениальным поэтом, которому убожество окружающей его среды внушало отвращение, и опасливым сыном франкфуртского патриция, либо веймарским тайным советником, который видит себя вынужденным заключить с ним перемирие и привыкнуть к нему. Так, Гёте то колоссально велик, то мелочен; то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер»ⁱⁱ.

Открытию Гёте Россия обязана его современнику, замечательному русскому поэту и переводчику В.А. Жуковскому, который в 1809–1833 гг. перевел 18 стихотворений немецкого поэта. Свое восхищение он запечатлел в ярком стихотворном портрете:

Творец великих вдохновений!

Я сохраню в душе моей

Очарование мгновений,

Столь счастливых в близи твоей!

(…)

В далеком полуночном свете

Твоею Музою я жил.

И для меня мой гений Гете

Животворитель жизни был!ⁱⁱⁱ

Переводы Жуковского по праву считаются эталонными. Сравнивая перевод баллады Гёте «Лесной царь» с оригиналом, Марина Цветаева отмечала: «Вещи равновелики. Лучше перевести “Лесного Царя”, чем это сделал Жуковский, — нельзя. И не должно пытаться. За столетие давности это уже не перевод, а подлинник. Это просто другой “Лесной Царь”. Русский “Лесной Царь” — из хрестоматии и страшных детских снов»^iv.

Гёте и Жуковский познакомились в 1821 году, после этого неоднократно встречались, переписывались. Гёте с большим уважением относился к В. А. Жуковскому, ценил его как поэта, как личность, отличающуюся высокой нравственной чистотой, как педагога-просветителя, как общественного деятеля, мужественно защищавшего перед царем Пушкина и декабристов.

А.С. Пушкин также восхищался Гёте. Ему очень нравилось четверостишие «К портрету Гёте», написанное В.А. Жуковским еще в 1819 г.:

Свободу смелую приняв себе в закон,

Всезрящей мыслию над миром он носился.

И в мире все постигнул он —

И ничему не покорился.^v

В 1827 г. Жуковский, вернувшись из Германии, передал А.С. Пушкину в подарок перо Гёте (Пушкин сделал «для него красный сафьяновый футляр, над которым было надписано “Перо Гёте”, и дорожил им»^vi).

Оценивая творчество Гёте, Пушкин подчеркивал: «Есть высшая смелость изобретения, создания, где план обширный объемлется творческой мыслью, — такова смелость Шекспира, Данте, Мильтона, Гёте в “Фаусте”, Мольера в “Тартюфе”»^vii.

В 1829 г. под впечатлением гётевского «Фауста» А.С. Пушкин написал свое совершенно оригинальное произведение «Сцена из Фауста», о котором Гёте знал и в связи с чем передал привет Пушкину.

Современник Пушкина А.С. Грибоедов также знал и переводил Гёте. Подобно Пушкину, сравнивая Байрона и Гёте, свое предпочтение он отдавал Гёте. Оба они великие, пояснял он, «но между ними все превосходство в величии должно отдать Гёте: он объясняет своею идеей все человечество, Байрон со всем разнообразием мысли — только человека»^viii.

Друг Пушкина Кюхельбекер также подчеркивает всеобъемлющий, всечеловеческий характер творчества Гёте. Сравнивая его с Шиллером, он пишет:

«Гёте, во-1-х, не имеет Шиллеровых предрассудков: ибо, рассуждая с французами и о французах (как-то: в своих отметках о французских классиках, в разборе Дидеротова сочинения о живописи, в примечаниях к изданной и переведенной им книге Дидерота “Племяннике Рамо”), не помнит, что он немец, старается познакомиться, помириться с образом мыслей французов, сих природных своих противников, проникнуть во все причины, заставляющие их думать так, а не иначе.

Во-2-х, он всегда забывает себя, а живет и дышит в одних своих героях. В чем могут убедить каждого его Гец, Тасс, Фауст и даже Вертер.

