Характеры
Характеры
СВЕЧКИНЫ ПРЫГАЮТ В ПРОРУБЬ
Если ты приближаешься к проруби, чтобы прыгнуть в неё, то приближаться, топтаться на снегу и морально готовиться ты можешь как угодно долго, хоть два часа. Главное ноги не отморозь. (Кто хоть раз окунался в Крещение, тот знает, о чём я!) Но прыгать всё равно придётся мгновенно, в одну секунду. И в этом есть свои плюсы. Как говорится, семь бед – один ответ. Или пан – или пропал. Или что-то в этом роде…
День переезда настал.
Почему именно сегодня?
Потому что вовсю шёл Великий Пост 1994 года, и уже приближался к своему завершению. Дня через два-три начиналась Страстная Седмица, время особых молитв и особой сосредоточенности. И потому отец Геннадий, духовник Свечкиных, решил: или прямо сейчас – или уж после Светлой.
После Светлой пасхальной недели – это значит ещё недели три, а за это время растают и станут непроезжими для тяжёлых грузовиков дороги к новому дому, поскольку они грунтовые. А это значит – ждать потом ещё месяц, пока они подсохнут! А все уже смотрят, все уже вопрошают: когда, наконец, вы квартирку-то освободите?..
В общем, сегодня переезд – и точка.
Конечно, Свечкиных не бросили в такой момент их друзья. Человек пять-шесть крепких и самых близких приятелей (вместе с самим хозяином) олицетворяли, что называется, грубую мужскую силу. Впрочем, и всем остальным хватало работы, даже детям.
Количество вещей поражало и угнетало. Вещи заполнили три больших грузовика, не считая мелочи, которую везли на легковушках. Неужели все они, эти вещи, необходимы? Неужели нельзя прожить, по крайней мере, без половины из них? Впрочем, во время погрузки и разгрузки не до этих лирических мыслей. Разбираться будем потом, а сейчас – бери, неси, укладывай, вытаскивай, неси осторожнее, укладывай плотнее (это из другой комнаты! А это вообще наверх!). Думать некогда, надо делать дело.
(А вы заметили, что нам вообще хронически некогда думать? Что нам всё время надо делать дело, которое очень часто заканчивается с нулевым, если не с отрицательным, результатом? А может, если бы мы могли сесть и подумать вовремя – нам не пришлось бы, как минимум, тратить время и силы на это бесполезное занятие?)
Эпопея началась утром, закончилась, как и следовало ждать, довольно поздно вечером.
Наконец все вещи занесены в дом, коробки более или менее растащены по комнатам – детская, спальня, гостиная, кабинет… В кабинете сели после окончания работы за стол. Женщины приготовили закуску, а уж что касается выпивки – она нашлась как-то сама собой, как это обычно бывает в нормальной российской компании.
После трудового подвига все были слегка возбуждены и воодушевлены. Тосты произносили прежде всего за хозяев, за то, чтобы им счастливо жилось в новом доме, за то, чтобы поскорее привести всё в порядок… Ну, в общем, как и полагается в подобных случаях.
Наконец помощники разъехались по домам. Свечкины всей семьей дружно валились с ног от усталости. Уложили детей в детской, устроили импровизированное ложе в самой маленькой, шестиметровой комнатке – и легли. Новый дом погрузился в сон…
…Что это?.. Откуда в Москве эти крики петухов и гоготанье гусей?.. Или это мне снится?.. А это как будто овца блеет?.. Что это такое, простите?.. Нет, точно сон… Но почему как будто наяву?..
Примерно так можно передать первый миг внутреннего монолога Петра Петровича после пробуждения. И вдруг – его как будто ошпаривают кипятком, и он всё вспоминает. Мы не в Москве!.. Мы уехали из Москвы!.. Навсегда… Рогожино… Теперь мы будем здесь жить… Нет, неправильно… Теперь мы здесь живём… Уже живём…
Что мы сделали?.. Зачем?.. Ведь это же – абсолютно новая, абсолютно иная и абсолютно чужая жизнь, про которую мы ровно ничего не знаем!.. Как же мы могли решиться на это, безумцы?..
Чистый как слеза ребёнка, беспримесный, совершенный ужас охватывает моего дорогого Петра Петровича. Он вдруг не просто осознаёт, он чувствует, он проживает всей своей душой, что вчера закончилось всё, что было прежде. Закончилось навсегда и бесповоротно. И вот сейчас, через несколько минут, надо будет начать новую жизнь. Настолько новую, что это как бы и не жизнь вовсе, а… А что? Правда, что?..
Ну ведь не смерть же, в конце-то концов!..
Дети уже проснулись и хотят есть и гулять. Уже одно это способно привести в чувство реальности любых нормальных родителей.
Чтобы дети могли поесть, надо вспомнить, где у нас продукты, в каких ящиках кастрюли, и куда вчера второпях засунули вилки и ложки. Газ на кухне горит, вода из крана течёт, канализация, как я уже говорил, центральная.