В-3-х, он всегда знает, чего ищет, к чему стремится.

В-4-х, с дивною легкостию Гёте переносится из века в век, из одной части света в другую. В “Фаусте” и “Геце” он ударом волшебного жезла воскрешает XV век и Германию императоров Сигизмунда и Максимилияна; в “Германе и Доротее”, в “Вильгельме Мейстере” мы видим наших современников и современников отцов наших, немцев столетий XIX и XVIII всех возрастов, званий и состояний; в “Римских элегиях”, в “Венециянских эпиграммах”, в путевых отметках об Италии встречаем попеременно современника Тибуллова, товарища Рафаэля и Беневута Челини, умного немецкого ученого и наблюдателя; в “Ифигении” он грек; древний тевтон в ”Вальпургиевой ночи”; поклонник Брамы и Маоде в “Баядере”; в “Диване”, сколько возможно европейцу, никогда не бывавшему в Азии, — персиянин»^ix.

Однако позже Кюхельбекер разочаровывается в Гёте и его творчестве. Он по-прежнему ценит «Вертера», но в его более поздних произведениях находит много «холодной чопорности, притворной простоты и бесстыдного эгоизма»^x.

В. Ф. Одоевский, прозаик, поэт, один из духовных лидеров «любомудров», кружка философов, влиятельного в 30–40-ые гг. XIX в., видел в Гёте свой поэтический идеал. Особенно он ценил «Вертера» и «Вильгельма Мейстера», считал, что эти произведения должен знать всякий «образующий себя человек». В естественнонаучных воззрениях Гёте В.Ф. Одоевский увидел «зарю будущей, новой науки, которая, наконец, оторвется от узкой колеи нынешнего одностороннего или специального направления науки, которая, при помощи новой, ей свойственной методы, не будет ограничиваться одним каким-либо оторванным членом природы, но заключит в живом своем организме всю природу в своей общности, словом, науки, которая, как природа, будет жива, едина и многоразлична, в противоположность нынешней науке, которая мертва, неопределенна и одностороння»^xi. В 1780 г. Гёте написал стихотворение: «Ты, что с неба…», главный мотив которого — найти успокоение, слившись с природой, является своего рода иллюстрацией этой мысли. Напомним последнюю строфу этого стихотворения в гениальном переводе М.Ю. Лермонтова:

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнешь и ты^xii.

И.С. Тургенев, Т. Н. Грановский, А. А. Григорьев (последний со временем отошел от романтического культа Гёте, по его мнению, Вильгельм Мейстер — образец немецкого филистерства) также были «заклятыми Гётеанцами». «”Фауст”, — писал И.С. Тургенев, — великое произведение. Оно является нам самым полным выражением эпохи, которая в Европе не повторится, той эпохи, когда общество дошло до отрицания самого себя, когда всякий гражданин превратится в человека, когда началась, наконец, борьба между старым и новым временем, и люди, кроме человеческого разума и природы, не признавали ничего непоколебимого. Французы на деле осуществили эту автономию человеческого разума, немцы — в теории, в философии, поэзии»^xiii.

Т. Н. Грановский, находясь постоянно в студенческой среде, придавал произведениям Гёте огромное воспитательное значение. Он любил цитировать студентам четверостишие Гёте:

Приди и сядь со мной за пир,

Пустое горе позабудем!

Гниет как рыба старый мир,

Его мы впрок солить не будем^xiv

Ф.М. Достоевский высоко ценил Гёте: «Великий Дух, благодарю Тебя за лик человеческий, Тобою данный мне»^xv, — вот какова, по мнению Достоевского, была молитва великого Гёте во всю его жизнь. О Вертере, который, расставаясь с жизнью, сожалел, что не увидит более прекрасного созвездия Большой Медведицы, Достоевский отзывался так: «Чем же так дороги были Вертеру эти созвездия? Тем, что он сознавал, каждый раз созерцая их, что он вовсе не атом и не ничто перед ними, что вся эта бездна таинственных чудес божьих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты, заключенного в душе его, а, стало быть, равна ему и роднит его с бесконечностью бытия и что за все счастье чувствовать эту великую мысль, открывающую ему, кто он? — он обязан лишь своему лику человеческому»^xvi.

Во второй половине и особенно к концу XIX в. критический настрой русских мыслителей по отношению к Гёте нарастает. Л.Н. Толстой относит к Гёте к ложным авторитетам: «…все эти большие таланты Гёте, Шекспиры, Бетховены, Микеле-Анджелы рядом с прекрасными видами производили не то, что посредственные, а отвратительные^xvii». Он отрицательно характеризовал Гёте и как личность: эгоист.

Поэты Серебряного века, символисты А. Белый, К. Бальмонт, В. Иванов и другие, видели в Гёте своего раннего предшественника. По мнению А. Белого, символы, скрытые бездны, мистические тайны пронизывают всего гётевского «Фауста» и особенно балладу «Лесной царь». «Стихотворение Гёте “Лесной царь”, — вспоминает А. Белый, — произвело на меня такое потрясающее впечатление; я точно вспомнил погоню, которая и за мною была; гналась смерть; ведь ребенок, которого лесной царь зовет, бредит…»^xviii.

Можно предположить, что и мотив Вечной Женственности, ставший центральным в мистической философии Владимира Соловьева и играющий существенную роль в эстетике русских поэтов-символистов, также навеян гётевским образом (das Ewig-Weibliche).

Философ С.Н. Булгаков, исследуя творчество Гёте, провел параллель между его героями и героями Достоевского. Во всяком случае, он подчеркивал сходство Фауста и Ивана Карамазова: «Фауст и Карамазов находятся в несомненной генетической связи, один выражает собой сомненья XVIII в., другой XIX в., один подвергает критике теоретический разум, другой — практический разум»^xix. Но, конечно же, подчеркивал он, между ними есть и принципиальные различия: если Фауст воспевает бесконечный прогресс, то Иван Карамазов на этот счет полон сомнений. Если Фауст Гёте гносеологичен, то Иван Карамазов — Фауст Достоевского — этичен, страдает, измученный совестью. Булгаков считает, что Достоевский в лице Ивана Карамазова поставил европейскому обществу диагноз: «болезнь религиозного неверия, парализующая и этику, и социальный идеализм»^xx.

В подобном духе оценивает гётевского (европейского) Фауста и Н.А. Бердяев: «Судьба Фауста Гёте — судьба европейской культуры. Душа Фауста — душа Западной Европы, Душа эта была полна бурных, бесконечных стремлений. В ней была исключительная динамичность, неведомая душе античной, душе эллинской»^xxi.

Для осуществления своих бесконечных человеческих стремлений душа Фауста вступила в союз с Мефистофелем, злым духом земли. Постепенно мефистофелевское начало изъело душу Фауста. Она пришла к материальному устроению земли, к материальному господству над миром — то есть Фауст в своем пути, в конечном счете, переходит от религиозной культуры к безрелигиозной цивилизации.

Русская же душа, по Бердяеву, исключительно этична. Если она ищет какого-либо дополнения, то исключительно в эстетичности души итальянской.

В «Фаусте» Гёте объял широкий круг проблем: происхождение земли, сущность человека, смысл его жизни; «поднял» важнейшие вопросы истории и современности, культуры, литературы, науки. Но, конечно же, главная для Гёте проблема — человек. Гёте показал, что человеку присуща неодолимая и неутомимая тяга к жизни, жажда истины. Вместе с тем он показал, как противоречив, тяжел, полон бед и заблуждений путь человека к истине. «Кто ищет — вынужден блуждать»^xxii.

Созидательное начало в человеке побеждает. У Фауста две души. Одна довольствуется знанием о том, что его непосредственно окружает, другая — жаждет познать и испытать все, что только может встретить человек на своем жизненном пути. Она не хочет довольствоваться рефлексией, погружением в собственный внутренний мир, она хочет деятельности, познания мира, отдаваясь делу.