Чтобы дети могли погулять… Да, с этим сложнее. В конце марта на улице вокруг дома грязь вперемежку со снегом, в загоне лают две хозяйские овчарки, которых Олег Яковлевич обещает забрать буквально со дня на день и которые пока что того и гляди грозятся вырваться из загона…
Впрочем, пока хватает дел и внутри дома. Разборка начинается, естественно, с кухни как самого насущного помещения. Повесить и поставить кухонные шкафы, включить холодильник, разобрать продукты, установить стол и стулья, чтобы можно было нормально обедать…
Да, стены грязные, обои оборваны, на потолках трещины, двери и окна стоило бы выкинуть сразу, но… Но где же взять на всё это денег? Ничего, пока поживём так (главное сейчас – вещи разобрать), а скоро сделаем ремонт… Денег нет, вы говорите? А мы займём! В крайнем случае – возьмём кредит в банке, сейчас все так делают… В общем за полгода вполне можно всё привести в порядок!
Когда Анна Ивановна в очередной раз сказала своей маме (и тёще Петра Петровича) эти слова о ремонте, который они осуществят за полгода, та грустно посмотрела на неё и ответила: «Аня, вы за полгода хотя бы вещи разберите…» Забегая вперед, скажем, что разобрать за полгода вещи Свечкины, конечно, не успели…
Но шок проходит, а жизнь продолжается. И в этом её великая мудрость и удивительное совершенство. Ведь даже самая несовершенная жизнь по сути своей совершенна. Именно потому, что она – жизнь.
На второй или третий день Анна Ивановна отвела старших девочек в школу, поговорила с учителями, уладила все формальности. А на следующий день Санечка и Танечка пошли в школу вдвоём, без мамы. Да и с какой бы стати они пошли с мамой, если в Рогожине все дети, даже первоклассники, ходили в школу самостоятельно! А за что тревожиться и чего бояться, когда нет ничего такого, о чём можно было тревожиться?.. (И это было первое зримое и ощутимое отличие от столицы, где девочек надо было каждый день водить в школу и из школы, которая находилась буквально через дорогу.)
Ещё через несколько дней Олег Яковлевич забрал наконец своих овчарок, и четырехлетний Ванечка смог выходить во двор и гулять там целыми днями с короткими перерывами на завтрак, обед и ужин (и это было второе ощутимое отличие).
Параллельно обустройству Свечкины потихоньку знакомились с соседями, которые почти все оказались на удивление доброжелательными. Соседям, конечно, нравилось и то, что нашлись москвичи, которые так критически отнеслись к своей московской жизни и, наоборот, совершенно некритически и даже слегка восторженно относятся к жизни их, рогожинской. Людям вообще нравится, когда другие вдруг возьмут и полюбят то, что любят они сами. Как говаривал ещё кто-то из героев Достоевского – ты не меня полюби, ты моё полюби!.. А может, это был герой Гоголя?.. Боюсь соврать…
Итак, прорубь, в которую прыгнули-таки Свечкины, оказалась не такой холодной, не такой глубокой, в общем – не такой смертельной, как это представлялось поначалу. Мало того, когда они достигли дна и встали на него – выяснилось, что теперь они как раз и стоят на той самой земле, на которой стоит их дом и на которой они так и хотели стоять, ещё когда только мечтали о больших переменах. И при этом вода в этой проруби им доходит примерно до колена, а вовсе не покрывает их с головой.
…И всё бы ничего, и всё бы даже очень неплохо, если бы Пётр Петрович не потерял как раз в это время свою работу, о чём я упомянул чуть выше. Впрочем, и Асю Филипповну, его тогдашнюю начальницу, за это нечего винить: работал Пётр Петрович в этом московском журнале в последние месяцы и вправду спустя рукава – все его мысли и чувства были заняты совсем другим, вы понимаете, чем.
Но даже если никого ни в чём не винить – работа-то потеряна! А работа, помимо всего прочего, что в ней есть интересного, еще означает зарплату. То есть какие-никакие деньги. И хотя окончательно пропасть Петру Петровичу друзья не дали, и один из старших друзей взял его в свой коллектив, эта зарплата была уже не та.
Зато на работу надо было приезжать всего раз в неделю, по средам – и это было громадное облегчение. И теперь у Петра Петровича было свободное время, чтобы хорошенько познакомиться с соседями.
МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ
Соседи Свечкиных были местными жителями, и это, в общем-то, естественно.
Пётр Петрович поначалу, подстрекаемый и движимый своим писательским зудом, разговаривал с соседями не просто так, а выспрашивал их этак по-журналистски о том и о сём, а потом, наедине, даже делал некоторые заметки. Зарубки для памяти. Роман, что ли, собирался писать? Не знаю, таких интимных творческих секретов он мне не открывал. Только знаю, что никакого романа в результате не случилось.