Фауст заключает союз с Мефистофелем, дьяволом, который говорит о себе, что он — тот, кто «желая зла, творит добро». В чем же дело? Мефистофель — дух отрицания. Но все ли это плохо? Ведь отрицание, подчеркивает Гёте, мешает человеку мириться с окружающим злом.

И в чем смысл договора между Фаустом и Мефистофелем? Мефистофель «ведет» Фауста, помогает ему овладеть тайнами мира, вкусить все возможные удовольствия. И в тот момент, когда Фауст сочтет, что счастье достигнуто, он должен воскликнуть: «Мгновенье! / О как прекрасно ты, повремени!»^xxiii. Но произнося эти слова, Фауст обрекает себя на смерть.

Заключив договор, Фауст проходит тяжкий путь познания и разрушения. Радость и удовольствия, которые он получает с помощью Мефистофеля, оборачиваются бедами и несчастьями. Погибла Гретхен, разрушен очаг Филимона и Бавкиды.

И все же Фауст победил в себе все бесчеловечное, победил Мефистофеля, он нашел то, чему готов был отдать все свои силы и жизнь:

…Так именно, вседневно, ежегодно,

Трудясь, борясь, опасностью шутя,

Пускай живут муж, старец и дитя.

Народ свободный на земле свободной

Увидеть я б хотел в такие дни.

Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье!

О, как прекрасно ты, повремени!

Воплощены следы моих борений,

И не сотрутся никогда они».

И, это торжество предвосхищая,

Я высший миг сейчас переживаю^xxiv.

Итак, «Остановись мгновенье, ты прекрасно», — восклицает Фауст, обрекая себя на смерть, лишь тогда, когда он убедился, что мир, свобода и счастье возможны для всех людей, что путь к этому — творческий труд и что он, Фауст, горячо желает участвовать в созидании общего счастливого будущего.

Фауст не мог не победить, подчеркивал сам Гёте. Те, кто не пощадит себя в вечном порыве, будут спасены. Тем, в ком живет высокая и чистая активность, сверху спешит на помощь вечная любовь.

Этот гётевский завет получил отклик среди русских литераторов, почувствовавших в нем мощный заряд для самоусовершенствования. Вот как определяет концептуальную задачу «Фауста» Н.А. Холодковский, известный переводчик и интерпретатор творчества великого поэта: «Да, и наука, и религия, и поэзия, и жизненный опыт — все приводят к одному конечному выводу, что человек должен прежде всего овладеть собою, развивать и возвышать свое внутреннее существо, — остальное все “приложится”»; «Высоко парил дух Фауста, безудержны были его стремления, и в конце концов единственное удовлетворение нашел он в том, что добровольно ограничил себя, отказавшись от стремления к абсолютному, отвергнув магию и решив домогаться лишь конечных целей при помощи данных ему природою естественных сил. (…) Пред вечными загадками человеческому уму остается лишь смириться, — и Фауст смирился, но смирение сделалось для него не отчаянием, а лозунгом стремления к лучшему, чего может человек достигнуть, — к полному и высшему развитию своих умственных и нравственных сил»^xxv.

«Вильгельм Мейстер», точнее, «Годы учения Вильгельма Мейстера» и «Годы странствий Вильгельма Мейстера» — как и «Фауст» — широкая панорама человеческих судеб. Так же как и «Фаусту», этому произведению присуще органическое единство ярких поэтических образов и глубоких философских истин, эмоциональных переживаний и логически ясных, строго рациональных мыслей.

Как и в «Фаусте», Гёте показывает, что становление, развитие человека как личности, его восхождение к вершинам — трудный, противоречивый процесс, требующий напряжения всех его духовных сил.

Величайшая заслуга человека заключается в том, чтобы как можно более подчинить себе обстоятельства и как можно менее подчиняться им. Преодолевая препятствия, человек идет вперед, присущий его духу порыв к новому, к творческому содержанию — побеждает.

Роман Гёте о Вильгельме Мейстере — роман о воспитании человеческой личности. В том же, собственно, духе, что и его драма «Торквато Тассо». Вспомним: поэт Тассо, самолюбивый, гордый, горячий, в конце концов приходит к выводу: «Напрасно необузданные духи стремятся к чистым высотам совершенства. Кто хочет великого, должен уметь сдержать себя. Мастер показывает себя только в ограничении. Только закон может дать нам свободу»^xxvi.

Эти мысли Гёте остаются актуальными во все времена, и думающая Россия с благодарностью их приняла.

Вильгельм Мейстер понял, что замыкаться в собственных, пусть самых возвышенных устремлениях, переживаниях, ограничиваться только сферой искусства — это не путь подлинного совершенствования, это уход от реальной жизни. Он понял, что надо в себе самом открыть отвечающую внутренним устремлениям способность, развить ее, довести до мастерства («настоящий ученик научается извлекать неизвестное из известного и тем приближается к мастеру»^xxvii) и поставить ее на службу людям.

Когда-то Вольтер сказал: «Надо возделывать свой сад». Сад свой возделывать — вот счастье и честь для человека, — говорит и Гёте:

Так бодро сей вознаградится труд, —

Но не бросай зерно и там и тут,

Как сеятель, чьей лени все равно,

На пыльный путь иль в ров падет зерно.

Нет, сильной по-мужски и мудрою рукой

Обильно ты посей и дай земле покой.

И жатвой ты свою обрадуешь державу —

Себе и всем твоим во славу^xxviii.

Украшая свой сад, каждый человек тем самым создает сад для всех, для всего человечества, ибо, в конце концов, — «только вся совокупность людей составляет человечество, только все силы, взятые вместе, составляют мир»^xxix.

Конечно, творчество Гёте, огромное, яркое, оригинальное, отразившее целую историческую эпоху, да еще какую? — Эпоху слома феодального строя, становления нового социально-экономического, политического и духовно-культурного порядка, естественно, невозможно оценить однозначно. Люди, принадлежащие к разным слоям, возрастам, культурам, делают разные акценты, характеризующие Гёте и его творческое наследие.

Немалую роль в освоении творческого наследия Гёте сыграли русские ученые-литературоведы. Уже в дореволюционных работах мы ощущаем стремление передать своеобразие поэта в его сложности и многомерности, отметая попытки чрезмерности апологетических трактовок его творчества, где Гёте возносится в разряд культовых фигур. Эта тенденция в наибольшей степени обозначилась в работах ряда немецких литературоведов второй половины XIX столетия. Аргументированная оценка творчества немецкого поэта дана в обобщающей статье профессора Ф. Петрушевского. Автор пишет: «Небогатая внешними событиями, но поразительная по силе и разнообразию внутреннего содержания, жизнь Гёте охватила все, что только может привлекать человеческий дух; поэзию и науку, практическое дело и мировые проблемы, народничество и космополитизм, тайны искусства и исследование природы, психологию личности и гуманные всечеловеческие идеалы. Нет ни одной отрасли литературы, где он не оставил бы по себе глубокого следа»^xxx. Подобный взгляд на биографию Гёте мы видим и в биографическом очерке Н.А. Холодковского «И.В. Гёте. Его жизнь и литературная деятельность», представленном в серии «Жизнь замечательных людей» библиографической библиотеки Флорентия Федоровича Павленкова^xxxi. Осознавая непомерную сложность своей задачи и критически оценивая уровень современного ему гётеведения, автор в сжатой форме дает достаточно полную характеристику Гёте как человека и деятеля.