Но постепенно его настроение менялось. Из человека постороннего, внешнего, он потихоньку тоже становился своим, местным как и они, и потому уже не мог отделять себя от своих соседей, не мог смотреть со стороны. Смотреть со стороны ему стало попросту неинтересно. Зато он потихоньку начал задумываться о том, что такое вообще местные жители? Что называется, что такое эти самые местные жители как философская и онтологическая категория. И кто был на Земле первым местным жителем? И когда? И где это было?
Однажды он поделился со мной своими заветными мыслями об этом вопросе. Они оказались достаточно любопытны, и мне теперь хочется поделиться этими мыслями с вами.
…Получается, первым местным жителем был, всё-таки, Адам. Он жил в Раю, для которого и был создан. А вернее – Рай был создан именно для него, Адама.
Жаловаться Адаму было абсолютно не на что; всё вокруг было к его услугам. Он бродил в окружении вечного благоуханного утра среди ласкавшихся к нему ягнят и львов, зайцев и гепардов, медведей и райских птиц (райских – в самом буквальном и совершенном смысле этого слова!). Да что там райских птиц – Адаму служили ангелы! А что, собственно, ангелы? Ведь он встречал лицом к лицу Самого Бога!..
Потом к одиночеству Адама добавилась прекрасная Ева, и райская жизнь среди райских птиц продолжалась.
Но однажды всё кончилось. Довольно сумбурно и как-то бесславно. Историю грехопадения пересказывать скучно и неинтересно, её и так все знают. Ну или почти все. А кто не знает – пусть прочитает если не в Библии, то в интернете, этом универсальном кладезе подлинных знаний, сплетен, человеческих фантазий и прямой лжи.
Но мы про Адама. Где он? А вот же, вот!..
Существо, ещё недавно беседовавшее с Создателем Вселенной и питавшееся нектаром цветов, теперь ковыляет за сохой, налегая на неё всею тяжестью тела, чтобы поднять эту каменистую, пустынную, почти бесплодную землю. И чтобы обеспечить скудным пропитанием до следующего урожая себя и своё семейство. Он терпит летом тяжкий сжигающий зной, а зимой – пронизывающий до самых костей влажный холод. По утрам он не может разогнуть свои изработанные заскорузлые руки, которыми прямо с утра надо снова браться за плуг, топор и все другие инструменты. А жить ему, надо сказать, довольно долго. Девятьсот с лишним лет…
Но вот проходит одна сотня лет, другая, третья… Верит ли уже он сам в то, что когда-то переживал в Раю? Помнит ли он тех медведей и львов, которые ему служили и ласково лизали его руки, тогда ещё мягкие и совершенно не знающие тяжёлого физического труда? Помнит ли неизвестные нам запахи тех райских цветов? То нескончаемое росистое утро, тот великий и вечный покой, ту сокровенную тишину отеческой любви, что его тогда окружала? Помнит ли те встречи лицом к лицу и тихое веяние благодати, заполнявшей всё вокруг?
Да разве он может всё это забыть?!
За девятьсот с лишним лет сколько тысяч, нет, сколько миллионов раз он говорит или только думает про себя: «Я жил в Раю… Жил в Раю и видел Господа…»
А впереди, после почти тысячи лет трудовой и скудной жизни, его ещё ждут несколько тысячелетий там, в адской бездне, среди отчаянных воплей, взаимных упрёков, претензий и абсолютно безблагодатной нелюбви. Адаму ещё надо дождаться своего далёкого Потомка, Сына Человеческого, Который, когда исполнятся все времена и сроки (ни на день не раньше!), наконец выведет их с Евой из ада.
О чём несчастный Адам вспоминает там, в сжигающем душу холоде преисподней бездны, если он может там о чём-то вспоминать? О долгой земной жизни, своих сельскохозяйственных трудах и заработанном в поте лица хлебе? О Еве, рожающей детей в болях и муках? О своих несчастных первенцах Каине и Авеле, которые не смогли поделить на двоих бескрайние земные пространства? О земной любви, земной ненависти?
Ну, это вряд ли.
Скорей всего, в аду он вспоминает всегда об одном и том же: о нескончаемом росистом утре, тишине Любви и свете Благодати. Он вспоминает удивительные встречи лицом к лицу и понимает по-настоящему, что был создан для этой совершенной вечной жизни как рыба для воды, как птица для неба, как, наконец…
Как Адам для Рая, если такую формулу можно в этом конкретном случае считать метафорой.
…Но к чему это мы с Петром Петровичем всё про Адама да про Адама?
Да к тому, что после изгнания Адама из Рая вряд ли кого-то из нас (из всех нас!) можно с полным правом называть местными жителями. Ну да, миллионы людей рождаются, живут и умирают в одном и том же месте, никуда не сдвигаясь за всю свою жизнь – но душа человеческая всё-таки помнит, что настоящая её родина находится где-то далеко-далеко… Так далеко, что к ней нет проторенных дорог и её никак невозможно достичь. Физически, во всяком случае. И эту тоску по утраченному Раю человек чаще всего ошибочно принимает за тоску по каким-то конкретным местам, например, по своей малой родине.