Ценность подобного рода дореволюционных исследований состоит не только в том, что в них акцентируют внимание на поразительной многосторонности деятельности Гёте, гармоническом совершенстве его творений, но и в попытках постижения силы воздействия его творчества на умы и сердца читателя. А, как нам представляется, сила воздействия его искусства не измеряется масштабами, приложимыми к определению ценности чисто художественного произведения. В них заключено нечто большее, своего рода первичный элемент, нередко выходящий за пределы художественно-эстетического конструирования, то качество, которое сам Гёте определил словом «inkommensurabel» (то есть слово, содержание которого шире его семантической заданности). Тайна его творчества вбирает в себя и неповторимость его духовного облика, и полноту и своеобразие его художественного бытия, и неиссякаемую энергию созидания.

Литературоведение XIX столетия стремилось не только заглянуть в глубины его художественного мира, но и определить механизмы его воздействия на читателя. В значительной мере ей также удалось задать определяющие параметры отечественного гётеведения. В лучших работах современных исследователей Гёте предстает не как недоступный бог-олимпиец, а как гений, сотворивший ценой творческого подвига свой макрокосм, в котором соединились не только стремление обрести и воплотить гармонию в мире противоречий и контрастов, но и дерзновенный замысел вывести человека к постижению границ своих возможностей и пониманию своего духовного предназначения.

Не теряет своей актуальности оценка творчества Гёте, данная Роменом Ролланом: Гёте — писатель, который никогда не лгал. Эта почти не имеющая себе равной честность духа сообщает всему его творчеству страшную значительность, «страшную», хотя его обаяние и спокойствие подобны сияющему солнцу. Свет ровный без метеоров и миражей. Поэзия без фальшивого блеска, без риторики, без игры слов. Этот могучий человек, человек огромных потребностей, знает цену физической радости. Но в своем творчестве, в своих исканиях он редко смеется. Ум всегда напряжен в усилии своем, направленном на то, чтобы следовать за истиной и служить ей.

Духовное завещание великого поэта, заключенное в бессмертные слова умирающего Фауста: «Nur der verdient sich Freiheit wie das Leben / Der taglich sie erobern muss^xxxii», «Лишь тот, кем бой за жизнь изведан, / Жизнь и свободу заслужил^xxxiii» — было услышано в России и никогда уже не будет забыто.

Список литературы

1. Бартенев П. И. Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851–1860 годах / Вступ. статья и примеч. М. А. Цявловского. М.: 1925. 144 с.

2. Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания в 3-х книгах. Книга 1. М.: Художественная литература. 1989. 563 с.

3. Бердяев Н. А. Предсмертные мысли Фауста // Освальд Шпенглер и Закат Европы. Сборник. Н. А. Бердяев, Я. М. Букшпан, Ф. А. Степун, С. Л. Франк. Книгоиздательство «Берег». М.: 1922. 97 с.

4. Бестужев А. А. Знакомство мое с А. С. Грибоедовым / А. С. Грибоедов в воспоминаниях современников. — М.: Худож. лит., 1980. 448 с.

5. Булгаков С. Н. Иван Карамазов в романе Достоевского «Братья Карамазовы» как философский тип // О великом Инквизиторе. Достоевский и последующие. М.: Молодая гвардия, 1991. С. 212.

6. Виргинский В. С. Владимир Федорович Одоевский. Естественнонаучные взгляды. 1804–1896. М.: Издательство «Наука». 1975. 114 с.

7. Воспоминания и исследования о творчестве Ф. М. Достоевского: публицистика / С.Н. Булгаков, А. Белый, Г.К. Градовский и др. М.; Берлин: Директ-Медиа, 2015. — Книга 2. 586 с.

8. Гёте И.В. Из Моей Жизни. Поэзия и Правда / Пер. с нем. Н. Ман; Вступительная статья и комментарии Н. Вильмонта. Художник Л. Калитовская. М.: Художественная литература. 1969 г. 608 с.

9. Гёте И. В. Собрание сочинений. В 10-ти томах. Т. 1. Стихотворения. Пер. с нем. Под общ. ред. Н. Вильмонта, Б. Сучкова, А. Аникста. Сост. Н. Вильмонта и Б. Сучкова); Вступит. статья Н. Вильмонта. Коммент. А. Аникста. М.: «Худож. лит.», 1975. 528 с.