…Жители поселка Рогожино являли собой довольно разнородный человеческий конгломерат. Их даже можно было назвать, если выдумывать подходящий термин, коренными переселенцами. Почему именно так – объясню чуть позже.
Пётр Петрович, еще в бытность свою новоначальным рогожинцем, как я уже сказал, разговаривал с ними и записывал их откровения, потом снова разговаривал и снова записывал. В результате у него набралось несколько страниц монологов самих местных жителей о себе и своём житье-бытье. А когда человек говорит о себе сам – в этом, согласитесь, что-то есть. Какой-то отзвук подлинности.
К тому же, как всегда повторял Пётр Петрович (и в этом я с ним совершенно согласен), человек, живущий на земле, сильно отличается от человека из городской многоэтажки. Чем отличается? Прежде всего, своей внутренней самостоятельностью. Или, как говорил Пушкин, самостояньем. Он и ходит, и говорит, и думает по-другому, чем затурканный суетливой жизнью городской житель. Более основательно и неторопливо. Его территория не оканчивается входной дверью его квартиры (как у очень многих жителей больших городов, о чём они иногда даже с непонятной гордостью объявляют!) – она распространяется на весь принадлежащий дому участок, на всю улицу, а у самых самостоятельных – и на весь поселок с прилегающими лесами и полями.
Пётр Петрович иногда говаривал, что в деревне, конечно, как и везде, можно встретить какого-то не очень умного человека – но практически нельзя встретить человека недумающего. Просто потому, что у деревенского человека обычно хватает времени думать. Я бы и тут согласился со своим старым другом.
Итак, расскажем о нескольких характерах, встретившихся Свечкиным в Рогожине. Точнее, рассказывать будут они сами, а мы лишь дадим им короткие предварительные характеристики.
ХАРАКТЕРЫ
Леонид
Лёня был с молодости человеком весьма нестандартным. Те же качества сохранил и в более зрелом возрасте. А что касается талантов, то этого человека вполне можно было назвать местным Кулибиным. Когда у Петра Петровича впервые сломалась машина, все соседи в один голос отправили его к Лёне. И не зря. Каких только ремонтов они не делали впоследствии со всеми следующими машинами Петра Петровича! Когда у него вышел из строя двигатель на Фольксвагене (а в середине 90-х в России не было ещё никаких пособий и инструкций по ремонту иномарок!), Лёня просто разобрал этот двигатель, исправил, что нужно, и опять собрал. И машина поехала.
Дело в том, что в молодости Леонид был механиком на торговом судне и исходил полмира. А ещё он любил смотреть в телескоп (который для этого и купил) на луну и звёзды. А ещё на своём «Запорожце» изъездил весь СССР от Кольского полуострова до Байкала и Кавказа…
Сам я родом с Брянщины, из деревни, родители до сих пор там. Не скажу, чтобы рос балованным чадом, скорей уж совсем наоборот. Как-никак с мачехой выросли, кто понимает…
От ребят в детстве тоже доставалось – я маленький был, тихий и безответный. В общем, жизнь была не рай с самого начала. Может, потому я и мечтал всегда – чтобы нигде между людьми никаких конфликтов, чтобы жить в мире со всеми…
В детстве получал журнал «Техника – молодежи». И вот однажды приходит номер, а на обложке – руки, которые держат земной шар. И слова примерно такие: «Земля – наш общий дом, за её будущее мы в ответе». И так меня эти слова кольнули, что я их на всю жизнь запомнил. Общий дом!.. А ведь и в общем доме можно жить врагами, это я по своему опыту знаю.
Друзья у меня были, и немало. Обычно все они были интересными людьми. И об истории с ними можно было потолковать, и о мироздании. Да и со мной самим случались порой странные случаи. Однажды вёз наше совхозное начальство из Москвы (я тогда водителем на «рафике» работал) и вдруг начал им рассказывать, что скоро начнётся совсем другая жизнь, частная собственность вернётся, а партии больше не будет. Я как будто увидел всё это в один момент, эту жизнь другую!
А пассажир мой посмотрел так искоса: ты, мол, лучше за дорогой следи, друг Леонид. Нечего в такие возвышенные материи лезть, крути-ка свою баранку…
Я ещё с юности был уверен: счастливым надо родиться. И всегда было чувство, что добьюсь того, чего захочу. Хотел вот экватор увидеть – и много раз его пересёк. Хотя морская судьба моя поначалу была под вопросом. После Новороссийской мореходки в первое плавание пошёл – и понял, что такое вода, когда её много…
От качки ведь все страдают, пусть и в разной степени. Бывало, сидишь за обедом, давишься едой – а показать, что тебя тошнит, перед коллективом нельзя! Доел последний кусок, встаёшь, благодаришь, не спеша идёшь к выходу. Не торопясь выходишь, медленно дверь за собой прикрываешь – и пулей в ближайший гальюн!..
Но даже морскую болезнь можно победить. Надо только сжать зубы и перетерпеть. Проверено.
Где побывал? Франция, Турция, Марокко, Алжир, Бразилия, Голландия, Канада, Италия, Гибралтар, Югославия…
А еще в юности у меня было вроде как видение: мой дом. Еду на машине, подъезжаю, поворачиваю налево (вот именно налево, как сейчас!), проезжаю по дорожке в саду.
А в доме ждут жена и дети. В общем, точно как сейчас…
Виталий
Вот уж не слишком удавшаяся судьба. Столько дано было этому человеку разных талантов и способностей, но страсти, страсти… А ведь страсть винопития среди всех других страстей – одна из самых коварных и беспощадных…
Не знаю, был ли у меня хоть когда-нибудь собственный дом… Родители были учителями, и почему-то мы переезжали с места на место каждые четыре-пять лет. Курская область, Сахалин, Молдавия, Калуга, Украина… В шести школах учился. Мечта как у многих советских мальчишек, конечно, была лётчиком, но медкомиссию не прошёл.
Потом – Рижское училище гражданской авиации, четыре года в Грозном (попал туда по распределению), оттуда уехал в Орджоникидзе. А потом – сюда, в Рогожино. Сначала завхозом в школу взяли, потом физруком, а теперь вот математику преподаю. И параллельно окончил пединститут имени Крупской. А ведь никогда учителем быть не собирался! Да что там не собирался – просто смеялся поначалу над такой перспективой!
Если вспоминать, где хорошо жили – так это в Молдавии, у гагаузов. Народ этот вообще приветливый, а уж к учителям – особое почтение. Каждый год на Пасху нашу квартиру гостинцами заваливали. И полный интернационал был, без ссор и без зависти.
Может, я по своей жизни такой неудачник? Всё время хотел одного, а получалось другое. Летчиком не стал по состоянию здоровья, учителем не хотел, а стал… А главное – в последние годы как-то стало пропадать ощущение себя как человека. Внутренняя паника наступает, когда ты не знаешь, зачем и для чего дальше жить. И нет веры в завтрашний день. Да её, наверное, уже ни у кого из нас больше не будет, этой веры. Во всяком случае, такой, как раньше была.
А с другой стороны, не может же наша жизнь разваливаться бесконечно? Должно же в ней хоть что-то стабилизироваться наконец? Или развал этот уже всё, навсегда?.. Но разве так было хоть когда-нибудь, чтобы навсегда?
Пётр Иванович
А это, наоборот, один из местных руководителей, человек, по всей видимости, вполне состоявшийся. Но состоявшийся человек, особенно в 90-е годы, отнюдь не значит беззаботный и вечно оптимистичный. Жизнь, разломанная, разбросанная, заставляла думать, и мысли далеко не всегда были радостными…
Двадцать лет я директором совхоза, с середины семидесятых. А до этого здесь же шесть лет был агрономом. Родом из Юдановки, это совсем недалеко, в школе учился в Воронине (это ещё ближе), потом сельхозтехникум, потом три года армии (мы тогда урожай на целине убирали), а уж потом – Тимирязевская сельхозакадемия.
За эти два десятка лет жизнь сильно переменилась. Дороги мы сами прокладывали, прежде грязь была непролазная. Дома строили для своих работников, вот эти самые коттеджи. Мы это придумали, чтобы людей к земле привязать, чтобы они почувствовали себя настоящими хозяевами. В начале 80-х это так и называлось: «Рогожинский вариант». Любили о нас тогда в газетах писать, по телевизору показывать наш опыт. Но дело не в телевизоре, а в том, что затея наша удалась. И жители этих коттеджей стали нашими, местными, как мы того и хотели.
В общем, было время, когда мы росли и строились, а когда строишься – ты как-то по-особому чувствуешь себя живым человеком.
А чем мы все живём сейчас? Прошлым. По большому счету – доедаем то, что прежде запасали. А когда доедим?
Но я ведь совсем не о пище телесной. Тем более, как говорится, не хлебом единым… Есть кое-что поважнее материальной основы и наших экономических провалов. Это – разрушение всего строя жизни. Лично для меня все последние перемены – трагедия. В том числе и гибель партии. Поэтому я голосовал и буду голосовать за коммунистов. Кроме них сегодня ни у кого нет социальной программы, заботы о людях.
Что сейчас в нашем хозяйстве? Не то что трактор или комбайн не на что купить – запчасти к тракторам и комбайнам стали для нас недоступны! Удобрения недоступны, которые необходимы на наших глинистых почвах. Третий год из-за этого картошку не сажаем. Но и это бы можно пережить, конечно.
А вот что меня глубоко задевает, оскорбляет, обижает – так это ещё одна ложь нового времени. Сколько раз уже нам повторили, что советский рабочий и крестьянин не умели трудиться! Неправда это. Люди работали хорошо – это я говорю как директор со стажем. Плохие работники были, конечно, но это были исключения, причём редкие. За все годы руководства совхозом я, например, ни одного приказа не подписал на субботу-воскресенье, – авральные работы в выходные были просто не нужны, мы и так всё успевали вовремя.