10. Гёте И. В. Собрание сочинений. В 10-ти томах. Т. 2. «Фауст». Трагедия. Пер. с нем. Б. Пастернака. Под общ. ред. А. Аникста и Н. Вильмонта. Коммент. А. Аникста. М.: «Худож. лит.», 1976. 510 с.

11. Гёте И. В. Собрание сочинений в 10-ти т. Т. 5. Драмы в стихах. Эпические поэмы.М.: Художественная литература. 1977. 622 с.

12. Гёте И. В. Собрание сочинений. В 10-ти томах. Т. 7. Годы учения Вильгельма Мейстера. Роман. Пер. с нем. Н. Касаткиной. Под общ. ред. А. Аникста и Н. Вильмонта. Коммент. Н. Вильмонта. М.: «Худож. лит.», 1978. 526 с.

13. Голенищев-Кутузов И. Н. Данте в России // Творчество Данте и мировая культура. М.: Наука, 1971. С. 458.

14. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. СПб.: Издательский Дом «Азбука-классика». 2008. 464 с.

15. Жуковский В. А. Собрание сочинений в 4 т. М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. Т. 1. Стихотворения. 480 с.

16. Конради К. Итог жизни.// О. Гёте. Жизнь и творчество. М.: Радуга, 1987. Т. 2. С. 162–164.

17. Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Издание подготовили Н. В. Королева, В. Д. Рак. Серия «Литературные памятники». Л.: «Наука». 1979 г. 793 с.

18. Лермонтов М. Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. М.; Л.: Academia, 1935–1937. Т. 2. Стихотворения, 1836–1841. 1936. 279 c.

19. Луначарский А. В. Собрание Сочинений. М.: Художественная литература. 1965. Т. 6. 633 с.

20. Луначарский А. В. Этюды критические и полемические. М.: Изд-во журн. «Правда», 1905. 410 с.

21. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. второе. М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. Т. 4. 615 с.

22. Станкевич Н. В. Т. Н. Грановский. Биографический очерк // Т. Н. Грановский и его переписка. М.: Товарищество типографии А. И. Мамонтова. 1897. Т. I. 276 с.

23. Толстой Л.Н. Дневники. 1896 г. // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в 22 тт. М.: Художественная литература, 1985. Т. 22. 556 с.

24. Тургенев И. С. Фауст, трагедия. Соч. Гёте / Перевод первой и изложение второй части. М. Вронченко (Статья) // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 тт. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. Т. 1. 574 с.

25. Холодковский Н. А. Вольфганг Гёте. Его жизнь и литературная деятельность // Библиотека Флорентия Павленкова. Биографическая серия / «ЖЗЛ». Челябинск: Урал. 1998. С. 273–303.

26. Холодковский Н. А. Комментарий к поэме И.В. Гёте «Фауст». 2-е изд. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. 281 с.

27. Цветаева М. И. Два «Лесных царя» // Сочинения в двух томах. М.: Художественная литература, 1984. Т. 2. С. 462.

28. Чернышевский Н. Г. Примечания к переводу «Фауста» // Звенья. Сборник материалов и документов по истории литературы, искусства и общественной мысли XIX века. Под ред. Влад. Бонч-Бруевича и А. В. Луначарского. М.; Л.: Academia. 1933. 697 с.

29. Эккерман И.П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни / Пер. с нем. Н. Ман; Вступ. статья Н. Вильмонта; Коммент. и указатель А. Аникста. М.: Худож. лит., 1986 г. 669 с. (Лит. мемуары)

30. Энциклопедический Словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона — В 86 полутомах с иллюстрациями и дополнительными материалами. Т. 16. СПб.: АО «Ф. А. Брокгауз — И. А. Ефрон». 1890—1907. С. 593.

31. Goethe, Johann Wolfgang von. Faust. Der TragцdiezweiterTeil. Stuttgart, 1832. 544 S.