Да и руководитель настоящий обязан знать своё дело, предвидеть последствия каждого своего шага, каждого решения. Быть и политиком, и социологом, и экономистом. Ну и немножко философом, конечно. На всякий случай…
А ещё – он должен уметь забывать, что он руководитель, должен уметь жить, не выделяясь среди других людей.
Ну а перспективы… Я лично сегодня ни о каких перспективах рассуждать не могу.
Михаил
Если в двух словах передавать главные качества Миши, то это – порядочность и надёжность. Это про таких как он говорится: не купи дом – купи соседа! А он как раз и оказался ближайшим соседом Свечкиных. Крупно им повезло, и они это оценили очень быстро. Михаил и его жена – выпускники Плехановки. Сам он родом с Украины. Но, кроме всего прочего, Михаил ещё и философ. И его монолог это подтверждает.
Любопытное всё же явление – перелётные птицы… Вот хоть перепёлок взять – птичка небольшая, сил немного, а лететь надо очень далеко. Что делать, как выходить из положения?
И вот пристраиваются перепёлки к каким-нибудь большим птица, к гусям, например. И летят они на юг вместе. А когда у перепёлок силы кончаются, усаживаются они на спины к гусям и сидят на них верхом как на конях. Гуси это терпят. Почему терпят? Думаю, наверное, потому, что перепелки им при этом перья чистят.
Так они летят вместе и друг другу помогают как могут. И вместе добираются до тёплых стран. Что называется, живой пример сотрудничества и взаимной выручки. Но что характерно: птенцов перелётные птицы в тёплых краях никогда не выводят. А ведь это значит, что эти самые тёплые края для них не дом. Не родина…
Я когда на Кубе служил, был у нас однажды в части такой забавный случай. Один наш солдат очень хотел поймать скунса. Ну вот, видно, не хватало ему этого скунса для полного жизненного счастья. Мы его предупредили о последствиях, но он никого слушать не захотел. Не поверил нам. И пошёл ловить свою мечту.
Ну скунс, когда на него напали, и брызнул в нашего героя своей знаменитой вонючей жидкостью. А запах это такой, что метров за тридцать – и то дышать невозможно! Понятно, что после этого в казарму мы его не пустили. Физически просто не могли на это согласиться. Жил он где-то на свежем воздухе, ночевал под деревом, благо, на Кубе тепло. Неделю, а то и больше он ни к кому из нас близко и подойти не мог. Но скунса поймал, мечту свою осуществил.
Вот тут и задумаешься иногда: что такое счастье для человека? Что такое мечта? Точно ли хорошо, если все твои мечты обязательно сбываются? Точно ли ты при этом найдёшь свое счастье?..
Отец Сергий
Отец Сергий – обычный сельский батюшка нового постсоветского времени. Не очень опытный, но вполне горячий в делах веры. Впрочем, он и сам о себе расскажет всё необходимое.
Я прямо здесь и родился, вон, рядышком, в Спасе. Хоть если родителей взять – они у меня тоже переселенцы. Детство моё прошло как у всех деревенских ребятишек – в поле, в лесу да на речке. Как, бывало, утром убежим из дому с куском хлеба в кармане – так только в обед домой и заскочим, чтобы по стакану молока выпить. И снова в бегах до позднего вечера. Так и росли.
Священником я быть совсем не собирался. Просто начал потихоньку к вере приходить, начал в Воронинский храм по воскресеньям ездить. Тут меня и заметил тогдашний настоятель, игумен Пантелеимон. Как-то раз подозвал к себе, поговорил со мной по душам. Через какое-то время ввёл в алтарь, хоть я сильно боялся и потому сопротивлялся как мог. Но он настоял, я стал в алтаре прислуживать.
А потом велел готовиться к рукоположению. Тут уж пришлось всерьёз за книги взяться, церковные службы изучать как полагается. Отец Пантелеимон успел меня рукоположить, а через год – умер. В нём многие при жизни замечали прозорливость.
А народ наш… Народ-то неплохой, это известно, да только настоящей веры маловато. Почти нет её, веры. Оттого и живём как нам вздумается, детей растим тоже как получится, да и умираем как придётся.
Но где же Бог? Где заповеди Его? И где вера наша? Какого же мы счастья ищем без веры? Какой гармонии хотим получить без искреннего покаяния? А есть ли оно у нас, настоящее глубокое покаяние? Вот он, главный на сегодня вопрос. Нет, конечно, всегда будут в России кающиеся люди, и духовники будут, и старцы. Но народ наш…
Ведь чтобы прийти к покаянию, надо иметь духовное различение добра и зла. Надо иметь понятие и критерий праведности, а стало быть и греха. Ведь если в жизни твоей, в твоих действиях, поступках, мыслях нет греха (по крайней мере, ты в этом совершенно уверен!) – то в чем каяться-то человеку?..
Заботы сейчас, в основном, материальные. Интересов у современных людей много, вот только идеалов маловато. Все оправдывают себя пословицей: рыба ищет, где глубже… Это так, и отрицать это никто не станет. Это бесспорно. Конечно, рыба ищет места, в котором ей удобнее всего находиться. Вот только рыба, даже самая большая, самая дорогая, не будет за свои дела судима, поскольку она не имеет души, не имеет разума, не имеет свободы выбора. А каждый из нас – будет судим обязательно. И что мы тогда ответим? На какую сторону пойдём – десную или ошуйю?
Вопрос, на который мы не хотим отвечать. Да что там отвечать – мы его задавать себе не хотим…
ГЕОМЕТРИЯ ЛОБАЧЕВСКОГО
И СТРАНА ПОДМОСКОВЬЕ
(Лирическое заключение монологов местных жителей)
А задумывался ли кто-нибудь из читателей, почему геометрия Лобачевского изобретена именно в России? Впрочем, что я говорю «изобретена»? Открыта! Открылась.
Но в какой стране ещё ей было открыться естественней всего? Ведь в любых нормальных странах трёхмерное пространство евклидовой геометрии стоит надёжно и крепко. И законы, по которым это пространство живёт, понятны и привычны обыденному разуму: гвозди там забиваются, а шурупы закручиваются, машины ездят, а дороги стоят, круглое катится, а квадратное кантуется, правительства благоустраивают свои народы и государства, а не чужие…
В России законы естественнонаучные (естественные для большей части мира) работают с трудом, как будто бы даже нехотя. Но сказать, что Россия – совсем страна без законов, всё же не получается. Потому что один закон действует на протяжении всей русской истории с железным постоянством и каменной необходимостью: «Аз, ихже аще люблю, обличаю и наказую – кого Я люблю, тех обличаю и наказываю».
И невозможно России хоть куда-нибудь спрятаться, схорониться от действия этого закона. А он суров и тяжёл, тяжелее всех остальных природных и человеческих законов вместе взятых – и потому так часто нас обличают и так больно бьют. Но потому и спасают нас пока ещё из таких чудовищных несчастий, которые для других стран и народов зачастую становятся последними и смертельными.
И, наверное, именно потому, что Россия всегда живёт по особым законам, очень скоро после каждых очередных потрясений хотя бы некоторые из нас вновь начинают поднимать свой взгляд к небу. Точнее – к Небу. Но взгляд в Небо – это не просто взгляд снизу вверх в обычном трёхмерном евклидовом пространстве. Нет, это взгляд в четвёртое измерение – реальное четвёртое измерение, а не то, которое выдумано фантастами.
Ну а если бы Россия уткнулась всем своим лицом в землю – то неизвестно ещё, стала бы она после этого нужна Богу, или была бы просто вычеркнута из списков живых за ненадобностью.
Итак, Россия, русский (в широком смысле) человек знает Небо, знает четвёртое измерение, чувствует ветер Вечности. Так где же ещё было родиться Николаю Ивановичу Лобачевскому, как не в России? Где работать, как не в российском городе Казани?
«Казанский университет, – говорит Брокгауз-Ефрон, – основанный в 1805 году, первым профессором имел иностранца Бартельса, но скоро из питомцев университета образовался русский преподаватель (хороший оборот «образовался» – вроде плесени, что ли?), знаменитый Н. И. Лобачевский, начавший чтение в 1811 году с небесной механики и теории чисел».
Неплохо бы только добавить, что знаменитому Лобачевскому в 1811 году, когда он начал чтение лекций с небесной (!) механики, было девятнадцать лет…
О чём это лирическое отступление? О том, что русская жизнь в любую свою эпоху, а особенно – в эпоху переломную, развивается больше по законам небесной, а не земной механики. И все понятия нашей жизни имеют не совсем буквальный смысл. Вернее – не только буквальный смысл. А ещё и тот, иной, смысл из четвертого измерения.
Вот и местные жители, которые встретили Свечкиных в Рогожине, оказались не так чтобы уж очень местными. Они, в большей своей части, именно были скорее теми самыми коренными переселенцами – термин, который я использовал в начале главы.
Для чего же они собрались именно здесь, на этом конкретном участке нашей земной поверхности? Как это для чего? Они долго шли по российской земле и искали своё счастье. И вот наконец пришли сюда, в Рогожино, в самое сердце России. Ведь Подмосковье – это именно сердце России, вы не задумывались?
А вообще-то, что такое Подмосковье? Можно ли, например, называть его страной?
Площадь одной Московской области – пошире, чем площадь Дании или Нидерландов. Население – больше, чем в Дании, Финляндии или Швеции. И это только область, без двадцатимиллионной Москвы и соседних областей, которые тоже Подмосковье, только дальнее.
Но, конечно, не столько в размерах и количествах дело. Всякая страна отличается от своих соседей если уж не валютой, то особым укладом, обычаем, духом. Найдём ли мы это в Подмосковье? И в чём конкретно его отдельность и особенность?
…А ведь не вдруг и ответишь.
Не вдруг – потому что очень мало в Подмосковье резкого, кричащего, чёрно-белого. Москва – другое дело: любой конфликт обнажён; на земле и под землёй – суета сует и всяческая суета; всё спешит, гудит, звенит – и всё равно опаздывает во все нужные места… И совсем другое дело – дальняя глубинка: апатия, сон, безнадёжность, безденежность (и взять-то неоткуда), безработица (и попробуй найди приличное место!), медлительность, тихость. И самое главное – хроническое ощущение собственной невостребованности, а значит – ненужности.
Вот между этими крайними полюсами российской жизни и расположилась страна Подмосковье. Нет столичной суеты – но нет и отчаяния заброшенности. Рядом громадный мегаполис – но жизнь проходит на земле, рядом с землёй, посреди полей и лесов среднерусской полосы. Сама природа здесь – самая средняя, самая средне-русская: не крутизна гор, не суховей степей, не холодина северной тундры, – мягкость пологих холмов, мягкость смешанных лесов, мягкость тихих, извилистых, нешироких и неглубоких рек. Мягкость зимы, мягкость лета.
Мягкость!.. Вот главная отличительная черта подмосковного края. Мягкость, умеренность, срединность. Относительно высокий, в сравнении с остальной бескрайней провинцией, уровень обжитости: приличные шоссе, густая сеть железных дорог, посёлки и деревни в пределах досягаемости друг от друга.
Для сознания москвича Подмосковье – это, конечно, деревня, глушь, Саратов. Для жителя Вологодчины или Урала (не говоря уж о Сибири и Дальнем Востоке) Подмосковье – что-то очень центральное, почти столичное.
Проблема миграции для Подмосковья всегда была одной из самых острых и серьёзных: этот край традиционно привлекателен для всей остальной громадной России, для почти всех республик бывшего Союза. И потому немало здесь можно встретить мест, где практически все жители – относительно недавние коренные переселенцы. С Тамбовщины, с Урала, с Украины они ехали сюда, готовые работать в поле, на ферме, в теплице – везде, где в то время не хватало рабочих рук. Но и жильё вместе с подмосковной пропиской они получали гораздо скорее, чем могли ожидать этого в Москве, или даже на своей Тамбовщине-Украине. А подмосковная прописка открывала уже прямую дорогу для трудоустройства в столице. Для таких людей конечной целью была Москва, для кого-то остается такой даже и сейчас.
Для кого-то – но далеко не для всех.
Потому что человек, попав в Подмосковье, обосновавшись в нём и прожив лет пятнадцать-двадцать, вдруг начинает ощущать, что не так уж ему и хочется менять свою размеренную, упорядоченную и свободную жизнь на суматошное и подневольное существование столичного жителя. Человеку для душевного равновесия необходимо ощущение осмысленности своей судьбы, ощущение того, что он сам может (в большей или меньшей степени) распоряжаться ею. И Подмосковье – не столица и не провинция, но уж точно Россия, исконная историческая Московия – даёт человеку это необходимое ощущение осмысленности.
И приходит на память другое описание весьма похожих человеческих чувств и положений:
«…Умеющие разрешать загадку жизни почти всегда остаются в Сибири и с наслаждением в ней укореняются. Впоследствии они приносят богатые и сладкие плоды. Но другие, народ легкомысленный и не умеющий разрешать загадку жизни, скоро наскучают Сибирью и с тоской себя спрашивают: зачем они в неё заехали?.. Они неправы: не только с служебной, но даже со многих точек зрения в Сибири можно блаженствовать… Вообще земля благословенная. Надо только уметь ею пользоваться. В Сибири умеют ею пользоваться…» (Ф. М. Достоевский.«Записки из Мёртвого дома»)
Чего мы ищем на земле, о чём страдаем, куда всё время спешим? И где всё-таки настоящее место человека? Там, где он когда-то появился на свет из материнской утробы? Или там, где учился и получал первые навыки жизни в мире? Или там, где работал и делал успешную (или безуспешную) карьеру? Или там, где он собрался умирать?
Или его настоящее место там, где он видел Самого Бога лицом к лицу и беседовал с Ним?
Человек на земле, даже забывший Бога, даже никогда не слышавший о Нём, ищет повсюду только одного места – Рая. Потому что душа человеческая не хочет соглашаться на меньшее. Не может согласиться.
Но Рая на земле уже давно нет. И потому человек вынужден вечно брести, спешить куда-то, обманывать себя или других (или и себя и других) в этих бесконечных и бесплодных поисках своего места под солнцем трёхмерного евклидова пространства.
Не потому ли так огромна, так почти бесконечна наша земля, что она есть образ, икона Божьего мира, несоизмеримого в своём величии со всей тщетой всех дел, стремлений и страданий человеческих?
От нас, – как говорил один гениальный русский писатель, – хоть три года скачи – ни до какой земли не доскачешь.
Но если не доскачешь и в три года – стоит ли и скакать через эту бесконечную ширь? Может, лучше напрячь все свои жалкие силы – и взлететь? Подняться из евклидова пространства в геометрию Лобачевского?
Чтобы там попытаться понять и почувствовать небесную механику русской судьбы…
г. Москва